Предисловие редактора

 Предлагаемые читателю  мемуары подверглись незначительной редакторской правке – сначала Натальи Порсевой, взявшей на себя труд набрать на компьютере текст, написанный автором от руки, потом моей. Я пытался, по-возможности, сохранять оригинальный язык автора. Илья Иванович не был даже литератором-любителем, у него не было намерения публиковать свои воспоминания,  но его огромная заслуга в том, что он написал первое в нашем роду литературное произведение. Стиль этого произведения таков, что автор пишет и от имени деда, и от имени отца и от своего имени. О его качестве - судить вам!
 Мне довелось встретиться с автором, моим двоюродным дядей лишь однажды – это был в высшей степени позитивный и обаятельный человек. Его мемуары публикуются с любезного разрешения его дочери Любови Ильиничны Пенкиной (Порсевой) из села Камазка (Удмуртия). Эту публикацию я считаю своей святой обязанностью перед всем нашим родом Порсевых.
               
                Георгий Нуруллин, 21.02.2020

         
                Зимний вечер

    Время двигалось еле-еле, разговаривать не с кем, а ветер все сильней, яростней, избушка моя стиснута снегом, коротал время возле печки. Плита нагрелась докрасна – это признак к большому холоду. В замороженном окне едва приметным бликом шевелится отсвет печного огня.
    Когда-то первобытный человек бережно хранил огонь, огонь – бог жизни. «Огонь» – не было, и нет для меня среди известных мне слов слова ужасней и притягательней! Налил кружку чаю, заваренного травой зверобой. Глядя на огонь, думал о потомстве. Казались они мне милыми, всеми забытыми, позаброшенными, нуждающимися в моей защите, заботе. Но ведь когда-то они останутся одни, сами собой с этим прекраснейшим и грозным миром. И ни я, ни кто другой не сможет их греть и оберегать.
    Как часто мы бросаемся высокими словами, не вдумываясь в них. Вот говорим: «Дети – счастье, дети - радость, дети – свет в окошке». Но дети – это еще мука наша. Вечная наша тревога. Дети – это наш суд на миру, наше зеркало, в котором совесть, ум, честность. Обратность нашу, все начало видать. Дети могут закрыться. Мы ими - никогда, какими бы они не были – большими, умными, сильными – они всегда нуждаются в нашей защите и помощи. И как подумаешь: «Вот скоро умирать, а они тут останутся одни, кто их кроме отца и матери знает такими, какие они есть? Кто их примет со всеми их изъянами? Кто поймет? Простит? И эта капля! Что обрушится
наземь! Ах, если б возможно было бы оставить детей со спокойным сердцем в успокоенном мире! Но капля, капля!»
    Выпил кружку чая, лег на кровать, замкнул руки под голову. Если мне говорят «тот свет», то не загробье, не темноту воображаю, а эту вот маленькую удаленную помаргивающую звездочку, видящую меня через окно в ночной мгле. Странно все-таки, почему именно свет этих  слабых  звезд напоминает мне печальное упокоение?
    А в песне поется: «Гори, гори, моя звезда». С возрастом я узнал – радость коротка, преходяща, часто обманчива, а печаль вечна, благотворна, неизменна. Радость сверкнет,  и нет ее. Печаль светит тихо, свет этот не меркнет ни ночью, ни днем. Душа моя наполнена беспокойством, недоверием, тревогой, ожиданием беды. Лес-то спокоен – он на земле. Звезды на небе – звезды тухнут, разбиваются, взамен их расцветают другие. Человек умирает, и деревья в лесу умирают и рождаются. Одно дерево сжигало молнией, подмывало рекой, другое – сорило семена в воду, по ветру птица отрывала шишку, клевала орехи и сорила ими на мох. Люди, как деревья, вместе живут, а старается каждый по-разному. Душа тайги, леса все так же величественна, торжественна, невозмутима.
    Мы внушаем себе, будто управляем природой и что желаем, то и сделаем с нею. Но обман этот удается до тех пор, пока не останемся с тайгою с глазу на глаз, пока не побудем в ней и не поврачуемся ею, тогда только поймешь ее могущество и величие.
    Скоро будет неделя, как слег Петр Михайлович. Знал,  невозвратно ушла силушка, смерть стоит в изголовье и тихо ждет своего часа. Лежал он на старой кровати в дубленой шубе борчатке. В избе было холодно, стекла окон обросли рыхлым льдом и почти не пропускали света. Густой сумрак скрывал и передний угол. Скрюченные руки держал на груди под бородой, взглядом в темноту переднего угла, там, где едва угадывалась божничка, шевелил сухими губами: «Боже милостивый, создал меня, и помилуй меня, грешного». А рядом со словами молитвы текли мысли суетные, земные, и неизбывной тоской томили душу. Видел свою жизнь с 1866 года до 1950. Восемьдесят четыре года – маленькой коротенькой казалась, что всю ее охватывал одним взглядом, от смерти отца до этого часа.
            
