Коллективизация. Как она начиналась в Тырышках

Из воспоминаний Семенищева Василия Макаровича, уроженца д.Тырышки (продолжение).

Небольшой очерк о коллективизации в деревне позволит лучше понять настроения, мысли и быт людей довоенного времени. Как жила деревня, какой имела уклад, чему радовалась и о чем горевала - об этом вы прочтете ниже из ценнейших воспоминаний Василия Макаровича.

Коллективизация. Как она начиналась в Тырышках .
Черемуха отцвела. Белые точки ее соцветий виднелись на веточке, которая тоже спешила зеленеть, радуясь приходу тепла.
Деревня шумела. Приезжал из Верхошижемья какой-то начальник. У пожарки, небольшого сарайчика, расположенного посреди деревни, собирался народ.
Активно вел себя брат деда, Яков Иосифович Семенищев. Одна фраза мне запомнилась: «Мясо мы должны выполнить!». Трех каких-то баранов.
Приехавший начальник молчал, только согласно кивал головой, поддерживая этим Якова Иосифовича. Но самое-то главное было, оказывается впереди. Впоследствии поняли, что речь шла о коллективизации и надо было собрать всех ….
Мужики, ровесники моего отца: Степан Михайлович, Степан Иванович, Иосиф Иванович Замятины были уже у пожарки. Громко разговаривали с ними Васиха и Ирина Олешина. Были тут и Ирина Васильевна со своим мужем Гавриилом Васильевичем Семенищевым.
Представители от каждого хозяйства скоро были в сборе. Но не было Тырышкиных: Ивана Прокопьевича и Акулины Макаровны. Иван Прокопьевич, столяр, наотрез отказался прийти: цель собрания он уже знал и ответил, что ни в какой колхоз он не пойдет. Прокормится своим ремеслом, скотину порушит, а на своих «товарищи» /так он называл коммунистов/ одворицу с пол десятины, оставят все равно. Люди же они, да и свои столярные изделия он для своих же делать будет.
А вот кума его – соседка Акулина Макаровна решила от колхоза, вернее от участия в собрании спрятаться в репную яму, которая находилась за домом, под черемухой. Это сорокалетняя / в ту пору женщина, была приезжей. Родилась и провела свои молодые годы под городом Вяткой(?). В годы Гражданской войны под Вяткой(?) и в окопах побывала, но вот в качестве кого, не рассказала.
Баба она была разбитная, привез ее в Тырышки из нашей деревни солдат, но умер он рано, и я его не помню. Было от него у Акулины трое детей: Дмитрий, Петр и Матрена.
Спряталась в репную яму, по признанию самой Акулины, про религиозное убеждение, ибо вступать в колхоз, значит причаститься к антихристу.
Мне ребятня сообщили, что Акуля находится в репной яме и она под общий хохот была из ямы изъята. Этот эпизод и врезался мне в память как начало коллективизации. А в колхоз Акулина так и не вступила, жила на грани нищенства, не весело. Наверное, о ней я еще не раз вспомню в своих повествованиях: для глухой вятской деревни до весеннего периода, такие лица, как Акулина Макаровна, взбадривали деревню своими выходками, находящихся на грани чудачества и помогали людям избавиться от своей излишней застенчивости.
Потом уже в деревне стали появляться учителя Среднеивкинской школы с беседами, с постановкой концертов, для которых в одном из домов открывали ворота ограды, настилали доски на наскоро сколоченные козлы. Сцена получилась отличная, зрительный зал – вся улица.
Здорово пел и плясал учитель математики / позднее я у него учился/ Дмитрий Семенович Новокшонов. Он, мне кажется и частушки слагал. Весь репертуар был посвящен ходу коллективизации. Высмеивались единоличники или те колхозники, которые вступив в колхоз не все сдали в него.
Помню, как критика действовала безотказно. В деревне не в городе, все соседи знают друг о друге до мелочей. И частушки действовали убедительно. Вообще каждое слово, принесенное в деревню из вне было в ту пору единственным источником информации и помнилось долго. Надо признать и то, любой приезжий в деревню, или гость, или просто заезжий на ночку ценился, к нему прислушивались, считали его много знатным. Информацию его хранили, долго обсуждали ее, а главное, без сомнения верили.
