Выдержка из книги о родной деревне Толкуново Верхнекамского района "Листая памяти тетрадь".Автор Леонтьев Юрий Николаевич г.Киров 2008г.

Из воспоминаний Леонтьева Юрия Николаевича,уроженца д.Толкуново.
«Кичановский» насчитывали шесть населённых пунктов. Наиболее крупной была среди них деревня Толкуново – 26 дворов. Административный центр колхоза и сельского совета были в деревне полукаменнойЮркино, что в полутора километрах от нашей деревни. А почему сельский совет был «Кичановский»? Да потому, что в селе Кичаново, что рядом с Толкуново в полутора километрах, до 1905 года была сельская церковь с приходом на десять деревень. Село Кичаново в то время было центром округи, хотя было само по себе не велико – 15-20 дворов. В 1935 году местные коммунисты разрушили церковь, а священника и его семью вывезли неизвестно куда, а село Кичаново соё значение утратило.
Моя память хорошо хранит воспоминания о развалинах  церкви и полукаменного поместья священника. В 1952-1955 годы мы с сельскими ребятами играли на этих, к удивлению хорошо сохранившихся развалинах. Ещё хорошо помню, что с. Кичаново стояло на довольно высокой горе, а под горой на опушке леса у дороги было устроено кладбище, на котором хоронили умерших со всего бывшего церковного прихода.
Колхоз «Кичановский» был, как и все в округе, крайне слабым. Пахотной земли было не более 400 га, общественного скота – 70 коров и 200 овец, около 60 лошадей. Урожайность зерновых – 5 ц/га. Электричество и радио появилось здесь лишь в 1962-1965 годы.
Хорошо помню, что в 1952 году в нашей бригаде (деревни Толкуново) был всего лишь один газогенераторный трактор для вспашки полей, работающий на берёзовой чурке. Удивительно, но он способен был без ГСМ заменить в поле на пахоте 5-6 лошадей. А первый прицепной комбайн для обмолота зерновых – «Сталинец», поступил в наш колхоз также в 1953 году. Мне помнятся эти события – праздник и только. Люди вздохнули и ждали перемен к лучшему. Трудоспособного населения в колхозе было очень мало – катастрофически не хватало. Основная часть мужчин нашей деревни погибла на войне 1941-1945 годов. 
Работали в колхозе в основном пожилые люди, женщины и ребятишки. Так, в нашей бригаде было всего двое мужиков в возрасте 35-45 лет. Да, было трудно тогда всем. Трудиться приходилось поистине от зари и до зари. 
Сколько труда требовалось, чтобы вспахать поля, посеять, собрать урожай в снопы, свезти их на гумно, уложить в скирды, затем подсушенные снопы обмолотить на конной молотилке, зерно подсушить в овинах. А после отвезти это зерно на заготовительный пункт в с. Лойно за 50 км на лошадях и сдать его государству в соответствии с доведённым планом. Оставшуюся часть собранного зерна ещё раз просушить в овинах и засыпать в колхозный склад на семена под будущий посев. Часть зерна оставить на фуражные цели, прежде всего для кормления лошадей. И только оставшуюся часть намолоченного зерна колхоз выдавал колхозникам с учётом выработанных ими трудодней в течение года. Поскольку сборы урожая были невелики, то и на трудодень приходилось не более 500-600 граммов зерна. 
Хорошо помнится, что дед вырабатывал за год около 500 трудодней, то можно представить, сколько наша семья получала зерна – не более 300-350 кг. 
Конечно, этого было недостаточно для жизни. Молотого зерна (муки) не хватало даже для выпечки хлеба на семью. Бабушка Татьяна в квашню при выпечке постоянно добавляла картофельную мезгу (тёртый картофель), либо клеверные головки (мелкое сено) и другое. Теперь можно представить, какой получался из этого хлеб?! Конечно, неважный, но всё-таки хлеб. Ради справедливости стоит сказать, что нашей семье было чуть-чуть полегче, потому что дед Фёдор при помощи своих детей, работавших на производстве, ежегодно прикупал по 2-3 мешка муки. Поэтому у нас дома частенько бабушка пекла, стряпала шаньги картофельные и ватрушки крупяные. Ну, скажу я вам, с топлёным молочком это – вкуснятина!
