Путешествие в ушедшее далеко

Два чувства дивно близки нам,

В них обретает сердце пищу:

Любовь к родному пепелищу,

Любовь к отеческим гробам.

А.С. Пушкин

      Отпуск – это время, о котором мечтают задолго до его наступления, планируя, что нужно сделать. Затем, после его завершения, мы вспоминаем и порой переживаем, что не все удалось успеть, многим хочется продолжения хорошо проведенного времени. Как бы то ни было, отпуск мало кого оставляет равнодушным.

      Так получилось, что мой отпуск разбивается на несколько небольших частей,  каждую я стараюсь прожить максимально насыщенно. Неделю обязательно провожу в удивительном месте — городе Малмыже, где живут самые дорогие  для меня люди. Об этом старинном и интересном городе я  расскажу в другой раз. Но в этот приезд мною была запланирована поездка в одно место, которое я про себя называю «мое ушедшее далёко».

      Об этом местечке я узнала совершенно случайно, в процессе работы над родословной, из архивных документов, гласивших, что мои предки в начале XVII века проживали в починке Скрипуновский, Глазовского уезда Вятской губернии, но попасть туда как-то все не получалось. И вот этим летом побег в ушедшее далёко состоялся, и мне захотелось поделиться увиденным.

      От города Малмыжа до починка Скрипуновский совсем немного, около ста километров, если бы не одно «но» — прямой дороги туда нет. Мы выехали ранним  утром, наш путь лежит к реке Вятке, нужно успеть на первый паром, но моста, связывающего два района — Малмыжский и Кильмезский, — не существует в природе. Несколько лет назад его запланировали, но администрация соседнего района подсуетилась, и мост построили  там, только не близко от населенного пункта, да и дорогу к нему не построили. Так и стоит он, одинокий, являя собой образец чьей-то недальновидности, а два района остаются разделенными друг от друга полноводной Вяткой.

     Успев на семичасовой паром, мы переправляемся на противоположный берег, затем вслед за лесовозами выезжаем на песчаную, ярко-желтую дорогу и устремляемся в сторону поселка Кильмезь. День выдался пасмурный, то и дело накрапывает мелкий дождик, а мимо нас бегут-спешат сосны, березы, образующие темный коридор, по которому вьется вперед дорога. Сначала она, как стиральная доска, по которой машину то и дело бросает из стороны в сторону, но вот появляется асфальтовое полотно, и мы въезжаем в  Кильмезский район.Оба района — сельскохозяйственные, но в Кильмезском леса больше, чем у соседей, поэтому нам то и дело попадаются лесовозы с сосновым кругляком. Из-за поворота, совсем нечасто, показываются деревеньки,  где на одном доме может быть телефонный аппарат и спутниковая антенна, а рядом — совсем другой, уже с заколоченными окнами. Я каждый раз испытываю несколько странное ощущение: эти места — такие древние, люди здесь начали жить очень давно, а вот мы, их потомки, не сумели сохранить, и жизнь уходит отсюда.

    Заправляем машину на въезде в Кильмезь, напротив заправки — кладбище. Оно старинное, еще до революции здесь нашли последний приют люди с окружающих сел и деревень. На нем лежит по несколько поколений одной семьи, здесь и моя прабабка, буквально в двух шагах от часовни, вместе с сестрами и дочерью. Я смотрю в сторону кладбища, а в голове проносится: «Прости, бабушка, я навещу тебя в следующий раз».

     Проехав через Кильмезь, мы поворачиваем на дорогу в сторону областного центра – города Киров. Дорога идет через реку Кильмезь, мимо лесного поселка Ломик, от которого осталась пара деревянных домов. Здесь когда-то, в 60-х годах прошлого века, росли мои родители,  в их рассказах о своем  детстве Ломик занимал особое место, что, впрочем, и неудивительно, ведь в детстве всегда и солнце ярче, и трава зеленее, и жизнь намного интереснее. Пару лет назад, когда я впервые оказалась в Кильмези, мы приехали в Ломик, вернее, туда, что от него осталось. Когда-то поселок был большим, но сейчас вся его территория заросла соснами, и только два дома, как опознавательные знаки, остались стоять. Несмотря на заросли крапивы, по пояс высотой, мы сумели подойти к одному из них и заглянули внутрь, через разбитое окно. Маленькая комната, жильца из которой, видимо, родственники посадили в машину и увезли, а вещи так и остались на своих местах. У стены железная кровать со стареньким матрацем и ватным облезлым одеялом, над кроватью, на гобеленовом коврике с тремя медведями,  висят две мужские рубашки. А на маленьком деревянном столе, около окна, валялись новогодние поздравительные открытки, на которых был виден обратный адрес: Челябинск. Где ты сейчас, человек, чьим пристанищем был этот дом?