Но в этом ли одно из чудачеств вятича – излишняя, какая-то девственная доверчивость?
Кем был мой отец в колхозе, сказать не могу, запомнился лишь мамин плач и разговор районного начальника, который успокаивал ее. Речь шла о назначении отца на какую-то должность. Как никак он имел трехклассное образование, что по тем временам кое-что значило. Может это и повлияло на то, что в 1934 году мы уехали всей семьей на Урал, в город Надеждинск.
И еще в начале коллективизации запомнилось то, насколько люди были скромны в подборе названия колхоза. Имен вождей революции они касаться боялись.
В соседней деревне Чучаловы был уже колхоз под названием «Луна». Думали, думали наши тырышканские мужики и решили назвать свой колхоз «Луна 2-я». А одним из первых председателей я запомнил Перешеина Павла с искалеченной шеей, от чего голову он носил набок. Мужик он был из категории «ухо резов», родом кажется из соседней деревни Козлы, а счетовода взяли из деревни Якимовы Русских Федора, которого все называли ласково Федяней.
Для чего я все это вспоминаю и для кого? Для молодежи! Но ведь не малая часть ее сегодня / 4 октября 1989 года/ отрицает все вчерашнее. Она вчерашнему дню «все ворота вымазала» и утверждает, что так и надо! Комсомол трещит, Павлика Морозова пытаются выбросить из истории, Павку Корчагина тоже по боку / в недавнем КВН, где встречались студенты двух политехнических институтов – Уральского и Ташкентского/.
Повинны ли мы, пишущие и плачущие о своих родных деревнях в их исчезновении? Может, предали их, а сейчас засовестились и извиняемся не столько перед своими деревнями, сколько перед своей совестью. А чиста ли она? Способна ли принять наши рассказы.
Отец мой рассказывал мне однажды, что Андрей Михайлович Хлебников / бывший директор Среднеивкинского совхоза/ упрекнул его за то, что он, вырастив четырех сыновей, не задержал в колхозе, в родных Тырышках. Что ж, на это Андрей Михайлович имел право. Ему в то время действительно нужны были кадры. Очень нужны!
Не насытившись поэтами, хлеба, а травой в 1942 году, отведав финских галет, польских батонов и немецких консервируемых курочек в 1941-4 годы я не хотел больше питаться темно-бурой коркой, которая называется хлебом.
И в чем моя вина в данном конкретном случае? Что я мог изменить? И я, не покинув Вятку, поселился за лужками своей деревни, где те же ребята и черемуха, тот же хвойный лес, но где за тот трудовой пот давалась такая плата, от которой веяло больше хлебом.
Война – суровое время. Она протирала глаза и души людские с неимоверной быстротой. Мы в двадцатилетнем возрасте не только взрослели, но и седели. Поэтому преданность наша Отчизне своей, взяв начало в родной деревне, пропиталась водами карельских болот, овеяна холодными порывами Балтики и испытана огненными холмами немецкой Германии.
И как бы там не было, как бы не судачили о нашем поколении новоявленные нигилисты с длинными космами и с крестиками на шее, мы поступаем правильно, ведя летопись наших деревень. Вины нашей в исчезновении их нет!
Уверен, не было бы войны, не погибли бы деревни. Война острой саблей несправедливости прошлась по душе каждого, кто ее пережил.
И исчезнувшая моя деревня Тырышки – это рубец на моей душе и на душах других жителей, разбросанных в военные и послевоенные годы в разные стороны нашей милой Руси.
Воскрешая в памяти и в печати свои деревни, мы показываем детям и внукам, что мы – верующие люди. Вера для нас свята! Мы верили и верим в труд человеческий, в его разум, в его человеческое целомудрие, в его внешнюю и в духовную красоту.
Вера нас всегда и во всем окрыляла, с ней мы всегда в обнимку. И молодому поколению не грешно этому поучиться и перенять.
Федора Михайловича Русских /Федяшу/ вспоминал по нескольким причинам.