К сожалению, большинство деревенских жителей купить муку не имело возможности. При этом каждое частное подворье государство обкладывало продовольственным налогом: с коровы – 9 кг топлёного масла; с курицы – 40 яиц; с овцы – 400 г шерсти ежегодно. И это строго обязательно! Помнится, как мы с бабушкой сдавали это частями в магазин, в котором был приёмный пункт. При всём этом денег у колхозников вообще не было – не выдавали. О колхозных пенсиях даже разговоров не было. Трудно сегодня представить, как народ это всё мог пережить?
Я отлично помню, как постоянно в пищу использовали грибы, капусту, брюкву, картошку, пестики полевые, лесные пиканы (трава лапчатка), ягоды брусники. Этих продуктов всегда было в достатке. Ну, конечно, было молоко и мясо, поскольку дед держал корову с телёнком, свинью, двух-трёх овец, десять кур. А такое подворье было далеко не у каждого в нашей деревне. Но, однако, всегда не хватало сладенького – сахару, карамелек, пряничков. Очень хотелось. Иногда, после баньки, бабушка доставала из своего сундука кусок сахара и мы его специальными щипцами крошили на кусочки, и пили чай. Мёду в доме не было. Непонятно почему в нашей округе, да и в районе население не занималось пчеловодством? Как-то это мне непонятно. 
Одевались люди даже в 50-60-е года плохо. Изо льна делали пряжу, а далее на домашних станках ткали и получали различные ткани. Из этих холстов шили одежду, белье. Дед и бабушка одевались в одежду из собственной ткани. Из овчины, кое-как выделанной, шили шубы, тулупы, шапки, из овечьей шерсти катали валенки. Однако в обиходе были и берестяные лапти. Пришлось походить в лаптях и мне. В первый класс отправили в них и меня. Помню, как бабушка накручивала мне на ноги онучи (портянки) и привязывала к моим ногам лапти. Сам не умел. Ради справедливости скажу, что была у деда и бабушки и выходная одежда и обувь, но надевали они её редко.
Добавлю, что в магазине купить было абсолютно нечего. Хорошо помнится, что в магазине на продажу всегда было 1-2 бочонка красного вина, которое продавали в разлив, да висела на стенке упряжь для лошадей, были спички, 2-3 бочки керосина – вот, пожалуй, и всё. Часто даже не было и керосина для ламп, так приходилось по вечерам пользоваться лучиной. В обиходе лучина была во многих домах. Конечно, это крайне неудобно, да и для здоровья никуда не годное дело. 
Жить в колхозе было крайне тяжело. Помню хорошо, как дед зачастую ругал эту проклятую житуху, но не принародно, естественно. Ведь времена-то были очень крутые – разгул сталинских репрессий. Приходилось наблюдать, как бабушка нет, нет, да и вытрет горькие слезинки. Всё это от обиды, от безысходности положения. Для людей оставалось как бы одно удовольствие – трудиться. Беда!
Думаю, что моему деду с бабушкой было жить чуть-чуть легче, чем многим деревенским, поскольку два сына и дочь всё же работали на производстве и временами оказывали какую-никакую поддержку – денежную, либо мукой и сахаром, одеждой.
Трудно сейчас представить, какое царило бесправие, малограмотность, отсутствие всякой информации среди населения. Но, однако, воспринималось всё это как-то без злобы, как бы естественно. При этом люди верили, что наступят лучшие времена, хотя готовы были верить даже и в чёрта.
Толкуново – наиболее крупная деревня во всей округе: 26 жилых домов. Хозяйские строения здесь были чаще всего из двух изб, которые строго вытянулись в одну улицу на 700-800 метров. Деревня кругом была обнесена жердевой изгородью, чтобы деревенский скот не имел возможности свободно выходить в поля. В деревне имелись начальная школа, медицинский пункт, магазин, дворы для общественного скота, кузница, гараж (навес) для трактора, склады для зерна. Магазин одновременно являлся и заготовительным пунктом поставок животноводческой продукции от населения. Сюда мы с бабушкой приносили, хорошо помню, ежегодно по девять килограммов топлёного масла, два килограмма овечьей шерсти, триста штук яиц и говорили: «Это государю».
Медицинский пункт обслуживал население всего сельсовета. Здесь работал фельдшер, правда, неизвестно, было ли у него соответствующее образование. Лекарств у него под рукой было очень немного.