                Мои предки

   Михайло Гурьянович рано умер. Был болен чахоткой, пьяным был, видимо простудился. Перед своей кончиной говорил мне, четырнадцатилетнему: «Прости, сынок, не сподобил Господь наделить тебя по-людски». От деда отцу досталось справное хозяйство. Не удержал в немощных руках, растерял, пропил на вине, оставил после себя старую избу, рубленную топором, в то время мужики пил не знали. Другого бы с таким хозяйством нужда в бараний рог свернула, а он сумел оклематься, встать на ноги, к тому времени окончил три класса Нечкинской школы. От деревни Сенихи до школы ходили пешком семь верст. Первые годы мама носила на себе, на корках. Помог господь. Отец матери, дедушка Клементий Афанасьевич, дай бог ему царствия небесного, справно жил. Дал сироте внуку кобылку, лошадь молодую, и телочку. Вот мы с мамой, с Анной Клементьевной, и братом Степаном, он меня был моложе на два года, и сестра Анна стали налаживать свое хозяйство.
    Мама была знатной рукодельницей тонкопряхой, ткала тонкие холсты, а мы с братом ходили по деревням, клали трубы печные. Раньше печи делали битыми из глины, а трубы клали из кирпича. Так зарабатывали на хлеб. Затем занимались выращиванием хлеба, пахали, сеяли. На 22 году женился на Феодосии Васильевне, баба была статная, веселая, бережливая, родом из деревни Селянки, на реке Каме. Жили дружно, построили дом на четыре окна, пятистенный. В 1890 году родилась первая дочь, назвали Олей, через два года родился сын Иван, а затем две дочери Степанида и Агриппина. Едоки росли, а земли давали мало на одну душу. Не вышло жизни сытой, беспечальной. Выращивали хлеб, лен для одежды. Все носили самотканое. Росли дочери, всем нужно готовить приданое и повседневную одежду. Без дела не сидел, плел лапти пятиряки и семиряки, галоши к весне; готовил морды из ив, ловил рыбу. Река проходила по огородам, рыбы было много. Посолить и посушить хватало.
    Семья подрастала. В 1914 году женил сына Ивана. Невесту взяли из деревни Пургыш Сарапульского уезда, Марфу Семеновну Мерзлякову (выдающийся инженер-рационализатор, депутат Государственной Думы III созыва Иван Луппович Мерзляков, скорее всего, был её родственником, прим.редактора). У свата семья была большая – десять дочерей и два сына. Жили не зажиточно, работы и забот хватало.
    В 1914 году началась война с Германией. Сына взяли в трудовую армию на Ижевский оружейный завод, к строевой службе был не годен. Марфа Семеновна родила внука, назвали Илюшей, потом второго внука – Степана. Жизнь стала налаживаться. Началась Гражданская война. Царя сбросили, его и не шибко жалели за старое нелюбье к царям державным, к вере старой истинной. Натерпелись от них, бог знает сколько.
    В 18-ом веке предки бежали из-под Рязани. Земли были скудные, суходольные, хоть живи, хоть помирай. Все горести-напасти вынесли, веры праведной не сменили, обычаев древних не нарушили. Приехали три брата Порсевы. Семен облюбовал место в низине пересеченной местности. Реку, ручей, родник назвали Сенихой. В устье этого родника построили дома, а потом запрудили реку, поставили мельницу. Так образовалась деревня Сениха.
    Второй брат Юрий отошел по реке на три версты. Обосновался тоже на такой же местности. На той же реке, которая впадала в р.Каму. назвали деревню Юрихой. Тоже построили мельницу. Пруд доходил до деревни Сенихи.
    Третий брат обосновался где-то в Болгурах (согласно подворной описи конца 19 века в Болгурах Порсевых не было, зато много Порсевых было в селе Епифанова или Епишонки недалеко от Воткинска, там, в частности, проживали три  брата: Василий Ипатов Порсев, 1765 года рождения, Григорий Ипатов Порсев,1775 г.р. и Мирон Ипатов Порсев 1775 г.р.расстояние между Болгурами и Епифанова по прямой не превышает 15 км, Ипат мог быть братом Семёна и Юрия Порсевых, прим. ред).
    Верная русская пословица – «Один сын – не сын, два сына – полсына, три – полный сын». У меня так не получилось. Сыну Ивану не довелось меня докормить, допоить до старости. Осень тридцать седьмого года выдалась дождливой,солнце не показывалось, птицы умолкли, лишь желтые синицы да серые воробьи вяло возились в мокрых оголенных кустах. У Петра Михайловича опускаются руки, падает сердце. От горестных утрат беспокойство, всегдашняя тревога овладевает им. Жизнь пошла кувырком. Непонятные дела творятся в Ижевске, да и по всей стране. Очень уж опасная игра со словами «враг, вредитель». Не в силах поверить в это происходящее. Так в моем присутствии арестовали сына Ивана первого октября 1937 года, который не видел жизни спокойной. Оставил жену Марфу с семерыми детьми, моими внучатами, исчез бесследно. Десять лет молился за него о здравии, а потом уже за упокой. Встал с кровати, умылся, перекрестился на божничку, лег на пол, уснул вечным сном. Перед кончиной бабушке Феодосии Васильевне сказал: «Живи еще два года и умирай». Она была помоложе его на два года, а она прожила шесть годов. Похоронили ее на Северное кладбище рядом с ним, там мама Марфа Семеновна похоронена.
    Иногда как во сне видишь гору, на которой стоял  дуб, памятник от наших предков и человека, уходящего с палочкой в руке по дороге, идущей в Ижевск. Хочешь крикнуть, догнать, но нет силы, нет голоса, а когда закричишь, человек уже мертв. Как расскажешь ему,  что ты любил его. Иногда ты уходишь в огромный просторный мир и смотришь на все удивленно, как будто его живыми прищуренными серыми глазами и снова как он улыбается жизни деревенской, всякой травке и всякому птичьему голосу весной. Это наследство он вручил тебе. В твой день рождения.
     Счастливая, счастливая невозвратная пора детства! Как не любить, не лелеять воспоминания о ней! Воспоминания эти освежают,  возвышают мою душу и служат для меня источником лучших наслаждений.
    Набегаешься досыта, сидишь бывало за столом, уже поздно, давно выпил чашку молока, сон смыкает глаза, сидишь и слушаешь. И как не слушать! Мамочка говорит с кем-нибудь, и звуки голоса ее так сладки. Так приветливы. Одни звуки много говорят моему сердцу! Отуманенными дремотой глазами я пристально смотрю на ее лицо, вижу,  как она взглянула на меня и как улыбнулась. Я встаю, еле передвигаю ногами, иду к постели, постланной на полу. Посреди избы завернешься в одеяло и спишь до тех пор, пока не разбудят.
    Наша Сениха тянулась одной улицей. Одна сторона к речке, а другая к полю. Каждый из нас помнит свою речку, на которой вырос в босоногом детстве. Здесь на ее песчаных берегах чаще всего с кустами ивы проведены счастливые часы отдыха, купания, состязания в плавании, наблюдений за поплавком за игрой рыбы. Лежа на песке, мы видели движение причудливых облаков. В небе проплывали какие-то диковинные животные. Выстраивались и скрывались фантастические сооружения, среди безбрежного голубого моря возникали острова с пальмами. Рождались мечты, стремления будущего, мысли  о красоте природы и людей,  бесконечности мира. Как это ни странно, самые обычные заросли ивняка наполняли мою душу красотой девственной природы. Кусты достигали высоты 5-6 метров и местами были труднопроходимыми, напоминали джунгли. Побеги ивы имели разнообразную окраску: желтую, зеленую, красную. Тонкие заостренные ланцетные листья шевелились от малейшего ветерка. Длинные побеги свисали к воде, и казалось, что листья шепчутся о чем-то с речкой. А рядом сенокосные луга со множеством разных цветов. Вступая в жизнь, мы испытываем некоторые разочарования, но, вспоминая о детстве, о часах и днях, проведенных с друзьями на родной речке – Нечкинке, погашали текущие горести и на душе становилось легче.
    Став уже взрослым, приезжая на родину, мы спешили на свою речку, речку милого детства. Не всегда находили то, что оставили там. Оказалось, речка обмелела, там, где был омут, прикрытый кустами ивы, белело песчаное дно, место нашего плавания стало бродом для куриц. Не видно веселых стаек серебристых рыбок. Что же произошло с рекой? Выяснилось, что плотина, поддерживающая уровень воды, разрушена. После вырубки кустов ивы роднички, питавшие реку, затянуло песком, болото, питавшее речку, осушено. Вода – красота всей природы, деревья – хранители воды.
    Почему-то с детства мне всегда вспоминается только хорошее. Деревушка наша стояла окруженная оврагами, логами с небольшими перелесками, в котловане около речки, вытекающей из этих оврагов, названной по первому поселенцу Семену Порсеву - Сенихой, она вливает свои воды в судоходную реку Каму. По берегам оврагов растет кустарник вереск со множеством черно-синих ягод, а под кустами – грибы маслята, рыжики. На южных склонах логов росла клубника и самая ценная ягода – земляника. Она любит солнечные поляны, куда протекает зной. Ярким солнечным летним днем с пригретых луговин веет сладким ягодным духом. Недолог земляничный сезон. Ягода держится каких-нибудь три-четыре недели. Успеть насладиться и заготовить немного впрок – все равно, что вовремя позаботиться о своем здоровье. Земляника целебна. Природа щедро наделила ее ягоды питательными и живительными веществами. Наберешь корзиночку, а потом и поешь вдоволь. Напьешься родниковой воды. Веселым и бодрым являешься домой. За ягодами дедушка не любил ходить. Он говорил, что пальцы у рук толстые, не берут ягоду, а возьмешь, она уже раздавлена. А вот за грибами он был охотник и ходил за грибами в пасмурную дождливую погоду, когда других хозяйственных работ выполнять нельзя. Одевает за плечи пестерь, плетеный из лыка, снятый с молодой липы, и никогда не оставлял меня, любимого внука. По дороге рассказывал о грибах – ни одно растение не вырастает так быстро как гриб. Вот появился с булавочную головку комочек. А через три часа уже вылез из земли гриб-малютка. Пройдут сутки или часть суток, и грибы можно класть в корзинку. За сутки грибы прирастают на один-два пальца. Суточный прирост, конечно, не постоянный даже у грибов одного вида. Грибы растут быстро, но и век их короткий – дней десять даны природой. Принесем грибов полные корзины и пестерь. Бабушка рада. Она любила грибы молодые, без червячков. Промоет, отсортирует хорошие. Грузди засолит в деревянную кадушку с дубовым листом, укропом, чесноком. Ароматные, они могут храниться полгода и дольше, а которые
 негодные для засолки – сушат. А зимой с большим аппетитом поедали грибницу, пироги, икру грибовую.
    Земля в окрестностях нашей деревушки из тридцати домов была незаурядная, местность, пересеченная оврагами и промоинами, лесов близко не было. Топливо заготавливали  сами из ивы, вереса, ржаных снопов, печи топили местным топливом. На зиму дедушка складывал печку-сезонку из кирпича. Трубы были железные, соединенные с основной трубой русской битой печи. Зимы были морозные. В сумерках распаляли сезонку ивовыми дровами, в трубе был огонь, нагревалась докрасна. Ветер бился о стекла заснеженных окон, и мы сидели вокруг печки, приоткрыв дверцы, смотрели на огонь затуманенными глазами от тепла, выходившего из печки. Освещением была горящая лучина, в деревянном корыте с водой укрепляли стойку, а на стойке укрепляли железную вилку, где и крепилась лучина. Лучина, сгорая, падала, шипя, в корыто с водой, потом закладывалась новая. Такое было освещение длинными, зимними ночами, керосина не было. Огонь был нежный, освещал два-три метра от горящей лучины. Лучина догорала быстро, я хотел помочь дедушке ее сменить, побежал, а в это время догоравшая упала мне на рубаху и загорелась. Бабушка увидала, меня схватила и положила в корыто, чтоб потушить пламя и нахлестала по мягкому месту, приговаривая: «Не лезь, куда не просят». Без обиды для меня. Дедушка приоткрыл дверцу печки, мы стали смотреть на горевшие дрова. Они прогорали, угли делались сперва  красными, потом серо-синими и превращались в искрящийся пепел. Я засыпал, привалясь к дедушке, и больше ничего не видел, кроме снов о книжках с картинками, как катаюсь на коньках, лыжах, как идут пароходы по реке Каме, перекликаются сигналами из трубы черной с красной полосой, из которой шел дым. От пароходных сигналов я и проснулся.
    Бабушка приготовила ужин. На столе стояла чугунка, из которой шел вкусный парок картофельной похлебки, подбитой пшеничной мукой с льняным маслом, а иногда бабушка варила похлебку с тукмачами с капустой и картошечкой, потом пили чай с заваркой сушеной моркови, запаренной с медом. Дедушка очень любил чай, он его три-четыре раза в день пил. Вышли из-за стола, помолились, крестясь, на икону, по три поясных поклона. Дедушка говорит: «Внук, пошли на карпаты», он так называл полати. Улеглись на постель, я ему рассказал что я видел во сне, ребята катаются на коньках, лыжах с гор (а у меня их не было), пароходы с черными трубами, красной полосой, идущие по Каме. На другой день он смерял мои валенки лыком и ушел, ничего не сказал. Вечером, когда растопили печку-сезонку, в нее положил круглую железку, как веретено, назвал «жигало», когда нагрелась до красна, начал прожигать ею по два отверстия в деревянных колодках, вдоль которых были закреплены железные пластины. Жигало медленно входило в дерево, постепенно темнело, из отверстия выходил едучий  дым. Потом нарезал из сыромятной кожи ремешки, вдернул в отверстие и сказал: «Вот тебе коньки – снегурки». Ночью спал плохо, все думал, скоро ли день, одеть коньки и покататься по чистому льду на речке. Дедушка говорит: «Вставай пораньше, обувайся, иди на реку. Там покатаешься, я пойду по воду. А ты иди со мной». Пришли, дедушка пока прорубал прорубь, я уже не один раз грохнулся на лед, а потом начал на коньках передвигаться возле берега, где рос цепляк, держась руками за него. Так научился кататься на коньках снегурках. Дедушка почерпнул воды и ушел домой, а я остался на льду, передвигаясь как на костылях. Потом коньки мои раскатились, я не смог остановиться и скатился одной ногой в прорубь, из которой дедушка брал воду. Начерпал валенок водой, чуть вытащил, он был таким тяжелым, с ноги соскальзывал, так и думал, что кто-то с ноги снимает. Снял валенки, вылил воду и пошел домой. Руки озябли, чуть открыл дверь, вошел в избу, за порог запнулся и упал на пол. Бабушка выбегает из кухни. В руках у нее ухват. Не зная в чем дело, подняла меня: «Что с тобой, милок?». Сняла с меня валенки с коньками, а меня послала на горячую печь согреться. Руки и ноги онемели от холодной воды. Отогрелся, стал засыпать, но спать мне не давали тараканы, ползающие в пленицах лука, висящих на стене над печью.
    Мы с дедушкой ходили вдоль речки по льду. Я на коньках, а он по берегу. Срезал иву. Побеги заготавливал, из которых плели морды, корзины, готовились к ловле рыбы. В зимние, длинные ночи плели по пять – шесть комплектов, в который  входила морда и два открылка. Как только лед ползет по реке, дедушка идет ловить рыбу саком. Как-то он взял меня с собой рыбачить, собирать пойманную рыбу, когда он вытряхивает из сака. Льдина была большая, она стояла у берега. С нее и ловили. Набрали полную корзину, дедушка снял с себя рубаху, корзину рыбы высыпали в нее, в пустую корзину опять складывал рыбу, и она была снова полная. «Вот, внук, такая удача бывает очень редко». Как только пройдет лед по реке, идем ставить морды с открылками, идем вдоль речки по берегу, ищем тихое место. Дедушка раздевается, несмотря на холодную воду, снимает штаны, берет топор, колья и заходит в воду. Вбивает колья, ставит открылки, потом ставит морду и второй открылок под небольшим углом, чтоб рыба заходила только в морду. Потом забивает еще два кола с перекладиной, перевязывает их веревкой, на них кладет две жерди, чтоб можно было по ним подходить к морде, достать ее с пойманной рыбой и не заходить в воду. Утром идем проверять сколько поймали рыбы. Поднимаем морду из воды, рыба в ней бьется, стремится выскочить. Дедушка разводит окно морды, рыба скатывается прямо в корзину: красноперая, окуни, сорога, щуки, разная рыба.
    Когда я подрос, тоже стал рыбачить. Однажды весной перед маем пошел рыбачить саком. С берега забрасывать сак и вытаскивать из воды на длинной палке сил не хватало. Мне пришлось заходить в воду, подводить сак к кустам ивы, к крутым берегам, где таилась рыба. Поднимаю сак из воды, поблескивая разноцветными оттенками, рыбешки со стенок полотна скатываются в кошель, выходил из воды и вытряхивал рыбу прямо в корзину. Сколько было радости возвращающегося с рыбалки с трепещущей рыбой в корзине к празднику Первое мая. 
    Пришел мой отец Иван Петрович из города Ижевска на праздник. Я встречал его с ведром наловленных мною щук. Мама испекла большой рыбный пирог. Вытаскивая его из печи, обжигая руки, положила на стол. Румяная корочка, в середине пирога несколько отверстий, из которых выходил пузырящий ароматный парок. Все сидящие за столом с нетерпением ждали, когда разрежут пирог, снимут верхнюю корочку, чтобы поесть с большим аппетитом. Между дедушкой и отцом сидел и я, восхищаясь тем, что пирог из рыбы, мною пойманной.
    Бабушка Феодосия Васильевна позаботилась, на стол поставила полчетвертную бутылку самогона. Отец разлил всем по стопочке. За пирогом выпили, кроме меня и дедушки. За праздничным столом ели пирог, все хвалили меня за хорошую рыбу.
     Дедушка рассказывал: «Вот у нас в деревне жил мужик по прозвищу Чугунок, потому что он был черный лицом и борода черная, поэтому его так звали. Он тоже был рыбаком. Рыбы ему попадалось мало, а похвалиться мог всегда. На Благовещение всегда пекут рыбные пироги. Выходим на улицу погреться, на солнышке поговорить о том, о сем. Смотрим, у Чугунка в бороде торчат рыбьи кости. Говорит, старуха испекла рыбник, накормила, а я вовсе не видал пирога. Так над ним все смеялись, всю жизнь при встрече по праздникам осматривали его бороду, не торчат ли рыбьи кости в ней».
    Удивительно красива летняя ночь, где шепчутся старые березы, рябины, черемухи. Этим славилась русская деревня. По берегам речки раскинулись высокие ивы. Уставшая от дневной жары, земля спала теплым сном. От нее и воздух теплый. С низовья реки тянет пряной свежестью. Днем прошел теплый дождик с громом. Может поэтому, земле так легче дышится и рыба лучше ловится. Над рекой висел белый туман, извиваясь змеей, он стелется по земле между рощами и полями, нет ему конца и края.
    Пришли мы на хорошее место, где ловится рыба, поставили морды, открылки, перегородили всю речку. Сами уселись на обрывистом берегу, сидим, как цыгане, кругом зелень, трава, цветут цветы, птицы поют разными голосами. Дедушка говорит:«Вот, внук, расскажу тебе о жизни моей, а потом и ты когда-нибудь расскажешь о ней другим».
    У моего дедушки Гурьяна было пять сыновей.
    Старший, Владимир, занимался ямщиной, прогоном, работал на лошадях, возил разные грузы от пристани Гольяны на реке Каме до города Ижевска, до завода, тогда называли так Ижевск.
    Второй, Алексей, жил при доме. Дедушка построил кирпичный завод, делали кирпичи.
     Третий, Данил, жил в Ижевске, учился делать охотничьи ружья. Впоследствии завёл мастерскую, купил несколько станков, которые работали от конного привода лошадьми, ходили по кругу, крутили привод и все станки. Делали охотничьи ружья шомполки, а потом берданки.
    Четвертый, Кондратий, учился кожевенному делу в Сарапуле. Там жил, шил сапоги, рабочую обувь.
    Пятый, Михаил, это мой отец, самый младший и самый грамотный был в то время. Был народным учителем, ходил по деревням, учил народ грамоте, школ тогда не было.
    Были две дочери. Одна выехала в город Сарапул, Мария Кондратьевна, другая в город Воткинск.
    У моего отца было два сына и дочь. Мне было четырнадцать лет, когда на мои плечи легло все хозяйство. Мой отец Михаил Гурьянович начал пировать, жил запоем, избивал маму в пьяном угаре, перебил ей нос. Она так прожила сто четыре года, ты ее помнишь. Он вскоре умер, и мне пришлось ходить по мукам, чтоб похоронить его. Нужно было получить похоронную, ее выдавали через церковь. Пришел к попу в село Нечкино, что стоит на берегу реки Камы, там была церковь. Батюшка отдыхал в своем доме, я зашел впервые, перекрестился на образ и пал в ноги батюшке, просил прощения. Потом рассказал обо всем – мне нужна похоронная, чтоб похоронить отца Михаила. «Вот, чей ты будешь, пострелыш. Похоронную дать не могу, потому что он не ходил ко мне на исповедь, вот и все, иди к уряднику». На другой день пошел в голод Сарапул за двадцать верст, пришел в управление, обратился к уряднику: «Ваше высокоблагородие, дайте похоронную на моего отца Михаила». Он меня внимательно выслушал, не сказал ни слова, встал из-за стола, начал ходить по кабинету взад-вперед, руки назад, сабля поблескивала при поворотах. «Похоронную дать не могу, нет разрешения священника, иди обратно к нему». Я ему объяснил по порядку, что отец в церковь не ходил на исповедь, поэтому священник не дал похоронную. Урядник сел за стол, подкручивая усы, посмотрел на меня прищуренными глазами и сказал: «Завтра приеду», записал мой адрес. На третий день тело в гробу вынесли в сени, так как в избе было тепло. Тело начало припахивать. Приехал урядник, избушка у нас худенькая, прошел по избе, побрякивая саблей, спросил, где тело покойника? Я сказал – в сенях. Он заставил открыть лицо, от которого пахло, заставил закрыть гроб, выдал похоронную. Так вот похоронили своего отца на кладбище вблизи деревни за лесом.
     Дедушка держал семью в строгости, пока жили все вместе, даже пьяным не разрешал ходить мимо его дома. Лошади у него были хорошие закормленные, овес не ели, он за это их бил палкой.
    Старший, Владимир занимался ямщиной, народ проезжал разный разгульный и начал пировать, потом сгорел от вин. Так пошло хозяйство на убыль. Моему отцу Михаилу дедушка отдавал хороший дом в надел, он его не взял по той причине, что побоялся пропить на вине.
      
