Матрос с "Забияки"

Дневники - бесценная вещь. Говоря словами Герцена, «на них запеклась кровь событий, это – само прошедшее, как оно было, задержанное и нетленное».  Обычно дневники дореволюционной поры принадлежат представителям привилегированных сословий (чаще всего дворянам, реже купечеству и духовенству). Тем интереснее находка дневника, автор которого -  вятский крестьянин.

Пожелтевшие разрозненные листки (их около двухсот) с водяными знаками ХIХ века, исписанные убористым почерком карандашом или орешковыми чернилами. Долгое время лежали они невостребованными в фондах Кировского краеведческого музея. А ведь автор дневника мечтал быть услышанным – не случайно частое его обращение к "господам читателям". 

Датированы записи 1894–1899 годами, вел их матрос Шеромов, вел, за редким исключением, ежедневно. Это летопись его службы, безыскусный рассказ о жизни и быте русского моряка.

Автор немногословен в том, что касается его предшествующей флоту жизни. Сам «из деревни», «ходил масленщиком на пароходах», есть родители, от которых получает письма.

К сожалению, документов воинского призыва в областном архиве немного, там ничего не удалось найти. А вот в фонде пароходства Т. Ф. Булычева сохранилась «Расчетная книга главной конторы для служащих на 1893 год», где под номером 337 мы и находим Шеромова Алексея Александровича, крестьянина Орловского уезда Колковской волости. Он служил матросом в навигацию 1893 года с жалованьем 10 рублей в месяц. Здесь же и брат его Василий, матрос парохода «Двигатель».

В 1894 году в судьбе Алексея Шеромова произошел крутой поворот. Крестьянину из глухого уголка Вятской губернии довелось повидать полмира: Турцию, Египет, Йемен, Индию, Сингапур, Гонконг, Японию, Китай, Корею; побывать в Константинополе, Коломбо, Адене, Суэце, Порт-Саиде, Нагасаки, Порт-Артуре, Тайнане, Шанхае, Сеуле. Правда, это была не увеселительная прогулка, а только отдельные яркие моменты на общем суровом фоне военной службы.

Началась она I7 января 1894 года. Неласково встретил новобранцев Кронштадт. Казармы 5 флотского экипажа: "нары сплошные, и на них лежит солома, вся помятая, и Бог весть, чего только на ней нет, особенно вшей..." Насмешки старших матросов. На завтрак "жиденькая-прежиденькая кашица; если не рассветавши, то и вовсе не узнаешь, есть или нет в ней крупа“.

Начинаются строевые учения: "А как кто ошибся, в ту же минуту подбегает стрелок и бац его по загривку".

Служба на флоте опасна - это понимает Алексей в первые же дни. "На одном паровом катере произошел взрыв, - взорвало мину и этими осколками одному оторвало руку напрочь, а другому выбило глаза, некоторым понасадило осколков. Пристают к трапу, а крови, крови, - просто ужасно смотреть..." Погиб Александр Пономарев из Архангельской губернии. "Вечером слушали панихиду, и лежал он под кормовым флагом, закрытый военным флагом..."

Но автор дневника не жалуется. "Мы пришли не в гости, а служить Богу и царю земному, должны все переносить".

Вскоре Шеромов попадает на корабль добровольного флота "Кострома", который везет рабочих для строительства мостов через сибирские реки. Путь их лежит из Одессы через Индийский и Тихий океаны во Владивосток.

Много интересного видит Алексей в заморских краях. Остановка в Константинополе. "Взгляд у турок очень свирепый, как словно мы им должны, так и хочет съесть глазами". Порт-Саид: "народ все более арабы, черные, как огарыши". Нищета, воровство на улицах. Коломбо: "на вид город прекрасный, чистенький, но только ухо козырем держи - индийцы драться любят". Гонконг: "гoрод освещен электричеством. В гору высотой две тысячи футов ходят вагоны и поднимаются тоже электричеством".  Нагасаки: "дома сделаны из самого тонкого лесу, т.е. досок, и окна залеплены японской бумагой вместо стекол. Избы без труб, только горит уголь, и называется жаровня. Печи, где варят рис, сделаны самое большое из пяти кирпичей. Едят преимущественно все рис".

И все-таки, "сколько городов уже я проехал, но все хуже, гораздо хуже русских".