      Все это промелькнуло в голове, а мы едем вперед, на встречу с местом, к которому я как стремлюсь, так и боюсь. Дорога в сторону Кирова — широкая, и сосны не так близко подступают к ней, отчего ощущение темного коридора исчезло, да еще выглянуло солнце. Песчаные желтые насыпи, сосны до неба и черная змейка-дорога, бегущая далеко вперед. Но вдруг насыпи исчезают, а сосны сменяют заросли борщевика, растущие по обеим сторонам дороги. Даже еще не увидев дорожные указатели, мы поняли, что пересекли границу одного района и въехали в другой.

      Немский район — один из самых многострадальных районов Кировской области. Его то организовывали, то расформировывали, то присоединяли деревни, то  отбирали. Из-за этих пертурбаций ХХ века район потерял немало населенных пунктов. Мы сворачиваем на дорогу в сторону деревни Марково, сверяясь с топографической картой, объезжаем её и по разбитой деревенской дороге, где в последнее время, судя по колдобинам, ездят только мощные трактора,  тихонечко двигаемся вперед.

       По обочине дороги идет мужчина с сумками, полными продуктов. Остановившись, уточняем: Святополье по этой дороге?  Мужчина, ошарашено глядя на нас, кивает головой и сворачивает к ближайшему дому.

       - Бедный мужик, — смеется брат, — в эту сторону, наверное, никто и не ездит, а тут мы. Хорошо хоть дождей давно не было. Ты представляешь, что бы тут было  под ногами? Здесь внедорожник нужен, а не моя семерка.

       - Конечно, хорошо, – отвечаю я, — интересно, а что мы там увидим, если он так  удивился?

       Мы едем медленно, остались позади рассыпающиеся строения элеватора и несколько деревенских домов. По обе стороны дороги — заросшие поля и борщевик, высокие и мощные стебли которого конкурировали с молодыми березками. И вдруг борщевик закончился, и перед нами появился странный памятник.  Мы вышли из машины и подошли к нему. Я слышала о том, что люди ставят памятники исчезнувшим деревням, но видеть не приходилось, и вот один из них передо мной.

       Титовщина, Титовщина… быстро-быстро, как будто перелистываешь страницы в книге, когда мучительно ищешь ответ на вопрос, в моей памяти завертелось вихрем это название. Ах да, ну как же я могла забыть, починок Титовский, он находился совсем неподалеку от починка Скрипуновского, а они оба относились к приходу Святопольской церкви. Значит, мы рядом, совсем рядом. В горле что-то запершило, а на глаза предательски навернулись слезы. Я уперлась взглядом в надпись на памятнике, чтобы  брат не заметил эту вспышку сентиментальности. Да, когда-то это был починок из пары-тройки дворов, а потом — деревня на 33 двора, в которых жили представители трех фамилий: Русаковых, Желниных и Онеговых. Их потомки и поставили памятник исчезнувшей деревне. А мы продолжаем свой путь, сопровождаемые зарослями борщевика и серостью как-то разом нахмурившегося дня.

       Через несколько десятков метров мы выехали на развилку, — дорога продолжала идти вперед, но влево уходила еще одна, только не разбитая колесами и вся заросшая гусиной лапкой. Мы, недолго думая, продолжаем ехать вперед, но чем дальше едем, тем больше понимаем — не туда. Высокие, стремящиеся к солнцу ели, подступают к дороге так близко, что становится ясно:  это просто лесная дорога, по которой вывозят лес и ездят охотники. Остановившись, мы выходим из машины и проходим вперед по дороге километра полтора, человеческих следов нет, а вот кабаньих предостаточно. Рядом с ними — следы крупной собаки, может быть, волка. Мы возвращаемся в машину и едем к развилке. Стоило нам только повернуть по заросшей дороге, через несколько метров возникает ощущение, что мы в сказке. Молодые березы, растущие по краям дороги, подступая к ней совсем близко, образуют пушистыми кронами арку, тянущуюся метров пятьдесят, миновав которую, мы выезжаем на свободный от деревьев участок. И перед нашими глазами возникает церковь.