Жил в нашей деревне, но почему-то за околицей, и ветеринар. Мне он очень запомнился. Когда у нас в хозяйстве заболела овца, то его пригласили её лечить. Долго не размышляя, он скормил больной овце две желатиновые капсулы, дал ещё две капсулы для того, чтобы скормить через 6-8 часов, после чего хорошо и сытно поел, выпил пенистой овсяной бражки кружки две, взял ещё что-то с собой и ушёл. 
В капсулах (болюсах), как я сейчас понимаю, видимо было касторовое масло. Овцу вскоре прослабило, и болезнь отступила: видимо была закупорка книжки. Фамилия ветеринара – Яговитин, он был не из местных. Были у него в семье и ребятишки, но держались они почему-то особняком. Семья жила в достатке.
Особо хочется упомянуть о школе. Двухэтажная, деревянная, размером семь на семь метров она стояла на краю деревни. Ребятишки из шести деревень учились здесь до 4 класса. Всего учащихся было 20-22 человека. Две учительницы учили нас с первого по четвёртый класс. Мою учительницу звали Черницына Анастасия Фёдоровна. Она жила в нашей деревне через два дома от нашего и хорошо относилась к нашей семье. Видимо не случайно, всячески способствовала мне в познании школьной программы. Это, несомненно, помогло мне тогда да и в последующем утвердить в себе и воспитать тягу к знаниям. За что ей большое спасибо.
Много времени мы, деревенские ребята, проводили на конюшне. Помогали кормить и поить лошадей, отпускать их на выпас. Среди общего поголовья у каждого из нас были свои подшефные – любимцы, на которых мы и работали в поле. Так у меня были Дон, Косатка и Рыжка. При этом каждая лошадка использовалась только для определённой работы.
Наша родовая усадьба находилась на краю деревни. Практически за её огородом начинался спуск под гору. Открытое место с прекрасным видом на окрестности – луг, поле, лес, реку Сепан, на с. Кичаново. Видно всё далеко вокруг. Замечательно!
Усадьба наша была самая крупная. Если в деревне хозяйские строения в основном были спаренные, из двух изб, то наша была на четыре избы (по две избы, спаренные между собой). К избам примыкали большие дворы для скота с сеновалами, на один из которых завозили сено прямо на лошади. В комплекс строений входили два амбара для хранения зерна, продуктов и одежды и рубленый погреб. Всё это было обнесено бревенчатым забором с крепкими въездными воротами. Часть ограды была под дощатой крышей, где и хранились дрова и сельскохозяйственный инвентарь, предметы обихода.
Особняком в огороде был глубокий колодец, почему-то без журавля, а воду доставали черпаком на длинной палке. Правда, это было не очень удобно. Но привычка, видимо, дело не пустяковое. Вот так и мучились веками. Водичка была холодная, вкусная.
Баня стояла посреди огорода, метрах в 25-30 от домов. Топилась она по чёрному. В баньке было жарко, уши сворачивались в трубочку. Одно неудобство было в том, что далековато от колодца. Каждый раз надо семь-восемь вёдер воды поднести. Приходилось это делать частенько и мне.
Усадьба занимала около 40-45 соток, при этом соток тридцать занимал огород. В огороде ежегодно соток десять засевали ячменём, зерно нужно было для кур. Помню, как много убирали картофеля, капусты, брюквы, репы и других овощей. Были и огурцы, но помидоры в нашей местности не выращивали. Много садили табаку, так как дед постоянно курил трубку. В огороде рос хмель, конопля, мак. Одним словом, всего было в достатке.
В последние годы (с 1950-1958 гг.) дед с бабушкой жили, занимая две избы, а две другие сдавали в аренду лесничеству и семье главного лесничего, а в 1959 году лесничество прикрыли, и семья лесничего съехала в другие места.
В нашей деревне в те времена жило около 12 ребятишек, в том числе 6-7 мальчиков примерно моего возраста, или чуть старше. Скучно вроде никогда и не было. Драк, скандалов, обид что-то не помнится. Жили дружно. Зимой, естественно, занятия в школе. В свободное время все собирались за нашими огородами на горе. Катались на лыжах, санках. Весело было. У меня лыжи были самоделки из досок. 