В долгом плавании не обошлось без происшествий. «Во время похода у нас появилось мертвое тело. Дело это вышло следующим порядком. Нас, военных матросов, было сорок два человека, остальные рабочие. Вот мы и они по очереди дежурили на кухне. Дежурному должно принять мяса, чаю, сахару, хлеба или сухарей и водки. Вот один из вольных и стал принимать провизию и напринимался. Стали разводить спирт, и он тут наразвел так, что в камбузе и уснул на вечную жизнь. Похоронили его в море на двух досках, к доскам наложили колосников, зашили в парусину, прочитал старший офицер молитву, и предали воде...»

В Кронштадте Алексей получил специальность минера. Служил он на крейсерах II ранга "Африка" и "Забияка", канонерской лодке "Сивуч" и знаменитом "Корейце", моряки которого вместе с крейсером "Варяг" в 1904 году примут на себя огонь японской эскадры и предпочтут смерть сдаче в плен. Тогда же примет смерть и любимый «Забияка».

Едва ли не самое большое место в дневнике занимает описание взаимоотношений офицеров и матросов, старших и младших чинов. Эта сторона службы глубоко ранит Алексея, его обычно суховатый тон становится взволнованным, эмоциональным.

Старший офицер увидел на минном мостике разваленные постели кочегаров. "Призывают меня к мостику. Я прихожу и вижу: он стоит уж со сжатыми кулаками и подходит ко мне. Я шаг назад. Поднес свою закуску вплоть к моему рылу, но не ударил в зуботычину, а только дал понюхать и говорит с каким-то замечательным видом: "Этому мостику ты хозяин?" А я говорю: "Так точно". – "Так что же, куда же ты смотришь? Видишь, какой у тебя беспорядок!» А я ему опять в ответ, что это кочегары по приказанию вахтенного начальника их раскидывают для проветривания кочегарки. А он как затопает ногами, как закричит: "Замолчи, дрянь, сволочь! Еще вздумал разговаривать со мной! Кто старше: я или вахтенный начальник?" А я уж замолчал. Затем он послал унести постели и поставил в наказание к фонарю на две склянки".

Офицеры  "Забияки". 1892 г.

"Старший офицер кричит и ногой стучит, зубом скрипит."

"При подаче дистанта писарь 3 статьи утопил дистантную лопатку; ҫтарший офицер ударил его по щеке и сказал: "Я запишу в твою книгу 3 рубля 50 копеек".

"О, Боже мой, Боже мой! Скоро ли мы его и сбудем, такого супостата!" - восклицает Алексей.

Матрос бесправен перед офицером. "Очень, очень нужно остерегаться, избегать его, но, главное дело, мое сердце не терпит, как нашего брата принуждают... Да еще есть тоже из нашего брата боцман Мизенев, тому-то чего надо!"

"Боцман заставлял кочегара Першина убрать доски, тот не дослышал и переспросил, а боцман давай его бить да говорит, чтоб обращался к нему "господин боцман".

"Вдруг откуда ни возьмись залетел хищный ястреб - боцман."

«...Боцман опять сегодня одного крестил, можно сказать, вовсе по-зверски, - матроса 1-й статьи Софронова, даже из памяти выбил и прошиб лоб. Без чувств утащили в лазарет... Насчет Софронова идет дело большое по суду...» А вот и результат:  "Дело о Софронове вышло не очень хорошее, его осудили на 1,5 года в дисциплинарную тюрьму, да командир смягчил и сделал на 2 года в разряд штрафных да на 3 недели в карцер строгим арестом на хлебе и воде за то, что он был в пьяном виде да замахнулся на боцмана".

Безгранично терпение матроса. "Господь все разберет", "Бог видит, кто кого обидит», - так заканчивается описание очередного избиения.

Может, дело в отдельных людях, характерах? Но вот Алексей переходит на другой корабль. И здесь то же: "Старший офицер дал порядочно горячих лещиков, ... многих сегодня окрестил и за матюгом не стоит, как извозчик... С часового требует, чтобы отдавал ему честь, когда он прохаживается взад и вперед. "Если, – говорит, – я пойду взад, бери к ноге, а иду к тебе, бери на караул".

А что же командир корабля?

"В пять часов вечера командир возвратился и гребцов побил, даже Жукова ударил саблей и рассек ему ухо."

Матросы "Забияки". 1902 г.