ПЕРВАЯ. Узнал недавно историю возвращения его из плена, в который он попал в начале войны. Всю войну проработал в немецких угольных шахтах, имел несколько неудачных побегов из плена. Последний побег в 1945 году при переходе линии фронта наши солдаты чуть не убили его / или из-за немецкого френча, который был на нем, или … кто их знает? На счастье, его узнал лейтенант Акатьев, родом из Сутяги. Ближайшие земляки: один спас другого.
Плен высосал из Федяши все, и он в 1948 году умер. Может я в чем – то неточен, пишу, по слухам.
ВТОРАЯ. Федяша был из семьи Михаила Ивановича Русских, в которой было 5 или 7 сыновей. Все ходили на войну, и все вернулись. Вот ведь так бывает. Правда, кроме Федяши, еще двое ушли из жизни. И виновны военные раны. Их счастье лишь в том, что лежат на родных погостах.
ТРЕТЬЯ. Михаил Иванович дружил с моим дедом Алексеем Иосифовичем. Что их объединяло, не могу сказать, знал только, что Михаил Иванович был знатным по округе пчеловодом и прекрасным охотником. Это были главные источники его существования. Дед же не отличался своим активным участником вторжения в природу: он был пимокат и хлебопашец. Наверное, их объединяла любовь к шутке.
Идет, бывало с ярмарки Михаил Иванович, / разумеется, под хмельком, сядет отдохнуть на завалинку дедова дома и начинает балагурить: выйду на час, а то и больше. Выслушал я как-то одну шуточную исповедь Михаила Ивановича, который рассказывал деду про житье свое.
- Из-за честности своей, Алексей Иосифович, я гибну, за праведное поведение страдаю. Ты может, подумаешь - почему я так рассуждаю? А ты смотри, что у меня получилось: семь сыновей старуха мне выкатила и лишь восьмая – дочь. Семь! Их ведь кормить надо было. Ты можешь возразить: так кто же виноват? Я, конечно! Мне бы хитрить в молодости надо было, а я все по–честному. Вот из-за честности-то и страдаю. Мне хотелось дочку заиметь, а она оказывается у старухи на низу лежала, под парнями. Взять бы мне снизу подцепить дочку и … баста. Так нет же, все брал по порядку. А там все парни. Вот честность моя мне и вышла боком …
Оба заливались громким хохотом, потом Михаил Иванович кряхтел, откашливался и, тепло попрощавшись с дедом за руку, отправился в свои родные Якимовы.
Еще один эпизод коллективизации помню. Отец и дед жили не богато, концы с концами сводили, но, наверное, в натяг. Кроме того, у отца было нас уже трое: я, сестры Зоя и Анна. Была у нас пятнистая лошадь – кобылица, которую мы с отцом продали в деревню Копотяги. А вместо ее купили мерина Серко. Он был, конечно, слабеньким мерином, в плуг его почти не запрягали, но на других работах он долго тянул колхозную лямку.
Так вот за эту куплю-продажу отцу здорово влетело, хотя, казалось бы, за что. Лошадь в колхоз привел, а тот «кобылий» «навар» нам был крайне необходим, так как мы отделились от деда, жили на подворье у дяди Якова. Отец строил новый дом, Деньги были нужны.
Честность и порядочность моих родных была равна аскетизму и, тем не менее, и дед, и родители, а впоследствии и я попадали под такие несправедливые прессы, что хоть руки на себя накладывай! А все получается и получалось потому, что мы нисколько / ни капельки/ не умеем вертеться. Мы до тошноты честны! Вот и дед попадал в разряд кулаков, хотя из лаптей всю жизнь не вылазил. К счастью, их не покупал: сам мастерски плел их.
По рассказам в 1924 или 1925 году у него завелись две лошади, так как старший сын / мой отец / женился, и семья готовилась к разделу. Кроме лошадей были и две коровы. А в это время, продразверстка, а женщина одна из деревни шлепнула уполномоченному из района, что вон мол крепкое хозяйство у Алексея Иосифовича, не грешно и тряхнуть. А уполномоченный глубоко в дело не вник, данные не проверил и деду преподнесли такой налог, что хоть все хозяйство на кон ставь.
Платить дед отказался. Его и отправили в Орлов – уездный город. Две недели сидел дед в каталажке, но к счастью разобрались, пнули деду под зад / по его признанию / и припорол дед в родные Тырышки ,рад радехонек. И думали мы – все забылось. Ничего подобного!
В 1951 году меня в Оричах пригласил начальник НКВД Л.С. Ермолаев и пригласил работать в их органах. Я, прослужив семь лет в армии, но отказался от предложения. Майор Ермолаев запомнил мой отказ, мою непослушность и строптивость.
В феврале 1952 года на бюро Оричевского райкома ВКП меня утверждали в должности инструктора отдела пропаганды. Так вот член бюро райкома т. Ермолаев выступил против утверждения меня инструктором, так я /, по его сведениям, / являюсь внуком кулака.
Я был ошарашен! Члены бюро не поддержали Ермолаева, заявили, что если это и соответствует действительности, то внук не ответственен за поступки деда. В должности инструктора я был утвержден, / правда в те годы в отделе пропаганды и агитации были не инструкторы, а пропагандисты /. Дед тогда еще был жив. От него я узнал все, как было на самом деле.
Вскоре умер И.В. Сталин, был разоблачен Л.П. Берия, не стало в Оричах и Ермолаева. Правда, когда я работал уже в РК КПСС и в РК ВЛКСМ, мы с Л.С. Ермолаевым познакомились ближе, и мне казалось иногда, что он неловко себя чувствовал. Но снизойти до признания того, что зря меня оболгал и деда моего, он не смог! Такие поступки были не в моде, а окончательный разоблачительный период пока не наступил.

"Милая глухомань"

Автор.
Василий Макарович Семенищев.
2 ноября 1995 года.