                Годы испытаний

    Германская война, мобилизация. Забрали сына в трудовую армию на Ижевские заводы, изготавливали трехлинейную винтовку. В апреле месяце 1919 года заводское оборудование было эвакуировано войсками Красной Армии. Колчаковская армия захватила Ижевск. Оборудования в заводе не было, рабочих насильно угоняли с собой в Сибирь. Отец был эвакуирован на Пермские заводы в Мотовилиху.
    Весной 1919 Колчаковская армия не обошла нашу деревню. У дедушки забрали лошадь с телегой и самого направили в обоз. Лошадь плохо везла телегу, нагруженную хлебом, дорога была плохая. Обоз растянулся до села Завьялово. Переезжая через лог, залитый вешней водой, подвод много сгрудилось. Недолго думая, как быть, бросить лошадь с подводой было жаль, в глаза налились слезы, похлопал лошадь по крупу, ушел в деревню Федоски, не видя ничего, глаза помутнели, шел по логу, оглядываясь, нет ли погони. Пришел в деревню Сениху. А те, которые уехали с обозом, так и не вернулись.
    Вскоре Красная Армия прогнала Колчака, наступила Советская власть. Землю нарезали по едокам, полосы были вблизи деревни, не ленись, паши и сей хлеб, но пахать было не на чем, лошади не было.
    В 1921 году был страшный голод, собирали лебеду, разные съедобные травы, липовые цветки перемалывали в муку, пекли хлеб. Караваи были не похожи на хлеб. Разваливались без ножа, «голод не тетка», как говорят в народной пословице, приходилось есть. Весной появилась свежая зеленая травка, кисленка, полевой хвощ, дикая редька, макушки и кособрылки которых поедали в сыром виде, губы истрескались. Из этих трав варили щи, пекли пироги – вот такой выбор был в меню весной 1922 года. А я был охотник ходить по полям, собирать разнотравье. Меня не оставляли  дома, тетушка Агриппина Петровна брала с собой, насобирали разных трав, пришли дамой усталые, голодные, поставили корзинки. Вдруг открываются ворота неожиданно для нас, подъехала подвода к воротам, приехал отец. Мы выбежали встречать, отец схватил меня на руки: «Вот и я приехал, сынок», я его не узнал, он мне говорит: «привез вам гостинцы из Китая и Манчжурии».
    Отец разгрузил с телеги сухари в мешках, сундучок и плетеную корзину как чемодан, рассчитался за подводу, пошли в дом. Дома никого не было, все были на работе. Первой пришла бабушка с внуком Степой, они были на огороде. Потом пришли мама, дедушка, тетушка Степанида, все сели за стол. Отец выкладывал на стол белые сухари, конфеты и всем подарки. Нам с братом Степой ботинки хромовые, костюмчики, белые панамки. Все одели, примерили, думая все о еде, были голодные. Тетка сварила щи из трав, самовар с чаем стоял на столе. Ели щи уже с белыми сухарями, пили чай с конфетами, печеньем, разговоров было много, не виделись три года. Пообедали, вышли из-за стола, помолились богу, скорей одевать то, что привез отец, были так рады. Отец раздал подарки из сундучка и плетеного чемодана, пошли отдыхать. Но радость была недолгой, через несколько дней ушел отец в город Ижевск на старую работу зарабатывать деньги, работал в ствольно-коробочной мастерской. Через месяц пришел домой, получил получку, купил муки, хорошего хлеба, рыбы вяленой, которую заваривали кипятком из самовара, ели уху и рыбу с икрой, все было вкусно. Муку смешивали с лебедой и разной травой, пекли хлеб, пироги, так доживали до свежего урожая. Отец ушел снова в город Ижевск.
 