      Сердце заныло от восхищения и боли, вот мы и увиделись: Троицкая церковь села Святополье и я, потомок тех, кого крестили и отпевали в ней с ХVII века до 20-х годов прошлого.

      Свято-Троицкая церковь с. Святополье была построена в 1816 г. В ней было три престола: в холодной церкви – главный во имя Святой Троицы, в теплой – правый в честь Богоявления Господня, а левый – в честь Святого Митрофана, епископа Воронежского. Конечно, в сравнении с рисунком XIX века, она выглядит совершенно не презентабельно, но от этого её значимость в моих глазах меньше не стала.

       Год рождения села Святополье (первоначальное название — деревня Пихтовый Мыс) датируется, по архивным данным, 1555 годом. Немская земля в те времена была краем дремучим, заросшим лесами, в которых водилось немало зверья. Сюда бежал беглый люд из Новгородского княжества, ссылались подальше от добрых людей колдуны и чернокнижники, коих всегда было в избытке. И в лесах стали возникать починки, небольшие поселения по 2-3 дома, как правило, это были представители одной семьи. Но более интенсивно край начал заселяться после кырчано-сунского восстания, происшедшего во времена Степана Разина, когда местный крестьянин из с. Кырчаны, Илья Рохин, учинил свою собственную смуту. И тогда д. Пихтовый Мыс  стала обрастать соседями, а так как деревня была  немаленькой, то указом митрополита Казанского и Свияжского Тихона был открыт приход в 1720 г. и выдана храмозданная грамота на строительство первой, деревянной церкви. После ее возведения и освящения 5 декабря 1760 г. деревня Пихтовый Мыс  была переименована в село Святополье, сердце прихода, к которому в 1831 году относилось 78 деревень и починков. Как музыка звучат их ушедшие в прошлое имена: поч. Павлова Заимка, поч. Пихтовый Мыс, поч. Белый Ключ, поч. Дубовый Мыс, поч. Рябиновый Мыс, поч. Титовский, поч.  Бухарская Заимка…

     Но даже когда это место окончательно зарастет лесом и не станет людей, которые знают о нем, в анналах истории с. Святополье сохранится. Ведь именно здесь, в Свято-Троицкой церкви с. Святополье, служил священником Алексей Любовиков, в семье которого в 1830 году родился сын, получивший при крещении имя Алексей, в честь святителя Алексия, митрополита Московского.  Мальчика, как и полагалось, готовили к духовному званию. Он окончил духовное училище, а затем поступил в Вятскую духовную семинарию, чтобы со временем принять священство и стать преемником своего отца. Но человек предполагает, а Бог располагает. В Россию, по благословению афонских старцев в 1847 году, отправился с Афона иеромонах Серафим, впоследствии известный как Святогорец. Ехал он в Россию для печатания своих трудов, а так как был уроженцем Вятской губернии, то предварительно и заехал на свою родину. Посещая Вятскую духовную семинарию, Святогорец заронил в одном из семинаристов желание последовать за ним, на Святую Гору Афон. И как вы понимаете, этим семинаристом был Алексей Любовиков.