Живя годы в такой обстановке, человек озлобляется, и вот уже Шеромов записывает: "Я сегодня ударил юнгу Нехоца за непослушание".

Не случайны попытки самоубийства, случаи умопомешательства, которые описываются в дневнике. Отсюда же и пьянство на берегу: "Гуляющие вернулись в 7 часов вечера, троих вынесли на руках, да и так пьяных было достаточно..."

Тутурова привезли дежурные за драку на берегу, 3-е отделение приехало пьяным, минер  Жигалов приехал без фуражки...»

Не исключение и Алексей Шеромов. "Я ездил в обход, но очень напился и на крейсере разодрался с плотником Миромановым... Удивляюсь своему характеру: как только выпьешь, так где-нибудь да и подерешься... Все бы ничего, да вот человека ни за что побил и скандалил с ним, из-за чего – не помню. Да еще говорят, что стекла разбили..."

Даже угроза наказания бессильна. А наказывали за малейшую провинность: за невычищенную фуражку, за неотдание чести, за то, что не пришил ленточку к воротнику форменной рубахи.

"Жизнь моряка тяжела и горька", - пишет Алексей. Но есть в ней и светлые минуты.

Театр на корабле. Алексей Шеромов - артист самодеятельной матросской труппы. Спектакли "Шайка разбойников", "Жареный гвоздь", "Черти" пользуются успехом у матросов других кораблей, у русских купцов, горожан. В Порт-Артуре, например, сбор от спектакля составил шестьсот рублей и пошел в пользу города. Сама госпожа Дубасова, жена контр-адмирала, лично благодарила актеров и режиссера.

Очутившись в городе, где есть театр, Алексей не преминет сходить не только на вечерний, но и дневной спектакль.

И, конечно, редкие минуты отдыха отданы дневнику. Для Алексея это друг, с которым хочется поделиться всем, что произошло за день. Не случайно потеря нескольких листков дневника для него большое горе: "Сегодня у меня несчастье: какой-то злодей украл у меня дневник".

С любовью, как о живом существе, пишет Алексей о своем корабле – крейсере "Забияка": "Еще духом не падает крейсер "Забияка", хотя уже и проплавал шесть лет и никакого ремонту не производилось. Поэтому, когда крейсер поставили на ремонт, а команду отправили кого на другие корабли, кого - в госпиталь, Алексей тяжело переживает разлуку. «Все мы - как потерянные дети», – пишет он. На новом месте "все незнакомо и чужо, все на тебя смотрят как на зверя". Не забывает он своих "из забиятской команды" – навещает их в госпитале.

Крейсер "Забияка"

Последний шестой год службы Алексей Шеромов проводит на лодке "Кореец". Томительно тянутся последние месяцы, чаще вспоминается родной дом: "Встретил Пасху Христову отлично, но только я пришел к динамомашине, и стало очень грустно, вспомнил о доме, и пришлось несколько потерять слез, команда вся спала, а я ушел уже в 4 часа утра... Дни какие-то печальные, и чего только не передумаешь. Более всего ждешь, нет ли с родины письма. Нет ҳуже последний год служить: дума и дума..."

Заканчивается дневник декабрем I899 года. Алексей Шеромов во Владивостоке, ждет увольнения в запас: «Уехали наши товарищи домой, а мы со своими докладными записками ждем у моря погоды».

Дневник обрывается буквально на полуслове. Вероятно, захватили его автора новые события, новый поворот судьбы, связанный с окончанием службы. Но дневник был бережно сохранен - самим ли Алексеем Шеромовым или его близкими, - чтобы рассказать о трудной судьбе русского моряка, о его доброте, силе, великом терпении и мужестве.

 

 

Примечания:

1. Использованы фото из книги: Пахомов Н. А. Крейсер II ранга «Забияка». 1878-1904 гг. СПб.: Издатель М.А. Леонов, 2008.

2. В материалах переписи населения г. Вятки 1917 г. (ЦГАКО. Ф. 574. Оп. 6. Д. 231. Л. 747) упомянут  Шеромов Алексей Александрович, 45 лет, грамотный, у него жена Анна Владимировна, 36 лет, грамотная, сыновья Борис, 10 лет, учится, Николай, 5 лет. Проживает: берег реки Вятки (вне квартала), домовладелец Т. Ф. Булычев, квартира для служащих завода (ткацкой фабрики), 6 комнат, освещение электрическое, отопление печное.  В квартире еще две семьи.