                Между войнами

   Дедушка проверял как поспевает рожь: сорвет колосок, в руках очистит, проверяет, какое зерно еще не созрело, зеленое. Через неделю пошли жать рожь серпами. Первые снопы поставили, чтобы зерно просохло, чтобы обмолачивать принесенные снопы домой. Поле было близко от деревни, разостлали полог, уложили снопы рядами колосьями в середину, с обеих сторон рядами били цепами по колосьям, зерно искрилось из колосьев, описывало небольшую траекторию, падало на полог. Потом снопы, поворачивая на другую сторону, молотили цепами в такт, как под пляску, пока все зернышки не вылетят из колосьев. Снопы убирали, на пологе оставалось зерно, на ветру просеивали от пелевы. Бабушка протопила печь для просушки, зерно ржи рассыпалось на горячую печь. Дедушка проверял, когда высохнет, брал зернышко на зуб, ага, сухое, собирал в мешок, потом понес на мельницу молоть на муку. Мельница была в деревне, смолол, принес муку домой. Бабушка принялась сеять муку через решето, ставить квашню. Утром встает, замесит тесто, затапливает печь, раскатывает тесто по формам, чтобы оно поднялось перед посадкой, из формы перекидывает на деревянную лопату и укладывает рядами на поду печи, подметенной чисто-начисто, закрывает печь заслонкой. Через полчаса посмотрит, как пекутся караваи, поджаристой корочкой образуются рисунки, проверит, вытащит на деревянной лопатке каравай. Постучит по нему пальцем, по звуку определяет, испекся ли каравай. И все остальные вытаскивает. Кладет на полку, на которой постлано полотенце, складывает рядами хлеб, испеченный из светлой муки, душистый, которому не было цены.
Мы с братом ходили за бабушкой, все спрашивали, когда испечется свежий хлеб, смотрите, каравай уже готов, как немного остынет, будем пробовать. Берет каравай, кладет на стол, разрезает на куски, наливает по чашке чайной молока. Помолясь, садимся за стол, начинаем есть свежий хлеб. Такого вкусного никогда не едали! Этот незабываемый хлеб сейчас, через шестьдесят лет, напоминает этот запах и вкус закваска ржаного хлеба, вырастившего нас на родной деревенской земле.
    В 1923 году родился третий брат, Гриша. Отец приезжал только в отпуск и выходные дни.
    В 1925 году отец приехал из Ижевска насовсем, рассчитался с завода. Купил лошадь, плуг двухколесный немецкий «Рудольф Беккер», стали распахивать землю, удобрять, получать хорошие урожаи. Особого рода хорошая пшеница, ее сеяли из лукошка-ситева рано весной, чуть земля подсохнет, с осени вспаханная. Меня дед посадит верхом на лошадь и езжу, бороню. Пшеница рано и поспевала, сразу за рожью. Зерно крутое, как налитое.
    В 1927 году мы уже с братом Степой ходили жать серпом. Лето почему-то  было жаркое, обедать усаживались за поставленные суслоны по десять снопов, создавали тень. На снопе мягко, как на стуле, аппетитно поешь, напьешься квасу из бурака, сделанного из бересты, в нем как в термосе не нагревается и не стынет. Жать было трудно, рожь выросла высокая, мы с братом в ней путались как вылупленные из яйца цыплята в траве, и спина уставала, и пальцы серпом  резали – я у левой руки, а он у правой, потому что он левуша, серп держит в левой руке, эти шрамы остались на всю жизнь. На каждый день нам давали задание: мне – нажать десять снопов, а ему – восемь, с заданием справлялись. После ржи поспевала пшеница, овес. Их жать полегче, они вырастали ростом поменьше, пониже ржи, и стебель помягче, но в них рос сорняк жабрей, осот, они своими иголками кололи  руки. А для связки снопов приходилось приносить с собой ржаные обмолоченные снопы. Пшеница и овес вырастали короткими, для завязки снопов не годились, снопы были легкими, нам было под силу их таскать и складывать в груды. Мы эту работу любили, хоть от жатвы сильно уставала спина, и приходилось вставать на коленки в конце рабочего дня, когда солнце уходило на закат, жар спадал после знойного дня. Приходя  домой после работы, разували лапти и портянки связывали, чтобы на другой день не искать. Шли купаться на речку, вода была теплая, нежно обмывала потное тело, снимая всю усталость. А с речки шли босыми ногами по росистой травке на ужин. Бабушка в поле жать не ходила, она нянчилась с братьями и готовила обед, ужин, иногда приносила в поле.
    Стол был накрыт на всю семью, по всему столу стояли глиняные чашки с окрошкой, с душистыми мясными щами из баранины, творогом со сметаной и топленая простокваша, налитая в кружки, и кувшин с квасом. Ели деревянными ложками из общих чашек и после ужина ложились спать. Ночь была короткая, утром вставать не хотелось, глаза слипались. Наощупь шли к умывальнику, плеснешь холодной водой в лицо два-три раза, обретаешь бодрость, протрешь самотканым полотенцем лицо, идешь обувать лапти, а потом завтракаешь и в поход, в поле, на жатву. Эта работа самая трудоемкая, как нам казалось, среди других работ.
    В 1927 году отец первый из деревни увез воз пшеничной муки из нового урожая для продажи в город Сарапул. Торговки ходили по рынку, у каждого воза стояли, проверяли на качество  ее клейковины и признали муку отца лучшей. Купили весь воз муки.
    В то время, мне кажется, сарапульские торговки выпекали хлеб самый лучший, караваи высокие, ноздреватые, ароматные с приятным вкусом. Отец с базара из Сарапула всегда возвращался с двумя караваями сарапульского хлеба, копченой колбасой с чесноком, которую я не ел. Она всегда хранилась в погребной яме, на снегу разложенная, от нее сильно пахло чесноком и копченостью. Меня часто посылали в погребную яму то за молоком, то за сметаной. Спускаясь по лесенке в яму, я всегда ощущал какой-то запах страха от этой колбасы, которая лежала на полотняной тряпке, разостланной на снегу, полуметровыми темными палками. Схватив крынку или что другое, я быстро улетучивался из погреба.
    Осенью этого года отец с дедушкой купили ручную молотилку. При работе ее крутили два человека за две ручки. С воем сирены крутился барабан, разбивая снопы, вымолачивая зерно. Дедушка, прищуривая глаза, подавал снопы в молотилку, из нее выходила пыль, дедушка одевал очки. Чтобы очищать зерно от пелевы и мусора, отец сделал веялку, которую я крутил за ручку, а мама или дедушка насыпали в нее зерно  большими железными совками. Зерно тяжелее мусора, проходило через решето и сыпалось вниз в кучу, а мусор вентилятором выдувался наружу. Каждые полчаса делали перерыв в работе, убирали зерно в мешки, пелеву и мусор уносили под крышу для корма овцам и свиньям.
    Зимой 1928 года отец купил сеялку семирядную, уже не сеяли из ситев, раньше сеял только дедушка. Не доверял эту работу никому. Весной сеяли конной сеялкой. Дедушку освободили от тяжелой и ответственной работы, в ситево насыпали пуда два зерна, его нужно было разбросать равномерно по полю, ни густо, ни редко.
    К весне хотелось купить легкую телегу «тарантас». Помню, дедушка и отец считали деньги, занавески на окнах задернули, чтобы с улицы их не видно было. Мы лежали на полатях, смотрели на них, вытрясали все кошели карманов. Дедушка вытащил деревянную шкатулку, окованную железом, металлической лентой, вытряс все из нее, на телегу денег не хватало.
    Пришла весна, земля скоро просохла. Отец запрягает лошадь в сеялку, поехал в поле. Дедушка запрягает Гнедка в сани, наложил мешки с пшеницей, чтоб умаять лошадь, иначе с ним не справиться. «За зиму откормил», - говорит дедушка. Подъехали к полю, Гнедко был весь в пене, выпрягли его из саней, запрягли в борону. Боронили поле, а отец сеял сеялкой. Вскоре появились всходы ровными рядами, урожай был отменный против прошлого. Весной посевная прошла хорошо, межи все перепахали – в одном поле рожь, в другом яровые, пшеница, овес, горох.
    Отца избрали председателем колхоза. Первого мая он организовал посадку сосны на землях неудобицы, где рос вереск, земля была галечник, промоины. Вырастут деревья сосны, будут служить полезащитными полосами от эрозии. Колхоз многим дал свободно вздохнуть, мешать вроде бы некому, думали, что мало-помалу, как талая вода в землю войдет без следа людское ожесточение, установится в народе доброе согласие. Поправили плотину, запрудили пруд, вода разлилась, в заливах были утиные выводки даже лебединые, за лето развелось много рыбы.
    Солнце едва выстоялось над лесом, а дедушко Петрован, так его прозывали в деревеньке, успел навихлять плечо щедрой тяжестью. Под переменными дождями в тот год вымахали травы на лугах по самую опояску, рад бы поспешить, да коса не давала шагнуть, захлебывалась травой. В шестьдесят годов от роду силенок не занимать, а вот, поди ж ты, как ни тужься, а без остановки, без отдыху и одну прокошину нынче дедушку Петровану одолеть не пришлось, стена, а не трава! Уже второй раз принимался острить жало оселком окаменелого дерева. По утренней росе с парным сонным туманцем, ловкая обнаженная литовка не тупилась, при народе не было другого повода перемочь разведенное плечо, кроме как позвякать оселком,  туда сюда пройтись по звонкому полотну литовки. А заодно и оглянуться на чистую свою работу и еще раз поудивляться, экие нынче травы!
    Косили каждый сам по себе, радуясь погожему утру и самой косьбе, выпавшей удаче. Петрован в эти минутные остановки со счастливым прищуром озирал и остальной большой свет: сызмальства утешную речку на всем своем несмелом увертливом бегу, прибрежный ивняк, столетнюю гладь лугов на этой стороне, свою деревеньку Сениху на дальнем взгорье, уже затеплившуюся избами над ранним красным солнцем и тоненькую свечку колокольни, розово и невесомо сиявшую в стороне над хлебами в  соседнем селе Лагуново, это если глядеть в правую сторону, а если в левую, то виделась сторона необжитая, не во всяк день хоженая, изрезанная на три части логами, покрытыми хвойным лесом и непролазной чащобой, говорят, там было старое жилище, а сейчас назвали Нечкинскими логами.
    Еще с самой зыбки каждого стращали нечистой обителью, но выбрались пацаны из зыбок, и, вопреки всяким присказкам, никуда не тянуло так неудержимо, как в страховитые лога, бросовый закоулок земли, куда редкие жители ходили лишь за рыжиками и груздями. Петрован ходил туда за грибами после проливных дождей в свободное время от хозяйственных работ. Одевал на себя пестерь, плетеный из лыка, в руки корзинку и палку, на конце которой вбитые гвозди, и уводил меня с собой, чтоб бабушка не видела, «пошли, внук, в гору». На этой горе рос единственный старый большой дуб. На склоне горы, изрезанной промоинами, канавами, в них множество было разного размера галек и оселков окаменелого дерева. Между канавами рос кустарник вереск, на нем росли черно-синие ягоды, под кустами в траве росла земляника, грибы маслята, рыжики. С горы спустимся, нужно перейти речушку, а потом попадешь в эту нечистую обитель. Виднеется сивый от тумана лес, там другая земля, не принадлежащая Сенихе. Так что весь мир, вся Петрованова вселенная, где он обитал и никогда не испытывал тесноты и скуки, посчитай описывалась горизонтом с полдюжины деревень в этой округе. Лишь изредка, в межсезонье, выбирался он за привычную черту, наведывался в районный город Сарапул в старообрядческую церковь помолиться богу, повидаться с родственниками, попить чая.
    Случалось, на старых бревнах говорили бывалые старики про разные земли, кому где довелось побывать и про что слышать. И вот в такие вечера Петрован, отрешась от своих дел и забот, вспомнил, что кроме русской земли есть еще что-то на солнечном свете, но это сразу и забывалось. И если бы теперь оторвать его от косьбы и спросить, в какой стороне должны быть, к примеру, китайцы, и в какой турки, он бы досадно отмахнулся, делать что ли окромя нечего, как думать про это. И опять размашистой звенью принялся ходить косой.
    К Петрову дню, к сенокосу всегда плел лапти. И теперь, обутый в новые невесомые лапотки, обшорканные о травяную стерню до восковой желтизны, с легкой радостью притопывал за косой, выпростав из штанов выстиранную домотканую косоворотку. Да и все его ладное тело, вздобренное утренней колкой свежестью, ощущение воли, лугового простора, неспешным возгоранием долгого погожего дня, азартно возбужденного праздничной работой, которой считалась желанная сенокосная пора, каждый мускул, каждая жилка сочились этой радостью и нетерпеливым желанием черт знает что перевернуть и наворочать. Солнце тем временем вон как оторвалось от леса, кругов пятнадцать прошел. Глядит Петрован, подошли мужики посмотреть на его работу, говорят, хорошо у тебя литовка идет, а он отвечает: «Надо ее вести, сама не пойдет», сам задрал подол рубахи, чтобы обтереть пот, сочившийся сквозь брови, едуче заливавший глаза. И вот он уже не выдержал, торчком занозил литовище в землю, пошел к речке освежиться. Снял рубаху, пригнулся, пригоршнями наплескал себе на спину, умыл лицо, пошел обедать. Травы свалил уже порядком, после обеда пора будет растрясать валки на просушку. Вот и ветерок заиграл, глянул в сторону деревеньки, не подойдет ли кто на подмогу. Часам к одиннадцати должны быть на покосе сын и сноха.
    Растрясали валки накошенной травы. На другой день гребли сено, укладывали в копны. Петрован принес длиннющую жердь, один конец стал затачивать острым треугольником, потом торчком стал втыкать в землю. Стожар стоял вертикально, вокруг него наложили сучья, разный хворост, чтоб сено лежало не на земле, не гнило. Запрягли Гнедка, копны подвозили волоком, сено укладывали вокруг стожара. Мама укладывала, утаптывала, чтоб сено не могло промокнуть от дождика. Стог рос ежеминутно. Отец подавал сено трехрогими деревянными вилами, дедушко подвозил копны. Обведет Гнедка вокруг копны, а затем веревки под них втыкает, волок привязывает веревкой, Гнедко везет копну к стогу. К вечеру стог высокий, поверх него кладут ивовые сучья, перекладывая подле стожара, чтоб сено не могло ветром сдуть. Так проходила сенокосная, жаркая страда.
    Сено увозили с лугов зимой по снегу на санях. Однажды произошел такой случай: дедушко позвал нас с братом поехать за сеном, снег был глубокий. Запрягли Гнедка в сани, взяли с собой вилы, лопаты, топор, поехали. Стог сена стоял нетронутый, замело снегом. Дедушко нас заставил залезть на стог, огребать от снега. С помощью дедушки мы залезли, огребли стог, стали сверху сбрасывать мерзлое сено. Дедушко уложил на сани, потом сам залез на стог сбрасывать сено, а мы с братом возились у саней. Что в голову стукнуло? Завыли по-волчьи. Гнедко навострил уши, мы завыли сильней, Гнедко припустился бежать с санями, а мы остались у стога. Дедушко слез со стога, сказал нам: «Что вы наделали, углупята, погано мясо, придется идти домой пешком по такому глубокому снегу». Посмотрели, Гнедко бежал уже у деревни. Прибежал домой к воротам. Бабушка открыла ворота, Гнедко забежал во двор один, нас не было, вышла на улицу, нас нет, начала беспокоиться, куда делись? Через полчаса увидела нас, мы идем пешком, спрашивает: «Почему Гнедко прибежал один»? Дедушко говорит ей: «Привязать его не за что было, он от нас и убежал». Пришлось ехать за сеном второй раз, вот что от шалости бывает.
    Гнедко – лошадь была с причудами: переходит речку, обязательно ляжет в нее, належится, встанет, пойдет дальше. Дедушко послал дочь Агриппину съездить в село Нечкино, купить рыбы свежей. Запрягли лошадь в телегу с коробком, Агриппина с собой взяла меня, уселись в коробок, едем, доехали до переезда речки. Это было в октябре месяце, вода уже подле берега застывала. Гнедко дошел до середины реки и лег в запряженном виде, мы сидим в коробке, кругом вода, мы как в лодке, только что привязаны, тетка плачет: «Что будем делать? Надо Гнедка выпрягать, а то он утонет», вода холодная, а я говорю ей: «Належится, встанет». Только проговорил, он встал из воды, как будто ничего не произошло, стряхнулся, брызги воды полетели по сторонам, и повез нашу телегу, уже не лодку. Доехали до Нечкино, купили рыбы – лещей, язей крупных, поехали домой. Тетка говорит: «Он при переезде опять в речку ляжет». Объехать было негде, подъехали, без препятствий пошел в воду, дошел до середины, остановился, ногой передней поковырял дно реки и пошел, ложиться не стал, так мы приехали домой с рыбой радостные к празднику.
     Всю осень до крепких заморозков на мельнице полно народу. Мужики запасаются мукой, пока река не замерзла, она шумит круглые сутки, гоняя тяжелые замшелые колеса с мерным баюкающим гудением. Вращается круглая плита жернова, частую, чечеточную дробь сыплет деревянный конек, вытрясает из горловины ковша ровную, не иссякающую струйку. Зерно под жерновом перемалывается в муку и сыплется в деревянный ларь по желобку. Не гаснет огонь в печке, в избушке всегда кипяченый ведерный чайник, закопченный до черного блеска, и пускает из носа кудрявый парок. Мужики в ожидании очереди на помол сидят за низким столом, без конца пьют чай и толкуют о переменах в жизни, о налогах, о цене на хлеб, некоторые лежат, спят на дощатых нарах, а кто играет в карты.
  Брат Николай домой ходил только спать. Все время с мужиками, жадно слушает разные рассуждения, меряет их своей мерой, с беспокойством думает о том, что дальше будет. Недавно ему казалось, что теперь-то, после того как в деревне колхоз создали, жизнь без окрика повернет на новую дорогу.
     После опубликования брошюры Сталина «Головокружение от успехов» в народе пошел разлад. Некоторые люди, особенно малосемейные, которым единолично жилось хорошо, всем обеспечены, из колхоза стали выходить, угрожали активистам колхоза.  Отец, напуганный 29-ым годом, уехал в Ижевск, поступил на завод на старое место, где и раньше работал, мы остались в деревне. Я учился в школе второй ступени в городе Сарапуле. Весной 30-го года в мае месяце полдеревни сгорело, всего восемь домов. Пожар вспыхнул у богатого мужика Ивана, которому не нравилась колхозная жизнь. Сгорело все наше хозяйство, вытащить от пожара ничего не смогли. После этого отец увез семью в Ижевск.
     Я остался в деревне, помогал дедушке построить домишко. Купили клеть в Юрихе у родственника Порсева, которая была построена в те времена, когда не было пил, рубили все топором. Пол, потолок были колотыми из лиственницы пополам, были очень тяжелыми, дедушко меня жалел, но ему помогать было некому. Собрали избушку, в которой было три окна, сбили из глины русскую печь. Делалось это так: сделали опечек по нужному размеру печи, засыпали песок, гравий речной, выложили из кирпича под, сделали остов из досок, каркас печи снаружи обшили досками, между стенками каркаса и наружной стенкой засыпали глину, утрамбовали деревянными чекмарями с заостренным концом, чтоб удобнее было трамбовать возле стенок, сделали свод также из глины. После дедушко из кирпичей сделал вытяжную трубу, вырезал целое окно, наложили дров, затопили печь, дрова прогорели и печь готова. Я ножом вырезал «1930 год» на память. Дедушко работал в колхозе, а потом сторожил колхозные поля. Так я закончил трудиться в деревне, уехал к отцу в Ижевск.
     Жили на квартире, а потом сняли отдельный дом под квартиру по улице Ломоносова у Биянова Г. Жили там до 1932 года. Потом отец купил дом на слом в деревне Якшур, перевезли на лошадях, поставили дом по ул. Ломоносова, 166.
Теплым солнечным днем во дворе биржи труда по ул. Советской толпятся люди разных возрастов в ожидании, когда вызовут безработных, которых приглашают на работу в такие-то цеха завода. С любопытством смотрю на приглашенных, они с сегодняшнего дня рабочие. Вот, объявляет инспектор, принимаются подростки, не моложе 16-ти лет, учениками токарей  в ново-ремонтную мастерскую, срок обучения 6 месяцев. Когда я предъявил документы, метрическую справку, мне до 16-ти лет одного месяца не хватало. Учли, что отец работает в заводе, направили меня к инспектору охраны труда. Профсоюз же разрешением о приеме на работу направил меня на медицинскую комиссию. Получил разрешение от инспектора, отец принес справку, что он  действительно работает в ствольно-коробочной мастерской. По предъявлению этих документов меня зачислили учеником токаря.
    25 июня 1931 года иду по плотине мимо памятника строителю завода генералу Дерябину, как бы отдавая почести, я – рабочий завода. Через проходную «Угольные ворота» зашел на территорию завода, охранник сказал, как найти ново-ремонтную мастерскую. Кирпичное двухэтажное здание, крыша стеклянная, а против него старый мартен, где варят сталь. Поднялся по железной лесенке на второй этаж, спросил, где найти мастера Жаравина А.Е., который ознакомился с моим направлением, поставил меня к токарю Кунгурцеву В.А., который был старше меня на восемь лет. Сколько было радости, я стал рабочим №1034. Ознакомился с расположением в цехе: кладовая инструмента, ленуголок, тут же и столовая, контора, посреди цеха ходит электрокран, развозит крупные детали по станкам первого этажа, таких станков крупных на заводе не было, только в этом цехе. С восточной стороны была электросварочная, с западной – кузница, где стояли титаны с кипяченой водой, была и газированная вода.
    Работал как подросток шесть часов. В 15 часов пошел разыскивать, где работает мой отец. Цех был длинный, делали нарезы в каналах винтовочных стволов, у стен стояли верстаки с ручными тисками, где работали слесаря. Подхожу и вижу: отец подгоняет затвор к винтовке. Я подошел сзади, обнял его, он был рад: «Как ты нашел меня»? Его товарищи по работе поздравили меня и его с будущим токарем, о такой профессии он мечтал раньше. С работы шли вместе домой. Дорога была длинная, ходили пешком один час, а на работу на пятнадцать минут меньше. Мама была рада, что с работы пришли два рабочих, отец с сыном. К утру сшила мне рабочую блузу из синего домотканого холста, по первому гудку вместе с отцом пошли на работу.
     Первый рабочий день: смазка станка, материальная часть, из каких узлов состоит, чистка его, закрепление деталей инструмента – так начиналась учеба в рабочей академии – теоретическая подготовка, чертежи, черчение, технология металлов, мерительный инструмент, режущий.
    Первую деталь по чертежу делал ручку к маховику токарного станка. Мастер дал хорошую оценку, похлопал по плечу: «Будет из тебя хороший токарь, товарищ Порсев». Первая получка – сорок восемь рублей в месяц. Через шесть месяцев присвоили третий разряд – 90-95 рублей в месяц, работали сдельно.
    В 1932 году сдал пробу на четвертый разряд, поступил учиться на двухгодичные курсы, производственно-технические. По окончании курсов присвоили мастера Соц. труда, потом перевели на второй курс Индустриального техникума. Мною было подано рацпредложение: когда пускались электропечи на мартене, узкое место было в электродержателях, которые держали графитовые стержни. Эти стержни скоро расплавлялись при нагреве, так как они были медные. Я предложил сам наконечник делать стальным, для проводника вставлял медную втулку, которая охлаждалась водой, что получило большой эффект. Присвоили звание «Стахановец», получил премию, повесили портреты мои в цехе, на улице против клуба К.О.Р., где сейчас дворец «Машиностроитель».
    Напутствовал меня отец: «Тогда и устали не заметишь - вкладывайся в дело со всей душой, и через не могу , когда грянет даже непосильное испытание, а в жизни и такое может быть, чтоб ты его встретил и одолел, как настоящий мужчина.
     Отца в 1933 году уволили с работы по непригодности, за что - правды не нашел. Поступил на работу в городской земельный отдел, заведующим хозяйством. Председателем был Матвеев. Задумали разводить племенной скот по республике, отца послали учиться в город Киров по искусственному осеменению коров. Через год вернулся, стали внедрять. Купили быков финской и холмогорской породы, не раз бывал на рогах этих быков, потом продел кольца в ноздри для укрощения, работа шла своим чередом. Произошло непредвиденное: одному нужно было накрыть свою корову быком, искусственно не захотел, а отец осеменил искусственно. Коса на камень. Написал в НКВД жалобу и получил по заслугам. Дело отца продолжается в республике.
    В 1937 году, 1 октября отца  арестовали, произвели обыск, забрали мои курсовые работы, чертежи, охотничье ружье, фотографии. У матери взяли ей полученные деньги за многодетство. Писала жалобы, но ответа не получала. Отнесла отцу передачу в тюрьму: полушубок, валенки, все приняли и ничего не сказали о муже. Все мы остались без отцовской помощи в те трудные годы, претерпели много физических и моральных страданий, но, главное, получили ярлык детей врага народа, везде были гонимы: на учебе и работе.