      В 1851 году молодой семинарист был принят в число афонской братии и определен на послушание в келейники к Святогорцу Серафиму.  В 1852 году послушник Алексей был пострижен в мантию с именем Аркадий, в честь преподобного Аркадия, сына преподобных Ксенофонта и Марии. 17 декабря 1853 года Святогорец иеросхимонах Сергий скончался. На инока Аркадия его тяжелая болезнь, а затем и утрата, подействовали настолько сильно, что он сам серьезно занемог. На Афоне тяжебольных, не имевших святой схимы, срочно постригали, и хотя инок был молод (ему было 23 года), в конце декабря 1853 г. он был пострижен в  схиму под тем же именем — Аркадий. Но ему не суждено было умереть молодым, схимонах Аркадий выздоровел и прожил на святой земле еще 55 лет, очень много потрудившись на ниве церковной деятельности: работал в канцелярии, записывая имена братии и благодетелей в церковные синодики для поминовения на церковнославянском языке; занимался переписыванием старинных рукописей разных богослужебных чинопоследований; переводил с греческого языка на церковнославянский некоторые службы, каноны, тропари и кондаки. Им составлены и особые полные службы Божией Матери ради Её чудотворных икон: «Иерусалимской», «Избавительницы», «Отрады и Утешения». Все перечисленное — лишь малая часть трудов схимонаха Аркадия, но,  несмотря на свою активную деятельность, вел он жизнь самую тихую и скромную. В течение своей многолетней жизни в обители он оставался в скромном звании инока, отказываясь от неоднократных предложений старцев обители, от рукоположения в иеромонахи. 21 октября 1909 года, в канун празднования Казанской иконы Божией Матери, о прославлении которой старец много потрудился в своей жизни, он мирно отошел к Господу.

      Я смотрю на церковь, она – единственное, что осталось от старинного села Святополье и прихода. Косогор, поросший лесом, да позади Троицкой церкви – речка Сердик. А ведь по данным переписи приходов Вятской губернии от 1912 года, приход состоял из 33 селений, в которых проживало мужчин православного вероисповедания – 2438 человек, женщин – 2620 человек, да еще старообрядцы – 709 мужчин и 708 женщин, у которых был свой молитвенный дом в 6 верстах от Святополья.  Для такого количества человек на приходе было три школы: в селе Святополье – церковно-приходская, в деревне Рыбаковской – земская, а в деревне Подгорновской – братская. В 17 верстах от села Святополье, в селе Порез, располагался медицинский пункт. В самом селе Святополье проживало более 200 человек, а рядом с селом вырастали починки. Они образовывались по причине нехватки земли, и люди переселялись подальше от  села для разработки новой пашни. Так и появился починок Скрипуновский, где-то в  1820-1825 годах, буквально в километре от Святополья, на берегу речки Сердик. Его образовал Филипп Трофимович с женой Варварой. Судя по разнице в годах, а Варвара Венедиктовна  была старше мужа на 13 лет, это был её второй брак. Скорее всего, муж от первого брака был призван в солдаты, а так как служили в те годы 25 лет, то частенько солдаток родня заставляла выйти замуж за другого.  Мотивировали это тем, что муж или умрет, или, вернувшись со службы, женится на молодой, а солдатке мужские руки в хозяйстве нужны уже сейчас. Из трех сыновей в этом браке младшим был Родион, мой прапрапрадед.

     Мои предки были государственными крестьянами, коих в Вятской губернии было порядка 91 %, остальные были помещичьими и удельными.  Главным занятием было земледелие; выращивали овес, рожь, пшеницу, а кроме этого, заготавливали лес и охотились, благо места лесные и дремучие. Жили  небогато, как и большая часть населения Святопольского прихода, и наряду с традиционными продуктами питания крестьян – хлеб и каша, – в пищу употреблялись полевой хвощ, молодые завязи на елках и соснах «сосновая кашка», березовый сок и разные травы. Когда я узнала о том, что один из уроженцев села стал афонским иноком, радости моей не было предела. Это связано с тем, что схимонах Аркадий – одного года рождения с Родионом Филипповичем, и, как это бывало на селе, где не было большого имущественного расслоения между священником и крестьянами, дети вместе играли, общались, может быть, и дружили. Я читала о схимонахе Аркадии, и ощущение, что вот она, встреча с далеким, но дорогим и родным человеком, не отпускало меня.

     Родион женился первый раз 31 января 1849 года, на крестьянке Анне, которая умерла при третьих родах 1 ноября 1855 года; новорожденный Кузьма умер через 2 недели от «колотья», а за год до этого, от такой же болезни в 4-х месячном возрасте умерла дочка Феврония. С молодым вдовцом остался первенец, 4-х летний сын Григорий, который доживет до революции 1917 года.