Летом в основном многие ребята принимали участие в сельхозработах, но, конечно, оставалось время и для отдыха. Очень любили бегать на речку Сепан, что протекала под горой, среди кустарников, метрах в трёхстах от деревни. Купались, загорали часами. Любили ловить рыбу силком – из конского волоса делалась петелька, привязывалась к палке, и петлёй надо было захватить спящую на солнце щучку. У меня это получалось плохо. Зато зимой я довольно успешно в силки, опять же из конского волоса, ловил клестов. Иногда за день попадало в силки по 10-12 штук. Ох, и вкуснятина получалась на сковороде, да в сале!
Места и события, связанные с родной деревней, друзья и товарищи всегда остаются близкими, воспоминания трогают душу и сердце. Иногда кажется, что помню из этого периода своей жизни даже мелочи. 
Думаю, что именно здесь, в деревне Толкуново, под влиянием деда Фёдора, односельчан, природы этих мест сформировалось во мне всё хорошее, что во мне есть и это помогало мне в жизни. Чему я весьма благодарен.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Мой прадед – Яков Черницын, отец моего деда Фёдора, среди своих просто Якуня, родился в 1862 году в деревне Толкуново Кичановской волости Кайского уезда Вятской губернии в крестьянской семье. Его родовое поместье находилось практически на той же усадьбе, рядом со вновь построенными домами своего сына Фёдора. Кстати, фундаменты этих строений оставались заметными и в годы моего детства. 
Женившись на Надежде Черницыной, из своих же деревенских, прадед Яков построил рядом с отцовским свой добротный дом. В этом доме он с семьей и прожил всю свою жизнь. Здесь родился и вырос мой дед Фёдор.
Здоровье прадеда было крепким. Будучи уже в возрасте 60 лет, он помог сыну Фёдору выстроить рядом со своей ещё две добротные избы с хозяйственными постройками в полном наборе.
Яков был исключительно трудолюбив, не боялся никакой работы и многое умел. Имел характер строгий, требовательный, иногда вспыльчивый. Человек он был общительный, с чувством юмора. Хозяйство своё вёл рачительно, умело. В округе слыл как хороший мастер по плотницкому делу. Умело делал сани и телеги. По здешним меркам семья Якова жила зажиточно.
Поскольку Яков был человеком предприимчивым, а это у него опять же от природы, то получалось так, что среди своих деревенских у его семьи были самые большие наделы (участки) пахотных и сенокосных угодий. Расширял он их за счёт разработки земель, занятых кустарниками и мелколесьем, так сказать, осваивал «новину». Естественно при этом затрачивал много своего труда и здоровья и своих близких. Это в то время, когда многие деревенские мужики ленились и ждали милостыни от Господа Бога, а по жизни в своих семьях едва сводили концы с концами. Яков был не такой. Он нутром чувствовал не только потребности своей семьи, но и реформы П.А. Столыпина, политику государства (1907-1914 гг.), по которой крестьянам России разрешалось владеть необходимыми площадями пахотных и сенокосных угодий. А это создавало условия для тех, кто хотел и умел трудиться, чтобы жить безбедно. 
Приятно сознавать, что прадед Яков был государственником, человеком зрелым и умным. Для обеспеченной жизни у него во дворе водилось достаточно скота: три лошади, две коровы с молодняком, овцы, свиньи, куры. Под навесом в ограде стояла необходимая техника и инвентарь: телеги, сани, плуги, бороны, сенокосилка конная, ручная молотилка, около амбара находилась ручная жерновая мельница. Одним словом, всего было в достатке, а бегать и попрошайничать по людям он не любил.
От деда Фёдора мне приходилось слышать, что по указу царя Николая в соответствии с земельными реформами председателя правительства Столыпина, крестьяне наделялись паями пахотной земли и сенокосов из общего землепользования в соответствии с количеством членов семей, а также им разрешалось дополнительно к этим наделам в неограниченном количестве осваивать залежные и бесхозные земли.
Вот так и получилось в семье прадеда Якова. Они с сыном Фёдором были люди не ленивые, работящие, заботившиеся о нормальной сытной жизни своих семей. Не жалея сил и здоровья, они ежегодно разрабатывали залежные земли, увеличивая тем самым площади пашни и сенокосов. Это тогда называлось осваивать новину.