                Присоединение Бессарабии и Северной Буковины
 
       В 1937 году меня призвали в Красную Армию. Отправили в город Днепропетровск, зачислили в полковую школу. Проучился один год, присвоили звание младший командир взвода, потом – старший сержант. Наш полк послали освобождать Северную Буковину и Бессарабию.
     Нас с начальником штаба полка послали на мобилизацию переменного состава полка, мы прибыли в город Мелитополь, Запорожье.  Собрали людей, автомашины, лошадей и повели колонну для погрузки на железнодорожную станцию Мелитополь. Горючего в машинах мобильного запаса не было, т. е. машины не были заправлены, по дороге пришлось переливать бензин из машины в машину, чтобы догнать до погрузки. Переночевали на площади у церкви, утром подали вагоны для погрузки, погрузили машины, людей, начали грузить лошадей в крытые вагоны по трапам, они никак не заходят, завязывали глаза и веревками заводили в вагоны. Все погрузили, отправились, на остановках, станциях люди кто за чем бежали, кто вино покупает, хотя было предупреждение на всех станциях вином не торговать. Много было шума, вызванные люди на переподготовку по повесткам, этому не верили.
    Так прибыли в Днепропетровск на военный вокзал, разгрузились, повели колонну по улице Чичерина к военным складам. Завели людей в балку, посадили рядами. Пришли санитары, студенты из медицинского института, начали стричь под машинку, потом повели в баню мыться и одевать военную форму. Полностью одежды и обуви не хватало. Потом – казармы, столовая, небольшие занятия, расформирование по подразделениям. Через несколько дней опять погрузка в вагоны и отправка на фронт. Выдали винтовки, подсумков не хватало, ружейных ремней нет, кобур для наганов тоже не хватало. Солдаты, кто в фуражке, кто в пилотке, кто в ботинках с обмотками и без обмоток, доехали до станции Раздельная за Киевом, а там марш к Шепетовке. Окопная жизнь, пошли дожди, холод, так ютились, где придется, пошла кавалерия через границу, потом нам пришлось двигаться. Ко мне на смену пришел молодой лейтенант Комаров Иван Петрович, только что из школы. Встретились, шел дождь, забрались под телефонную двуколку, там я передал взвод и остался заместителем. Как ему не нравилась такая обстановка!
    Через некоторое время дошли до Кракова, и войне – конец, нам стрелять из орудий не пришлось.
               
                Финская война

Потом нас перебросили на Финский фронт, уже была зима, обмундирование летнее – шинель, сапоги и шлем будённовский. Морозы выпали до 42 градусов, холод в поле, ветер, кругом снег, в лесу «кукушки»(снайперы)  с деревьев стреляют, бегают на лыжах. У них обувь – ботинки с загнутым носком, лыжи легко одеваются  и не срываются. В окопах холод, земля даже растрескалась. Оборудовали окопы, произвели артиллерийскую подготовку по линии Маннергейма, результатов не было. Потом обстреляли склады военные, танкам дали дорогу, и танки взяли эти склады. Наш земляк Пислегин  получил звание Героя Советского Союза, на нас посылали наградные, но мы так ничего и не получили. В одну ночь на наблюдательном пункте я стал замерзать, сначала стало ломить руки, ноги, был в шинели, сапогах и шлеме, в эту ночь в нашем полку замерзло около сорока человек. Потом стало жарко, лежа на земле, слышно было, как бьется сердце, пошли слезы, заплакал, слезы замерзали. Потом стало показываться все,  что раньше видел, своих товарищей, с кем разговаривал, все не опишешь, как в киноленте, сердце все медленнее стало производить удары, и я расстроился, встать не могу. Сердце стало биться, я заплакал, санитары на носилках унесли в палатку, раздели, стали натирать мое тело каким-то жиром, больше ничего не помню, уснул. После этого нам выдали шапки треухи, легкие ватные фуфайки под шинель и валенки.
               
                Снова Бессарабия и Северная Буковина

  В феврале месяце мы приехали в свои казармы, в город Днепропетровск, на двухэтажные кровати. Принесли газеты, читаю, в списке награжденных мой земляк, Акакий Данилович, награжден Орденом Ленина. Написал письмо в город Свердловск, поздравил с награждением. Стали жить по-человечески, как дома. Вскоре нас, трех человек, послали в Дом Красной Армии на подготовительные курсы для поступления в военную академию. Начали учиться весной. Опять погрузка на военном вокзале, уже повезли в пассажирских вагонах с песнями, артистами, было весело. Командир батареи Киселев, молодой старший лейтенант, все готовился к сражению, читал боевой устав, артиллерийскую подготовку данных для стрельбы, сидел один на боковом сиденье вагона, вид у него был серьезный, веселья ему не было. Мы все лежали на верхних сиденьях, привязывались поясами, чтоб не свалиться, поезд шел на большой скорости.
    Перед рассветом проходил поезд мимо города Одессы в сторону Тирасполя. Разгрузились, маршем пошли к Днестру. На левом берегу стояло село Бычок. Река поднялась на много метров, берега были крутые, пшеница в полях росла уже высокая, виноград висел на высоких кольях, был зеленый. Орудия огневой позиции остались в низине, нам пришлось перевалиться через высоту по-пластунски. Занять наблюдательный пункт на удобном месте, до рассвета выкопать окопы, проложить связь с О.П., приступить к наблюдению. За Днестром Румынская Армия укреплялась, бетонировали доты, ночью подвозили бетон, разные материалы, укрепляли линию фронта, велось наблюдение. За обедом ходили на О.П. по-пластунски, на четыре человека каждому приходилось тащить два котелка. Я не ходил, наблюдательный пункт оставлять нельзя было, разведчики наблюдали в стереотрубу, бинокли и перископ. Данные для стрельбы были готовы в любую минуту, позади нас в садах стояли танки замаскированные.
    К нам на Н. П. Пришел политрук Резницкий. Пропотел, снял гимнастерку, лег на холодную землю. Я ему сказал: «Товарищ политрук, вы что, хотите нас оставить, заболеть?», он лежа похлопал по кобуре пистолета: «Молчи, не твое дело», потом встал, оделся по форме, попросил, что у вас есть, но кушать у нас было нечего, он ушел со злобой.
    Румынская Армия продолжала укрепляться. В один день пролетают три самолета над нами на высоте 200-300 метров. Нам стрелять не разрешалось, развернулись, улетели обратно на свою территорию, а потом на бреющем полете вернулись и открыли огонь по нашим окопам из пулеметов. Я скомандовал: «Огонь!», он развернулись и улетели обратно. Меня вызвали в Особый отдел, дали припарку: «Почему открыли огонь?» и отпустили на место.
    Прискакал какой-то начальник на сивой лошади, и войска стали отходить, бросали все ненужное. Мы подошли к Днестру, хотели форсировать, пограничники на лодке привезли старика с большой бородой, он просил побывать в селе Бычок: «У меня осталась там семья, не знаю, кто жив или нет. Я ушел в гости, пока гостил, прошла демаркационная линия по реке Днестр, и меня обратно не пустили. Я оставался за границей двадцать два года». Мы его отвели в штаб.
    Нам дана команда форсировать реку по железнодорожному мосту, что стоит у крепости Бендеры, чтоб проверить, не заминирован ли мост. По мосту были направлены платформы с солдатами, взрыва не произошло, на мост был сделан настил, чтобы прошла материальная часть. Так мы зашли в Бессарабию. Нам сопротивления не оказали. В первом населенном пункте провели митинг, население вышло на митинг, а после митинга пошли по дороге дальше. Нас на автомашинах обстреляли. И так мы доехали до Измаила. По дорогам валялись разные трофеи. Шел сильный дождь, мы проехали до самого Дуная, штаб остался в Измаиле. Мы проехали дальше до церкви, там был большой фруктовый сад, казармы, где жили монахи, у них были поля, сеяли пшеницу и кукурузу. На берегу Дуная мы окопались, заняли рубеж.
    Там уже стояли зенитчики. Береговая оборона, и нас оставили в береговой обороне. На Дунае стоял контрольный пункт, шли корабли, везли разные грузы, все, что попадет из России, согласно договору с Германией, наш полк остался в береговой обороне.
    Приезжал маршал Буденный, ему это место понравилось, до турецкого города Тульча восемнадцать километров. Сделали укрепления на месте старой крепости, кругом были колодцы, заполненные черепами людскими, при раскопках находили ядра круглые, целые и пустотелые скелеты полностью человека с оружием. Подземные сообщения, закрытые железные двери на висячих замках. На берегу Дуная стояла мечеть, двери были заперты на замках.
    Проводили занятия по службе, несли караульную службу. Голубые воды Дуная текут быстро, против течения не уплывешь, плавали только по течению. Нырнешь с берега подальше и плывешь. При выходе из воды присосутся к телу огромные черные пиявки, напившиеся кровью, по берегу росли ползучие колючки, которые втыкались в ноги.
    При построении батареи для политинформации доложил политруку, и сам стал в строй. Произошло землетрясение, валится лист и плоды с деревьев, люди падают на землю, хватаются за деревья, за землю, которая движется горизонтально, а потом вертикально, и землетрясение прекратилось. Лето стояло жаркое, ходили больше раздетые, загорали, готовились к празднику - Дню военно-морского флота, плавали на шлюпках, катерах. Из села женщины приносили творожных пельменей, жареных качек (уток), брынзу, виноградное вино.
    Вина виноградного большие бочки хранились в подвалах у монахов и у частных торговцев. В шинках на столиках стояли графины с белым и красным вином. У нас в столовой повар готовил рыбные блюда из сомов, которых ловили свои рыбаки. Наденут на крючок тухлого мяса и на шнурке бросят как можно дальше от берега и привяжут конец, а утром идут и снимают сомов крупных до десяти килограммов. В один день кок приготовил студень из голов и плавников, очень вкусный. Наелись на охотке, и нас почти всех пронесло. Жили в палатках, установленных в саду, утром выйдем умываться, бежим к реке, кругом яблоки, груши, прозрачные абрикосы. Между крепостью и городом Измаил стояла церковь. В воскресный день люди шли босые, обувь висела на плечах, при подходе к церкви обувались. В полдень звонили церковные колокола, что казалось для нас странным, у нас этого не было. Осенью в ненастный день шел дождь со снегом. Стояли в карауле в наряде, по берегу реки ходили пограничники на охране границы. Прилетели стаи гусей, журавлей, приземлялись на кукурузное поле, кричали, посадка была вынужденная, были голодные, подзаправились за ночь, при рассвете по команде поднялись на крылья и полетели на юг.
                Великая Отечественная Война