     Второй раз Родион женился в 1857 году, на крестьянке Екатерине, которая и станет моей прапрапрабабкой. В этом браке родится 9 детей, пять из которых умрут в младенчестве от дизентерии и оспы. Эпидемии оспы, кори, дизентерии,  гулявшие довольно вольготно по просторам Руси, выкашивали детское население. Среди взрослого населения преобладали желудочно-кишечные заболевания, а также тиф, воспаления легких и туберкулез. От него и скончается Родион Филиппович, в возрасте 58 лет. Именно эти непрекращающиеся эпидемии детских болезней, уносившие ежегодно более половины родившихся, а также такие заболевания, как цинга, ревматизм и сифилис, вынудили Глазовское уездное земство открыть лечебное заведение. Но планировали они это сделать в одном населенном пункте, однако из-за срыва покупки дома план пришлось изменить. У игумена Карпова арендовали помещение за 120 рублей в год, и больница на 10 коек была открыта 15 декабря 1869 года в селе Порез.

     Больница проработала в селе всего пять лет, но так как она располагалась в неприспособленном частном доме, власти уезда приложили усилия и перевели больницу в село Уни,  оставив в селе Порез фельдшерский участок, обслуживавший не только Порезскую волость, но и Рыбаковскую, к которой относился Святопольский приход. Земская медицина была платной, и только во второй половине 80-х годов XIX века с крестьян перестали брать плату за лечение, однако в Глазовском уезде плата не была отменена до революции. На весь Глазовский уезд, а в 1894 г. это 300 000 человек, было две больницы, на 80 коек, и 3 врача. Невысокий доход, долги по налогам и фактическая недоступность медицинской помощи не позволяли крестьянам обращаться к врачам.  Мой прапрадед Андрей Родионович умрет в 1902 году, в возрасте 35 лет от водянки, а из его 6 детей выживет только один, мой прадед Федор, остальные умрут в младенческом возрасте от кори, поноса и скарлатины.

     Революция 1917 года из семьи застала прапрабабку Александру  и прадеда Федора, которому исполнилось 18 лет. А в починке Скрипуновском было уже 13 дворов, 12 из которых занимались сельским хозяйством, и все были потомками Филиппа Трофимовича, основателя починка. На всех приходилось 19 десятин земли, 3 коровы, а основным промыслом становится торговля дровами. Революция, Гражданская война не обошли стороной и эти тихие, далекие от центральных дорог, места. Починок Скрипуновский становится деревней Скрипуны и несколько раз меняет районное подчинение. А в  молодой семье (прадед женился в 20 лет на крестьянке Анастасии) появлялись друг за другом дети. Из восьми детей до старости дожили семеро. Двоюродный дед, Василий Федорович, в возрасте 19 лет скончался от ран, полученных в войне с Японией. Кроме него, с фронтов Второй мировой войны не вернулось восемь односельчан-однофамильцев, родственников.

       После войны народ начал покидать деревню, кто-то остался на вятской земле, но большинство уехало на Урал. В 50-х годах ХХ века деревня Скрипуны (починок Скрипуновский) перестала существовать. В конце 70-х годов прошлого века прадед жил в сторожке при единственной действовавшей церкви города Серова, Пророка Божия Ильи. Уже никто не сможет рассказать, как он жил при советской власти, набожный и трепетно относящийся к Богу человек. Настолько трепетно, что рассорился с сыном, желавшим вступить в партию, и согласился после смерти жены на переезд к дочери. После отъезда прадеда из Скрипунов в 50-х годах прошлого века, никто из близких родственников в этих местах не бывал. За шестьдесят с лишним лет – я первая, но где-то в душе теплится надежда, что не последняя. Обвожу взглядом заросли молодых сосенок и елок на том самом месте, где стояли дома моих предков, и мне кажется, что я слышу их голоса и колокольный звон, собирающий людей на службу. А еще я вижу чьи-то внимательные глаза, они издалека, через столетия, пытаются понять, понравилось ли мне место, которое они когда-то выбрали для жизни. Мне понравилось, и я еще вернусь, не в моих силах восстановить утраченные деревни – в 2010 году Святополье покинул последний житель, – но могу сделать так, чтобы мои близкие знали, кто мы и откуда. Мы возвращались обратно, в Малмыж, а в ушах звучало: «Я иду по своей земле, к небу, которым дышу».