В результате безумно тяжёлого труда на протяжении десятка лет семья Якова сумела значительно увеличить площади пашни и сенокосов, а, значит, и получать высокие сборы зерна и сена. Амбары в доме всегда были с зерном. И всё это позволяло семье жить безбедно. Таких семей в сельской округе было немного. Деревенские относились к семье Якова уважительно, хотя было немало и таких, кто завидовал.
К советской власти, докатившейся в кайские края в 1918 году, Яков относился лояльно, поскольку до определённого времени она жить не мешала. Однако деревенская беднота, выдававшая себя за истинных революционеров-большевиков, уже в 1920-1922 годы неоднократно пыталась отобрать у Якова его разработанные участки земли, чтобы поделить готовенькое между собой. Но твёрдая решимость Якова отстоять своё всякий раз не позволяла им это сделать. Известно, что ему приходилось отстаивать своё право на собственность, даже используя охотничье ружьё. «Чужого не возьму и своего не отдам», – говорил он.
Да и сын Фёдор был под стать отцу. Так что дела у них в семье из рук не валились вплоть до 1930 года. Но в жизни чувствовалось, что неизбежно надвигается время перемен. Так оно и случилось. Волна тотальной коллективизации по сталинскому плану докатилась к 1930 году и до Кайского уезда.
При формировании местного колхоза все наделы земли у всех крестьян были изъяты, а жители деревни записаны в колхоз. Личный скот у имущих селян свели на общественный двор, забрали подчистую из ограды всю технику и инвентарь. В нашей семье увели со двора трёх лошадей, двух коров и вывезли всю технику. Не забыли очистить и амбары с зерном. Семью Якова по постановлению комитета местной бедноты признали «кулацкой», за что могли последовать и репрессии.
Но и в обстановке произвола явных недоброжелателей Яков, в силу своего ума и характера, сумел найти правильное решение. Он с сыном Фёдором обратился в уезд за разъяснениями о случившемся. Власти усмотрели явные перегибы в содеянном и частично отменили решение местного «комитета» в отношении нашей семьи о раскулачивании и репрессивных мерах в отношении Якова и его сына Фёдора. Семье возвратили одну корову, ружьё, медный самовар и другую мелочь. Остальное всё же оставили на балансе местного колхоза.
Безусловно, такой удар судьбы даже Черницыну Якову перенести было непросто. Естественно это подорвало силы и здоровье уже немолодого прадеда Якова. Жить и работать ему по колхозному образцу уже не имело смысла, но он всячески способствовал, чтобы его сын Фёдор нашёл своё достойное место в новой жизни. Умер прадед Яков в 1936 году на 74-м году жизни. Похоронен на сельском кладбище вблизи с. Кичаново.
Дед мой – Фёдор Яковлевич Черницын родился в 1895 году и был не единственным ребёнком в семье Якова Черницына, однако судьба распорядилась так, что двое его братьев, родившихся ранее, умерли в малолетнем возрасте, а жить остались у Якова сын Фёдор и дочь Настя, рождения 1901 года.
Можно утверждать, что детство Фёдора было не праздным, поскольку с ранних лет пришлось трудиться, а порой и в полную силу. При этом среди очень немногих деревенских сверстников отец (прадед Яков) дал сыну Фёдору по тем временам очень приличное образование – три класса церковно-приходской школы. Образование очень пригодилось и во многом предопределило всю последующую жизнь деда Фёдора.
Фёдора односельчане всегда считали грамотным мужиком, и, кстати, он таковым во все времена своей жизни и ощущал себя. Фёдор рос физически крепким, сноровистым парнем, практически во всём копируя жизненную хватку и смекалистость своего отца. Женился в 20 лет на деревенской девушке – Черницыной Татьяне Ефимовне, которая была на год моложе его. Татьяна была из крепкой крестьянской семьи, трудолюбивой, здоровой и умной. Поженились Фёдор и Татьяна по любви и пронесли это чувство через всю свою жизнь, живя в согласии и уважении друг к другу.
С приходом жены Татьяны в семью мужа в доме появился ещё один работник. Фёдор остался жить со своей семьей в доме родителей, ведя совместное хозяйство, жить одними делами, одними заботами. Вскоре стали рождаться дети, а всего у Фёдора и Татьяны их было пятеро. Однако жить остались Прокопий с 1916 года, Николай с 1918 года и дочь Анна с 1920 года рождения. Воспитывать детей во многом помогала мать Фёдора, бабушка Надежда. Моя мать хорошо помнила это, и кое-что рассказывала мне о тех временах. Воспоминания были добрые и приятные.