    В конце сорокового года я вернулся в Ижевск. Поступил на родной металлургический завод в цех №24 инструментальной горячей ковки, изготавливал штампы для ковки разных деталей для танков, самолетов и снарядов катюш. Работали, не покладая рук: «Все для фронта, все для победы"! Назначили мастером на токарный участок на смену с мастером Кунгурцевым В.А., у которого я учился работать в тридцать первом году, и вместе учились на курсах и в техникуме. Работали по двенадцать часов без выходных и отпусков. Задание было трудное, не считались с трудностями выполнения в срок.
Через шесть месяцев началась война. Германия напала на нашу страну. Наш полк попал в окружение.
    В 1941 году меня назначили командиром роты ополчения, ежедневно шла военная подготовка рабочих с 17.00 до 21.00 часа по тактике ведения боя, уставам, огневой, инженерной и химической подготовке, и сам ходил на занятия в военкомат, на командирскую учебу.
    Порой и сегодня, определяя рамки времени, прошедшего с тех пор, как отгремели залпы войны, мы говорим «послевоенный период». Но с того исторического рубежа прошло ни много ни мало пятнадцать лет, и справедливо назвать его едва ли не  целой эпохой. И в эту треть века,  спрессовавшую в себе множество поразительных и неповторимых по своему значению событий, наши писатели, в меру жизненного опыта и таланта, сумели сказать свое, именно свое слово о минувшей войне. К такого рода книгам я отнес бы произведения о людях трудового фронта, которые ковали победу переднего края над коварным врагом. Той наряженной кипучей жизнью жил в то военное время трудовой Ижевск.
    Не хватало топлива обогреть госпиталь, школы и квартиры населения. Увинская железная дорога обеспечивала топливом газовую станцию металлургического завода. Управлению железнодорожного транспорта  №83 этого завода была поставлена задача построить узкоколейную железную дорогу в лесной массив Вожойского и Воткинского лесничеств в кратчайший срок. Инженер А.А. Максимов получил проект и все чертежи на Вожойскую железную дорогу на северо-восточной части города Ижевска. Фабрикантом Березиным был построен небольшой чугунолитейный завод, назвали его Чугункой. Со стороны улицы Коммунаров его плохо было видно, завален был горой шлака от литья. С северной части завода стояли два пятистенных деревянных дома и сад, названный именем Ивана Пастухова, и на площади Северной рынок-толкучка. С восточной стороны стояли 24 барака, построенные в начале первой пятилетки, они назывались Березинские. Во втором бараке от улицы Кирова размещался Клуб Строителей.
 Первая вешка узкоколейки была поставлена между заводом и первым бараком от улицы Кирова по направлению на север, между бараками и садом и далее по улице Ворошилова до переулка Сакко-и-Ванцетти по кривой за черту города по направлению деревни Хохряки, восточнее деревни Русский Вожой в лесной массив. На сороковом километре планировалось строительство торфобрикетного завода. На первом участке строительством руководил мастер Андрей Сергеевич Пушкарев.
   
                Первый упор

    Андрей Сергеевич был строитель дорог. О таких говорят: он таким и родился - строить железные дороги. Стройный, высокий, всегда по форме: фуражка с красной звездочкой, вместо серпа и молота – паровоз. Гимнастерка с накладными карманами, на груди и боках каждый карман застегнут на пуговицу, брюки-галифе в сапогах, и непременно с железнодорожным шаблоном, как с автоматом, никогда не расставался с ним Андрей Сергеевич, любил свое дело. Он говорил всегда о дороге, которой давал жизнь, строил с душой, возвышенными мыслями.
    Люди привыкают к дорогам как птицы к трассам перелетов. В это тяжелое время страна закончила войну, на строительстве не было никакой техники кроме лопаты и носилок. Каких трудов стоило воздвигнуть земляное полотно под железную дорогу! Работала в основном молодежь, подростки. Пустые носилки тащить тяжело, а еще груз – земля, применяли полотняные простыни, своего рода механизацию. Под первое звено рельс земляное полотно сделали, укладывают шпалы, рельсы пришивают к ним костылями. Установили первую съемную вагонетку. Этот день запомнили навсегда, ведь у железных дорог протяженные рельсы и долгая память, как у людей. Ведь ничто вечное не создается без крепкой памяти на добрые дела. Всякое доброе дело упирается прежде всего не в честолюбие, а в добрую память.
    А в станционном тупике рельсы упираются в земляной бугор, поверх бугра вкапывают бревенчатую гребенку – два столба и поперечину, или шпала врезывается в рельсы и привязывается проволокой. Здесь начинается или кончается дорога. Называется это нехитрое сооружение – упор. Не сделаем этого, первая вагонетка может скатиться, сойти с рельсов, груженая рельсами или шпалами. Упор – это венец у строителей, как у железнодорожников, так и у плотников, строящих дома.
    Железнодорожники на путь, на уложенные рельсы не садятся, не положено по правилам техники безопасности. Солнце, молчаливое, как степь, раскалялось все сильнее и, не смирившись с близким закатом, клонилось к горизонту. Хотелось сойти с полотна, отойти подальше от раскаленных рельсов, хотелось лечь где-нибудь в тени и закинуть руки за голову, когда надсаживались строители, вручную таская тяжелые шпалы и рельсы. Они сидели на теплой шпале, молчали, курили. Насыпь полотна там была пустяковая, на ровном и сухом месте, пологая. Песковая подушка цепко держала шпалы с нашитыми рельсами. Дорогу настилали быстро, землю для полотна брали на месте, копали лопатами, образуя кюветы, подвозили на вагонетках по уложенному пути. Чудак приходит на стройку и только тогда обнаруживает, что в школе не учили копать землю, ворочать помпы, таскать рельсы. Немножко грустными вечерами, когда ноют мозоли, щемит сердце, вспоминается все, что оставлено там, далеко. Андрей Сергеевич всегда хватался за голову, когда ему слали добровольцев. «Послушайте, это не детский сад! Это дорога и строительство. Дайте хоть половину повзрослее, хоть треть. Я не могу утирать носы и плакать над мозолями». А через неделю-две он говорил: «Прекрасно работают»! 
    Отругивались от комарья, осваивали лопату и ломик, ребята зябкими утрами мылись до пояса, фасоня перед девчатами. Постепенно отходили в прошлое легковесные «охи», появились настоящие мозоли – те, которые уже не лопаются, которые для людей как защитная перчатка. Появилось чувство хозяина, то самое чувство, которое позволяет смотреть на красоту природы чуточку свысока и ругаться с мастером даже тогда, когда это не очень-то и нужно, так для тонуса. Путейцы работали бригадами с заданиями. Справлялись - тогда получали дополнительное спец.питание, для получения обеда раздатчица не требовала литера  из продовольственной карточки на крупу, мясо. За ней приходилось внимательно следить, она вместо 10 грамм могла вырезать 20, и так же других продуктов. Хлеба давали 800 граммов на день.
    Рабочие большинство были молодежь, у которых родители жили в сельской местности, приносили в котомках на неделю разной съедобности, картошки, молока и другое. Им жилось посытнее. На Хитром рынке, так его называли, в то время они продавали литера из продовольственных карточек на крупу, мясо, жиры, а буханка хлеба стоила 100 рублей. Продавались и на целый месяц  эти карточки, ордера на промышленные товары, и табачок были в цене, по рублю спичечная коробка, вместо спичек продавали кресало с фитилем.
    Прорабом по строительству сооружений в Ижевске был Сурнин Александр Николаевич. Строилось паровозное депо, водокачка для снабжения паровозов водой. На разъезде 13 км строился мост через речку Вожойка, водокачка, двухквартирный дом. Там жили мастер Пушкарев А.С., Князев С.М.  Леготин М.И., который построил первый домик для себя, Николаев Афанасий так же построил домик на верхней части разъезда. Афанасий работал на водокачке по экипировке паровозов, и все изобретал вечный двигатель. По прибытию поезда Афанасий встречал, выходил из водокачки, соединял гофрированный рукав с котлом паровоза, и вода заполняла тендер паровоза за 10-15 минут.
    Продолжал строить железную дорогу от 13 километра мастер Князев С.М. до разъезда 24 км. Там были построены дома, жили дорожники и рабочие лесопункта, работал магазин.
    От 24 километра железную дорогу строил Будзило Иван Михайлович, строил тупики в лесные массивы.
    В Ижевске построили дом-контору леспромхоза, контору железной дороги. Бухгалтером был Шихов Александр Николаевич, зав.материальным складом – Щиляев Иван Михайлович, .
    В 1946 году получили первый мотовоз «Комсомолец» для перевозки строительных материалов  на строительстве дороги.
    Получили первый паровоз И-15, трехосный, коломенского завода. Началась эксплуатация железной дороги. Возили лес из квадратов 94-95, 86, 87 и т.д., с разъезда 13 километр до Ижевска для нужд города.
    Получили паровоз трофейный системы «Юнкерс», дизельный, он также возил груз 4-5 вагонов до Ижевска. На нем работал Меркушев Борис, 1903 года.
    На паровозе И-15 работал Тепляков П., возил лес, дрова до склада, который находился у завода имени Ленина, сад имени Пастухова. На площади находился Северный рынок, пивнушка «Голубой Дунай», где обитали любители выпить рабочие, грузчики Соляных Степей, механик паровозного депо Ожгихин Василий Михайлович был постоянным посетителем.
    Так начала работать Увинская железная дорога (УЖД), начальником по эксплуатации был Лепихин И.М., перевозили зерно для сдачи государству, стройматериалы, дрова. Начал строиться завод Буммаш, строились жилые дома города Ижевска.
    Потом получили паровозы Воткинского машзавода, Камбаркского завода подвижной состав, вагоны пассажирские, снегоочистители, санитарные дрезины. Потом пошли тепловозы камбаркские.
     За 20 лет на УЖД произошли значительные изменения. Протяженность путей 63 км, главных путей 39 км, станционных 5,5 км. Имелось 7 паровозов, 5 мотовозов, 2 дрезины санитарные, 2 снегоочистителя, платформ 160 единиц. Потом паровозы заменили тепловозы путеукладчики.
    Рост грузооборота:   
                1963г.                1964г.

  Лесных грузов           63544куб.м                62600куб.м.
 Торфобрикет               12835 т          -----                16029 т
 Разные грузы -------       8,2 т                ---------------      12500 т
    Всего за двадцать лет по УЖД перевезено грузов 72 000 000 кубометров и 2 000 000 куб. м леса.
    Вырос поселок «Сокол, где построили торфобрикетный завод, в Як-Бодьинском районе. На строительстве дорог стали работать бульдозеры, древесину стали грузить лебедками.
    С начала строительства дороги ушли на заслуженный отдых: Лапунов А.Ф., Тепляков Т.Г., Максимов А.Г., Кудрин А.Т., Шпани П.А., Широких Г.Ф., Кочуров И.А., Скоробогатов Ф.Д., Бочкарев Ф.В., Матвеев К. и другие.