Между тем страна (Россия) стояла на пороге больших потрясений. Однако Октябрьская революция и первые годы Советской власти практически никак не отразились на жизни крестьян в нашей далёкой глубинке. Но дед Фёдор, несмотря на молодость, был достаточно прозорлив и умён, он понял, что эти перемены идут надолго и сулят значительные изменения в крестьянской жизни. Поэтому он сознательно и достаточно лояльно, как и вся его семья, относился к установлению советской власти в их крае.
Гражданская война постепенно охватила всю Россию, докатилась она и до наших мест. Вот и дед Фёдор по призыву Кайского ревкома в 1920 году добровольно вступает в ряды Красной Армии. Является участником боевых сражений с армией Колчака, передовые отряды которого на кораблях поднялись по реке Кама до села Кай. Задача армии Колчака была с боями продвинуться до города Вятки, а далее через Н. Новгород – к Москве. Однако на рубеже, к подступам с. Кай, белогвардейцы встретили отчаянное сопротивление частей Красной Армии и местного ополчения. На склонах «Кашиной горы», что рядом с селом Кай, была устроена линия обороны. Несколько дней стреляли белогвардейцы из корабельных пушек по державшим оборону красногвардейцам, высаживали десант, но, однако, овладеть селом Кай не смогли. Получив жестокий отпор, корабли повернули обратно в низовья Камы.
Участником этого исторического события был и мой дед Фёдор. Далее он в составе отрядов Красной Армии преследовал неприятеля с боями по реке Кама до г. Перми.
Примечательно, что я, будучи школьником старших классов, неоднократно приходил на «Кашину гору» и, так сказать, своими глазами видел затянувшиеся следы оборонительных боёв – окопы, воронки от разорвавшихся снарядов и др. Вспоминая рассказы деда Фёдора о тех временах, ясно представлял в своём воображении картину тех событий.
Под г. Пермью Фёдор заболел тифом и несколько месяцев находился в войсковом лазарете. Здорово повезло, а практически за счёт собственных сил он сумел выжить. После болезни, чуть живого, его комиссовали из Армии. Домой, в родную деревню, он возвратился в 1921 году, где его с нетерпением ждали родные и близкие. Судьба многих деревенских мужиков сложилась иначе: многие из участников гражданской войны погибли на полях сражений, либо бесследно затерялись в хаосе событий той поры.
Фёдор дома быстро окреп здоровьем и продолжил крестьянствовать. Работы по дому и в поле хватало летом и зимой от зари до заката солнца, но сил у него хватало на всё. Жить в одной избе с родителями семье Фёдора становится тесновато и рядом с родительским домом он с помощью отца (прадеда Якова) построил две просторные избы с хозяйственными постройками. Сейчас на родовой усадьбе Черницыных стояли одна к одной три добротных дома.
Семья с 1922 по 1930 годы жила зажиточно. Всего хватало. Но постепенно, чувствуя поддержку революционной власти, поднимала голову местная беднота. Обыкновенная человеческая зависть и злость не давали им покоя. Неоднократно пытались они отобрать, перекроить законные наделы земли у семьи Фёдора. Бывало и так, что дело доходило и до схваток врукопашную. Удивительно и то, что среди злопыхателей оказался и сосед, маломощный и больной мужичонка Иван. Но при всех трудностях жизнь продолжалась более-менее стабильно.
И только в 1931 году волна тотальной коллективизации крестьян докатилась до наших мест. При организации местного колхоза земля, скот, сельхозинвентарь, зерно в амбарах и другое у семьи Фёдора Яковлевича и его отца насильственно были изъяты и переданы в общеколхозное пользование. А семью Якова и сына Фёдора Черницыных по решению местного комитета бедноты признали как семью «кулака».
Моя мать, Анна Фёдоровна, не раз рассказывала мне об этом событии: пришло несколько человек из комитета бедноты (из своих же деревенских), с ними человек в кожаной куртке и с пистолетом. Угрожая, они забрали весь скот, лошадей, сельскохозяйственный инвентарь (молотилку, плуги, телеги), крупные предметы обихода (самовар, ружья и т.п.), зерно из амбаров. Не брезговали при этом ничем, даже сорвали с малолетней Анны пуховый платок. Сопротивляться было бессмысленно, поскольку настрой у конфискаторов был крайне боевой. Эти действия были ни чем иным, как проявлением классовой ненависти бедноты, неимущих к зажиточным и крепким хозяевам. Трудно, но нашим дедам пришлось пережить и такое.
Незамедлительно, по решению членов семьи, Фёдор Яковлевич, участник гражданской войны, уважаемый человек в округе, крепкий хозяйственник, по-доброму и с пониманием относящийся к советской власти, поехал в уезд к начальству и сумел отстоять семью, своё имя от несправедливых репрессий. Из уезда за подписью высоких советских начальников привёз документ, по которому ему были обязаны немедленно всё возвратить. Но этого не случилось. Возвратили только одну корову, ружьё и медный самовар. Остальное всё уже безвозвратно растащили.
Жизнь необходимо было налаживать заново. Семья Фёдора Яковлевича в числе первых вступает в созданный колхоз «Кичановкий». Жизнь в колхозе налаживалась трудно. Руководить местным колхозом с 1933 по 1940 годы довелось и деду Фёдору. Грамотности и хозяйской смекалки у него хватало. При нём в колхозе были жёсткий порядок и дисциплина. Бабушка Татьяна рассказывала, как Фёдор личным примером и энтузиазмом заряжал коллектив, был нетерпим к лодырям и бездельникам. 
Бывало и такое, когда некоторые женщины утром поздно топили печи, чтобы приготовить еду и испечь хлеб, а это значило, что они с опозданием выходили на колхозную работу, так Фёдор в сердцах заливал (тушил) печи, требуя всеобщей дисциплины и порядка. Конечно, это было круто! Удивительно, но обид эти крутые меры не вызывали. Не зря же его колхоз был лучшим в округе. Исправно вёл Фёдор и своё хозяйство. Сыновья Прокопий и Николай росли, мужали. В 1939 году Фёдор с сыновьями выстроили в родовой усадьбе ещё одну избу. Сейчас их стало уже четыре. Во всей округе не было такой большой усадьбы.
С 1941 по 1951 годы Фёдор Яковлевич работает в колхозе звеньевым (старшим) по своей бригаде. В 1936 году у него в возрасте 74 лет умирают жившие с ним отец и мать. Сыновья Прокопий и Николай, женившись, живут с отцом в семье под одной крышей, но недолгое время. Вначале Прокопий, а потом и Николай со своими семьями с трудом вырываются из колхозного рабства, уехав жить на производство. В 1941 году дочь Анна выходит замуж за Леонтьева Николая, которого в этот же год призывают в Армию, а позднее он попадает на фронт.
Анна снова возвращается в семью отца. В 1943 году возвращается с фронта инвалидом Николай, муж Анны. В 1944 году у Фёдора рождается внук Юрий Леонтьев.
Годы военного лихолетья для деревни были крайне тяжёлыми. Практически все здоровые и молодые мужики были мобилизованы на фронт. Колхоз держался на стариках и детях. Сборы зерна сокращались, а поставки зерна в Госфонд возросли. Населению не хватало хлеба. Нам, ребятишкам, хорошо было знакомо, что значило жить впроголодь, питаться не досыта, а для выпечки хлеба использовать лебеду, клевер, картофель и другое. Но всё же личное подворье – огород, корова – позволяли выжить и трудиться. 
В семье Фёдора в это время жить было несколько легче, поскольку дочь Анна и зять Николай работали на государевой службе – агентами по страхованию и заготовкам и имели стабильный заработок. В 1947 году Николай навсегда оставляет жену и сына, уходит из семьи. В 1948 году вместе с сыном уезжает из семьи Фёдора и дочь Анна. Дед Фёдор с бабушкой Татьяной одни остаются на всё большое хозяйство. Вся семья разлетелась в разные концы.