                С мечтой о пасеке

    В 1946 познакомился с профессором Рупысовым Степаном, ему нужно было отремонтировать книжные шкафы у него на квартире. Пришел, осмотрел шкафы, замерил размеры дверок, сделал эскизы, чтоб выполнить работу, последнюю производил на дому. Работа ему понравилась, все получилось хорошо, как и было раньше. Он мне предложил учиться: «Я тебе помогу, у меня был брат такой же, как ты, я ему помог получить высшее образование».
  При разговорах рассказал ему, что я хочу заняться пчеловодством, он одобрил мое желание: «Давай съездим куда нужно, обратимся по поводу пасеки». Я сказал, что нужно в район Завьялово. Назначили срок, день, когда поедем в Завьялово. Так мы вдвоем съездили на лошади. Переговорили, что нужно сделать, нам сказали. Облюбуйте место, где вам понравится. Там и отведем место под пасеку. Я работал на УЖД на разъезде 13 км. Была вырублена делянка леса, где протекал ручей на расстоянии от поселка полкилометра. Выписал леса на избушку. На месте подобрал бревна, срубил срубы. Пришли рабочие леса прудить пруд под замочку мочала, показали место, где сделать плотину. Они сделали пруд и замочили лубья для мочала. Рупысову расхотелось заниматься пчеловодством, у них ребят не было, работы было много, времени свободного не было.
    Случайно пришлось ехать по УЖД с прокурором Желобовым в поселок. Доехали до разъезда, сошли с вагона. Он мне говорит: «Нужно сходить на пасеку к Вдовину Владимиру Андреевичу, где пасека, я точно не знаю». Пасеку эту я видел, находясь в лесу. Составили компанию и пошли вместе, шли через то место, где я облюбовал себе место под пасеку. Пришли на пасеку Вдовина В.А., у него была собака овчарка, злая, привязанная на цепи у избушки. Вышел старик, закрыл собаку в будке тюлькой дров, чтобы не вышла, зашли в избушку. Желобов познакомил меня с Вдовиным, посидели, поговорили. Владимир Андреевич вытащил небольшой бочонок браги-медовухи, выпили стакана по два. Он рассказал, у него была пасека на реке Постолке. Место было очень хорошее, меду было много, складывать было некуда, спилил липу, сделал корыто, пришлось мед выливать в это корыто. Потом овдовел, похоронил жену, одному жить скучно, вот и приехал сюда, на это место, поближе к деревне Марасаны, там у меня живет сестра и сын Григорий. Я рассказал о своих замыслах, он мне сказал: «Приезжай, будем жить вместе, повеселее мне будет, отдам полпасеки, вот посоветуюсь с сыновьями Григорием и Павлом, который живет в Сибири, он обещал приехать на родину». Так мы расстались, сказал, приезжай ко мне позднее, я обо всем  переговорю
    В ноябре месяце я на лошади поехал на охоту в Русский Вожой, мне была выдана лицензия на лося. Заехал в Марасаны, зашел к Владимиру Андреевичу, он только что пришел с пасеки и лег отдохнуть, забрался на полати, где потеплее. Поздоровались, он быстро слез с полатей, поговорили о том, о сем. Сказал ему, что попутно заехал  к тебе. Поехал на охоту. Он сказал мне, что сыновья сами хотят заниматься пчеловодством. Тебе советую, поселись рядом со мной, за моим прудиком место будет хорошее, будут завидовать этому месту. Привез ему булок белых, хлеба и еще кое-что и поехал в Русский Вожой прямой дорогой. Проехал с полкилометра, дороги не было. Занесло, лошадь сбилась с дороги. Пришлось вернуться обратно и ехать через поселок лесопункта.
    Приехал на пасеку к Владимиру Андреевичу весной, в апреле месяце. Взял отпуск. Взял с собой пилу, топор и продуктов. Пошли отводить место под пасеку. Давай убирать завал, заготовлять бревна на избушку. Вот тебе и пасека. Взял билет на бревна 12куб м и дрова 10 куб м. заключил договор на пасеку. Сделал шалаш из дров, из кряжей, снег разгреб, развел костер, прогрел землю, постлал пол из кряжей, сверху положил пихтовых веток, вот получилось жилье и постель готова. Перед шалашом развел костер, вскипятил чай, поужинал, напился чаю с черной смородиной, заварил ветки, лег на постель и уснул до утра. Разжег снова костер, разогрел чайник ведерный, позавтракал и принялся за работу. Заготавливал бревна, пилил поперечной пилой, обрубал сучья, складывал на костер. Пахло дымом, дышалось легко, вольно. Заготовил бревна, дрова, начал рубить сруб 4м на 5м. последние три ряда помогали мне рубить брат Николай и товарищ Иван Солодянкин второго и третьего мая.
    Приехал сын Владимира Андреевича Павел из Сибири, взялся помогать отцу ставить дом, так как избушка у старика сгорела. Срубы были срублены Владимиром Андреевичем. Поставили срубы на мох. Сложили печь, привели корову и семью и стали жить. Делал оглобли, гнул дуги, полозья для саней, заготавливал дрова, продавал на сторону.
    Приезжал старший инспектор охраны лесов Лопаткин К.И., лесник Бобылев, составили акт на самовольный поруб леса на отведенный мне участок под пасеку,
 несмотря ни на что. Был выписан билет лесничим Власовым И.В. на заготовку лесоматериала. Лопаткин К.И. заклеймил каждое бревно на срубе клеймом «К». Лесхоз составил материал  на самовольщика в народный суд. Предъявили иск на 12 000 рублей. Они меня просили отдать сруб старшему инспектору, но я не отдал. Они материал отдали в Завьяловский народный суд, суд в иске отказал, лесхоз остался недовольным. Жалобу послали в Верховный Суд Удмуртской АССР. Председатель Суда спросил: «На каком основании рубил лес?», я ответил: «На основании выданного билета лесничим Власовым И.В.» Определение народного суда Верховный Суд утвердил.
   Я перевез пчел, ульи к главному взятку с липы, осенью поставил сруб на сох, закрыл крышу, а пчел увозил на зимовку в город Ижевск. В зимнее время делал косяки, рамы, подготовил доски на пол, потолок. Весной на вагоне все перевезли до противопожарной полосы, а потом на тележке до пасеки. Дедюхин Андрей помог мне поставить косяки, избушка на три окна была готова.
    Первая ночевка в избушке. Печки не было. Постлали постель на стружке, хорошо, тепло и мягко с молодой женой Анастасией Антоновной. Кипятили чай из березовки, готовили место для установки пчел. Так прошел выходной день, вечером пошли домой до разъезда 13 километр на поезд.
    В первый год меду не было, купили у Владимира Андреевича.
    Решили запрудить свой прудок пониже Вдовина В.А. Прокопал канаву до плотного грунта в логу, где тек ручеек. Забил колья на всю длину плотины, заплели плетень, чтобы земля не осыпалась. В выходной день собрали помощь. Землю таскали носилками. В работе участвовали семья Тучковых – Саша, Лида, Василий и сватья Кузьмовна. Осенью посадили карпят, купил в Пироговском питомнике. Помог мне Злобин Леонид Иванович, с которым мы вместе служили в армии. На следующий год уже рыбачили бреднем, развелась рыба окунь, сорога очень быстро на новом месте, каждый день была уха. 
   
                Дорога в посёлок крылатых
                (Ода пчёлам)
    В лесу берут начало два ручейка, потом они соединяются, образуя небольшой ручей. В начале 60-х годов его перепрудят, и образуется небольшой прудок, кругом лес, по залесу поля. А воздух чистый, настоянный на травах, дышится здесь легко. Замечают это особенно горожане, приезжающие в поселок крылатых существ. Выйдем утром из домика – голова кружится от запаха смешанных ароматных цветущих трав и деревьев. Приляжешь отдохнуть в тени, услышишь редкий оркестр: птицы, пчелы, кузнечики – у каждого свой голос, надо только уметь слушать.
    Пчелы – неутомимые труженицы, они собирают для человека ценный продукт. В далеком прошлом мой дед и отец держали пчел в колодах. Привозили из лесу, ставили толстые кряжи, делали две-три колоды для роев. Труд был тяжелым, но пчелы никогда не оставались в долгу. Если взять современных людей, никто бы не стал заниматься такой работой. Чтобы рои не улетали с пасеки, вешали вокруг пасеки лошадиные черепа.
    В тех ульях-колодах рамок не было, вощину никто не ставил, пчелы делали все сами за лето во всю высоту улья, натянут соты и зальют медом. Соты с медом вырезали, складывали в глиняные корчаги, для перетопки ставили в жаркую печь. Воск вытапливался, всплывал вверх, а мед оставался внизу, его выливали в липовые кадки, а воск перетапливали, образуя круги, в медной посуде.
    Современные пасеки удобные, улья делают из пиломатериала, рамки наващивают вощиной, так делают жилище для роев. Пчелы очень чувствительные существа, не любят неряшливых и шумных людей. Занимаюсь пчелами с детства, научился понимать их повадки, да и сам так привязался к трудолюбивым крылатым существам. И не мыслю, как жить без них.
    Мед – бесценное творение солнца, цветов и пчел. Мед не имеет себе равных в природе среди множества целебных веществ, созданных ею. Он занимает самое первое место, обладает наибольшими лечебными свойствами. Содержит различные витамины, минеральные соли, микроэлементы, содействующие улучшению состава крови, укрепляющие организм, улучшающие самочувствие. Кто систематически включает в пищу мед, у того сильнее защитные силы организма. Доказано, что в меде есть все необходимые человеку вещества, более 30 различных элементов таблицы Менделеева. Растения получают их с пищей из земли, а пчелы уносят с нектаром из цветов. Вот что удивительно, большинство продуктов и лекарств имеет определенный срок хранения. Мед же может храниться неограниченное время и не терять своих первоначальных качеств, если этот мед без примесей, как это делают сейчас фальсификаторы, сахарный сироп перегоняют в мед, придают ему хороший цвет и продают не мед, а суррогат. Чем больше возраст меда, тем выше его ценность, тем он полезнее. В летнее время можно сохранить свежее мясо, рыбу без холодильника, положить эти продукты на воск и прикрыть прополисным положком, продукты не портятся и не теряют качество.
    Чтобы получить килограмм меда, пчеле нужно 150 000 раз слетать за нектаром, покрыть расстояние до 460 000 километров. Иными словами – 11 раз обогнуть земной шар по экватору. Такова для пчелы цена одного килограмма меда. Поэтому рабочая пчела в период цветения медоносов быстро изнашивается и живет 1 месяц. Ее место занимают молодые пчелы, но и они работают с таким же старанием. Где источник столь высокого старания, почему пчелы так спешат и трудятся, не давая себе отдыха, днем носят нектар, а ночью строят соты, да с такой точностью, до микрона? На это никто не может ответить, ни пчеловоды, ни ученые.
    Собирая нектар, пчела не губит ни одного растения, наоборот, опыляет и помогает распространяться, повышает урожайность гречихи, люцерны и фруктов. Пчела прилетела, опустилась, осторожно уцепилась своими ножками за краешек лепестка и тот час же, словно окунулась на дно чашечки цветка. Проверила, нектарик взяла, что имелось, выползает из чашечки, на мохнатом тельце ее пыльца, и в корзиночки набрала, расправила крылышки – и к другому, потом к третьему, десятому и т.д. За день приносит нектар и пыльцу, в зависимости от расстояния от улья, десять, двадцать раз и передает это все другим пчелам работницам, которые еще не летают за взятком, а  работают в улье.
    Во время цветения липы ранним утром я выхожу на западную сторону пасеки и наблюдаю: из ульев, как трассирующие пули, пчелы вылетают за взятком. На востоке поднимается солнце из-за горизонта, на пасеке приятный аромат, на который слетаются сотни тысяч усталых пчел со взятками, каждая  в свой улей, некоторые пролетают свой, возвращаются, падают на прилетные доски, в траву, посидят, отдохнут и залетают в улей.
    Аромат липового цвета? Даже непосвященный человек скажет, липа пахнет медом. Липа занимает первое место среди всех остальных медоносов. Один гектар липовых деревьев дает до одной тонны меда. Вот когда в вечернюю пору стихает пчелиный гул летных пчел, то тишина не наступает, на пасеке в каждом пчелином улье стоит несмолкаемый шум. До рассвета идет строительств сотов, укладка меда в соты, выпаривание влаги из него, укладка пыльцы, смешивание ее с медом и превращение в пергу, трамбуют в зорьки сот  и производят запечатку готовой продукции.
    Пчелы во время сильного выделения нектара вылетают из улья в 4-5 часов утра и работают до 22 часов вечера. Некоторые пчелы и ночуют на цветках, на листочках, там, где застигнет их темнота. Выбившись из сил, или собьет ее ветерок или дождь, несмотря на все невзгоды, каждая пчелка найдет свой дом-улей. У пчел распределены обязанности, и они их выполняют добросовестно.
    Продолжительность жизни пчелиной матки до 5-ти лет, при благоприятных условиях природы откладывает в сутки до 3,5 тысяч яиц в зорьки сот, из которых через три недели родятся пчелки. Молодые пчелки работают на очистке сот, а также выносят мусор из улья, мертвых пчел, принимают от прилетевших со взятком пчел нектар, пыльцу укладывают в соты, несут охрану у летка улья, пчелу из другого улья не пустят. Есть у пчел воровство, с ним ведется борьба, нередко до убийства. Только после всех этих двухнедельных работ пчела летит за взятком.
    Трутни родятся к периоду роения пчел. Их обязанность оплодотворить молодую матку и больше  никаких работ они не выполняют, едят много меда. По окончании роения пчелы их выгоняют из улья.
Бывают случаи, если матка не оплодотвориться по каким-либо причинам (погодные условия и т.д.) трутни остаются зимовать в улье до весны. Матка для спаривания с трутнем вылетает из улья в тихую  теплую погоду, спаривается в воздухе в полете, оплодотворяется в жизни один раз.
    Роение, разделение происходит от тесноты пчел в улье. Количество пчел в улье доходит до 70 00 штук и более. Теснота в улье заставляет пчел закладывать маточники новых матерей и трутней. Через две недели выходит новая матка, а старая с роем пчел вылетает из улья на новое поселение. Рои прививаются недалеко от улья на дерево, куст, забор, может в пустой улей. Рой может сидеть на привое до двух часов, а потом улетает на новое место, где найдут пчелы разведчики дупло, улей, ловушку, повешенную на дерево, там и будут жить. С роем отделяется 30-40 тысяч пчел, которые весят 3-4 килограмма. В период роения нужно караулить и своевременно снимать пчел в роевню, помещать в прохладное темное место, поздно вечером сажать в улей, который необходимо ставить в тени, не на солнце, иначе рой может снова вылететь из улья.
    Пчелы проявляют злобу, могут человека и животных зажалить. Они не любят резких запахов, духи, одеколон, пьяных, курильщиков, резких движений.
    Пчела садится на лицо, руки и т.д. Сначала ползает, проверяет нервную систему, если нервы не выдержали, махнул рукой, она немедленно вонзит свое жало, пустит яд. На запах пчелиного яда могут прилететь множество пчел и зажалить, могут возбудиться и другие семьи.
    Пчелы любят спокойных людей, они их лечат и платят за вознаграждение.