Фёдор Яковлевич в возрасте 50-56 лет ещё достаточно крепок, без устали работает в колхозе, и вместе с женой исправно ведёт своё личное подворье. В 1951 году дед Фёдор забирает внука Юрия жить к себе. Здесь, в деревне, спокойно, школа рядом, корова и куры во дворе, да и жить старикам не так скучно. Внук в семье деда живёт до 1954 года. Я хорошо и очень отчётливо помню годы жизни в семье деда Фёдора. Мне хорошо знаком уклад деревенской жизни. Помню, как дед без устали работал в колхозе и дома, а бабушка Татьяна хлопотала по хозяйству. В силу возможностей участвовал во всех работах и я. Отчётливо помню их доброе отношение ко мне, их заботу и внимание. Дед Фёдор просто был неутомим, без дела не мог и дня прожить – летом на полевых работах, зимой на дворе с лошадьми, делает сани и телеги. Любое дело в руках у него ладилось. 
Дед Фёдор любил рыбалку и охоту. Ежегодно осенью по первому снегу он ходил на охоту глубоко в тайгу, наверное, километров за 20-25 от дома. Ходил обычно на два дня, с ночёвкой в охотничьем зимовье (домик в тайге, неизвестно кем и когда построенный). Помню, возвращался с тяжёлой ношей – 15-20 глухарей, общим весом не менее 50 кг. Чаще всего, отдохнув дома, снова уходил, а возвращался всегда с тяжеленной ношей. 
Его рассказы, по возвращению из тайги, были весьма интересными, а порой и необычайно страшными. Он не раз рассказывал мне, что помогает ему в успешной охоте якобы какой-то сверхчеловек – «леший», а ныне сказали бы – «снежный человек». Дед был хорошим рассказчиком. Ему можно было верить и не верить, но курьёзных случаев с ним было достаточно. Многие из его рассказов я и сейчас хорошо помню, пронеся их через всю свою жизнь.
Интересный случай произошёл и на рыбалке. Как-то летом он взял меня с собой на реку Комыч ловить рыбу недоткой (бреднем). От дома не близко, места глухие, жутковато. Речка небольшая, но омуточки глубокие. Затянули мы с ним раза два-три, вытащили рыбёшки килограмма три-четыре. Подходим к очередному омуту. Дед и говорит: «Тут надо бы осторожнее, в этом омуте раньше черти всегда жили, и бед от них натерпелись наши деревенские мужики». 
До сих пор не могу я понять, зачем он это мне рассказал, то ли в шутку, то ли всерьёз. Боязно как-то стало лезть в воду, но, поборов страх, мы с ним зашли в воду и затянули недотку. Тянем и чувствуем, что в кошель недотки попала крупная рыба. Осторожно, чтобы не выпустить, вытянули сетку на берег, открываем осторожно, и, о, ужас!, из недотки выскакивает что-то непонятное, крупное, страшное и одним махом бултых в воду. Мы с дедом в ужасе, испугались сильно, но рады, что остались живы. Кое-как отошли от берега реки, перевели дух и, скоренько собрав недотку, пошли домой, забыв и о рыбе. Он уверял меня, что мы вытащили с ним из реки непременно чертёнка, и что якобы он разглядел у него и рожки, и копыта, и что всё это случилось не к добру, быть беде. 
Я мальчишка, в возрасте десяти лет, естественно, верил ему и тоже думал, что мы вытащили чертёнка. Пришли домой с реки возбуждённые, под впечатлениями случившегося. Но всё обошлось нормально. Думаю, что тогда мы с дедом вытащили обычного бобра и не более того. Но этот случай мне запомнился на всю жизнь. Интересный был человек дед Фёдор, и многое бы можно рассказать о нём. Он многому научил меня, а главное научил трудиться, учиться, жить по правде, по-доброму относится к людям, быть оптимистом в жизни, за что я ему благодарен.
В 1954 году я уезжаю от деда жить к матери в п. Камский. С 1954 по 1960 год дед с бабушкой остаются жить в большом поместье одни. В 1960 году уже довольно немолодые дед Фёдор и бабушка Татьяна переезжают жить к сыну Николаю в п. Камский. Прощай, родовое гнездо, прощай милая сердцу деревня Толкуново! Можно представить, каково же было в душе и на сердце у наших милых старичков… 
В настоящее время от нашей родной деревеньки и следов не осталось. Ещё где-то в 1980-1985 годы здесь умерли последние старики, дома развалились, а некоторые сгорели от поджогов. Всё заросло травой и кустарником. Нет сюда даже мало-мальски проезжей дороги. Вот так захирела целая округа деревень на двадцать только в наших местах – просто беда! Подобная картина с деревнями по всей России".
                                                                  2008 год