                Дом в лесу

    В 1975 году пошел на заслуженный отдых. Поехали с братом Анатолием на открытие охоты на реку Каму в деревню Зуевы ключи, там жила теща. Приехали, поужинали, угостились, легли спать и проспали долго. Пошли на охоту по берегам старицы озера. Шла стрельба по одной летящей утке, полсотни выстрелов, и все же она упала на середину озера. На лодке поплыли за ней. По берегам валялись стрелянные гильзы, горели костры, в бочках коптили уток, карасей, пойманных сетью. Я зашел в кусты, у ивняка стоял куст калины, красно ягод, собрал полный рюкзак. Нашел маленький дубок 25 см, корешки обмазал глиной и завернул в платок, положил в карман рюкзака. На этом охота закончилась. По приезду на пасеку посадил дубок под окнами избушки с южной стороны, стоит памятник нерукотворный, растет дуб, ему уже 15 лет.
    Шатрами стоят высокие липы, ели, осины, кое-где белеют березы, осинки дрожат дребезжащей листвой, их листья похожи на тысячу порхающих пташек, и все они переговариваются между собой, как будто звенят. Из высоких трав смотрят цветы, они улыбаются, склоняя цветные головки. Ровными рядами стоят маленькие домики. Это пчелиные жилища. Между ними густая трава, тут и там выглядывают из нее красные земляничины, на цветах пчелы жужжат. У склона берега родничок журчит по желобу, словно кто-то на дудке играет. Внизу по течению сооружена плотина, где скапливается вода, образуя прудок, в воде растут большие лилии, ряска, по берегам кусты ивы, смородины красной и черной, они создают тень и покой для рыбешек. На солнце на поверхность воды выходят карпики, окуньки, сорожки.
    На берегу прудка стоит банька, невдалеке избушка, в которой мы с бабушкой Евгенией Михайловной живем, телевизор смотрим, радио слушаем. Захотим рыбки – пойдем  поймаем, уху сварим. Она у меня мастерица, пироги, шаньги мастерит, на все мастерица.
     Нет, и не может быть человека, которого не тянула бы, не звала бы к себе природа, не томила бы какая-то частица души его далеких предков. Бедные горожане спят в каменных своих мешках. Порою их тоже одолевает тоска по этим лесным просторам, по цветам и травам, по сладкому воздуху, не отравленному городской пылью и вонью. В городе сплошной камень, железо и утеснение. Народу как муравьев в муравейнике, каждый для себя живет, ровно бы с завязанными глазами на благодатную красоту.
    На летние каникулы в поселок крылатых приехал внук Володя, я был рад его приезду, будет мне помогать.  День был жаркий, в воздухе и на земле все звенит, гудит, жужжит, стрекочет. На полянке густая трава, тут и там выглядывали из нее красивые земляничины. Голова кружится от запаха смешанных ароматно цветущих трав и деревьев. Прилег отдохнуть в тени деревьев, услышал гул. Открыл глаза, вижу, в воздухе, как зимой, вьюга крутит снег, то поднимает, то опускает вниз. Это черное облако образовалось из роев пчел, вылетевших из двух ульев, поднялись высоко над липами, осинками, которые дрожат дребезжащей листвой, видимо боятся этого гула.
    Мы с внуком подошли к ульям, из которых вышли рои, стали искать маток около ульев, увидели, как они поднимаются по стебелькам травинок вверх и, стараясь подняться в воздух, тут же падают в траву. Крылья у них были заранее подрезаны, поэтому лететь с пчелами они не могли, маток посадили в клетки, положили в роевни и подняли на шестах в тень деревьев. Пчелы услыхали звуки своих матерей, стали садиться в роевни, через десять минут облака не стало. Пчелы залетели к своим матерям в роевни, мы их на шестах опустили на земля, завязали положки, чтобы пчелы не выпали, не разлетелись и отнесли в прохладное темное место. И мы тоже с Володей пошли в тень посидеть на лавочке и наблюдать за пчелами. Перед нами ровными рядами стояли миленькие домики - жилища крылатых, из которых вылетали и возвращались со взятком, на ножках в корзиночках тащили разноцветную пыльцу пергу, а  в  зобиках нектар, тяжело садились на прилетную доску, по которой входили в свое жилище пчёлы, так работали допоздна. Погладил внука по головке и сказал: «Пойдем готовить ульи для роев, один будет твой».
    К вечеру ульи были готовы, пчел из роевни перегнали в новые жилища. Пчелы за ночь поправили старые соты и вновь построили. Утром при рассвете стали энергично работать, создавать запасы меда и перги.
   
                Об охоте 

  Русские люди с незапамятных времен любили охоту. Это подтверждают наши песни, наши сказания, все предания наши. Охота свойственна русскому человеку. Дайте мужику ружье, хоть веревками связанное, да горстку пороху и пойдет он бродить в одних лаптешках по болотам, по лесам с утра до вечера. Не подумайте, что он стрелял из него одних уток, с этим ружьем пойдет караулить медведя и убьет, а не убьет, так даст медведю себя поцарапать, отлежится, полуживой дотащится до дому, а выздоровеет, опять пойдет. Русская пословица «зверя бояться, в лес не ходить».
    Таким был Егор Сарпионыч, мы его звали дядей. До революции охоту считали пустой барской забавой. Теперь бар нет, но и сейчас находятся люди, которые понимают охоту как феодальный пережиток. Бесполезно спорить с ними, они ханжески вопят о кровожадности охотников и, в то же время, с превеликим аппетитом лакомятся рябчиками и куропатками. Да и где им понять ту  поистине животворную силу, которая таится в охоте, сохраняя охотникам до седин молодость души и тела. Для первых обитателей нашей планеты, как справедливо свидетельствуют историки, охота была единственным средством к существованию. Она разбудила спящий гений человека. Благодаря охоте человек получил понятие о жизни природы. Охота выковала бесстрашие и ловкость мужественного воина, толкнула пытливый ум человека  в науку и искусство. Не случайно великие люди человечества и, в первую очередь В. И. Ленин, с радостью отдавал часы своего досуга именно охоте ранней сухой паутинно-стеклянной осенью.
    Время устойчивых запахов свежего сена, робкого румянца осени, полноценно взматеревшей птицы, зверь в выкошенных печально обезлюдевших пойменных лугах, время появления стаи уток на озерах, грустного переклика отлетных журавлей в высокой лазури неба. В эти дни немыслимо сидеть дома, охотники спешат на охоту к вечерней зорьке на излюбленное озеро. Ночью у костра один на один со всей прелестью мира, со звездами над головой, с невнятными шорохами и писком зверушачьей мелкоты. Ближе, доступней всего природа ощущалась на берегу реки Идык. Левый берег Идыка с поймами, болотами, озерами, названными мной: Зеркальное, Длинное, Камышовое и Черное. Были наполнены многочисленными утиными выводками и рыбой. Правый берег с гривой смешанного леса и заливами. Река Идык - излюбленное место лосей.
     По реке ходили лодки ереминских рыбаков Тихона Павловича, Владимира Михайловича, пахнутьевского мельника водяной мельницы. Любовался я выловленными красноперкой, щукой, окунями, наполненными отсеками их лодок. Завязал с ними знакомство. «Бери вон ту лодку, что перевернута вверх дном, плоскодонка». Дали мне сесть и подсказали, куда ее поставить, рыбы на всех хватит, только не ленись. Вон, река какая, матушка, говорили рыбаки. Мутная, пухлая, неповоротливая в зеленых островах с длинными языками  промытых песков, с заливами, заросшими осокой и ивняком, манила меня.
    Тихон Павлович жил в двух километрах от реки в деревне Еремино с женой Анной Ивановной, прозванной Тишихой по имени мужа. Ему было за шестьдесят лет, а она на два года моложе его. От бессонных ночей на рыбной ловле у него глаза были воспалены, красные, роста он был среднего, сухощавый, разговорчив о своей охоте, рыбной ловле. Анна Ивановна деловитая хозяйка была. Рыбы было много у них соленой, вяленой, хорошо готовила уху, такой вкусной не приготовит и шеф-повар, рыба жаренная со сметаной и выпивка тоже была отменная, самогонка. Она меня научила опохмеляться. Утром встанешь, не поднимая головы от подушки, выпей стопочку, и голова будет светлая, здоровая.
    Владимир Михайлович роста высокого, весом более ста двадцати килограмм, любил самогонку, выпивал по четверти первачка с закуской, вяленой рыбой, свиным окороком и караваем хлеба. С наступлением темноты уходил на рыбалку, поставит сеть, вторую, поботает ботом, вода будет мутная. С ближних озер и заливов напуганные утки улетали в отдаленные места. Достает сети, выбирает достаточно рыбы, складывает в мешок, идет домой. Лодку, весло, бот оставляет на берегу, зная о том, что никто не тронет без спросу.
    Избушка стояла окруженная смешанным лесом. Жена Матрена Макаровна кормила поросят, козу, гусей, кур, у мельницы место привольное. Сыновей вырастили, разлетелись во все стороны, остались вдвоем. Он работал мельником на колхозной мельнице.
    Я любил глухую, задумчивую пору осени в смолкшем лесу, когда береза с едва уловимым шорохом роняет на землю золотые листья, когда седая паутина, как нетающий иней, висит на елках и соснах, радужно переливаясь на солнце. А как, после ночного дождя и первого раннего заморозка, на рассвете оледенелые стволы деревьев ломко потрескивали, скупое солнце окутано туманом.
    Мы с Никитой Даниловичем поехали на охоту на излюбленное место реки Идык. На берегу лодка плоскодонка была в нашем распоряжении. Ночью плохо спалось, все думал, какой будет охота. До рассвета пришли на берег. Первый Никита на озере Камышовом подстрелил утку крякушу. На озере Зеркальном плавал березовый кряж, вдоль него расположившись, сидел головами в разные стороны выводок кряковых уток. Я одним выстрелом сбил трех, а при взлете остальных. Никита прицелился, выстрела не последовало, ружье было бельгийское, центрального боя, с боковым курком, которого не оказалось. На этом охота наша закончилась.
    Пошли к Тихону Павловичу, он нам порекомендовал порыбачить, острожить. Накололи смолевых сосновых пней, кореньев, накололи на мелкие части, сложили на двухколесную тележку, отвезли на мельницу, на берег. С наступлением темноты вооружились острогой и козой, так называлась решетка, которая укреплялась на нос лодки, на ней разжигали коренья, и освещали воду до самого дна реки, на глубину метра полтора. После инея в воде растительность ложится на дно, вода становится прозрачной, а рыба щука выходит на мелкую воду. Песок при освещении хорошо просматривается, все, что имеется в воде, мелкие рыбешки ходят косяками. Спустили лодку на воду, укрепили козу, разожгли коренья, горел огонь, освещая кругом, сложили топливо в лодку. Я взял острогу в руки, а Никита веслом управлял лодкой. Стоял в лодке, лодка покачивалась из стороны в сторону, особенно при ударе острогой. Так мы двигались по заливам реки недалеко от берега, время от времени подкладывали коренья в костер, они горят без треска, как масло, но слишком много дыма, как на пароходе, впереди ничего не видно, только перед собой. Стоя на ногах, даю команду при виде рыбы – вправо, влево, при подходе ударом остроги вонзил в голову, рыба сильно бьется в воде, держи крепче острогу и вытаскивал в лодку, ногой приступил на рыбину, вытаскивая острогу. Идем дальше, рассматривая дно реки, удары нужно наносить строго вертикально, иначе могут быть промахи.
    Черное небо сухим треском раздирали электрические разряды. Лес ревел, гнулся в дугу под напором урагана. Водопадом хлестал дождь, длинные плотные жгуты его, бичуя землю, сверкали в свете молнии, как гигантские клинки сабель. Костер потух. Не можем сориентироваться, куда нам двигаться, лодка качается из стороны в сторону, вот-вот опрокинется и выбросит нас в темную воду. Я присел в лодку, шестом остроги держа равновесие, при свете молнии обнаружил на противоположном берегу стог сена. Пошли через русло реки, лодка идет неустойчиво. Добрались до берега, вышли на берег, вытащили лодку, повернули ее вверх дном, промокли насквозь. От стога натаскали сухого сена под лодку, соорудили шалаш, немного обогрелись, прижались друг к другу. Захотелось разжечь костер, спички были сырые. Так мы с Никитой просидели до утра. При рассвете не узнали друг друга, копченые от дыма. Пошли к деревне, увидели деревянные сооружения, из тубы шел дым. Открыли дверь, там оказалась сушилка, сушился горох. Мы легли на него, он был горячим, вскоре согрелись и уснули мертвым сном. Проснулись когда в окошко падали лучи солнца, были благодарны этому сооружению, не забудется эта охота и рыбалка на всю жизнь
    Любил я охоту. Утром на рассвете беру ружье, патронташ, иду по берегу. За ночь дичь успокоится, плавает. На озерах изобилие корма, а некоторые утки прилетают с поля с полными зобами, падают на воду, образуя волны далеко видные. Снимаешь с предохранителя курки ружья, прицелишься, хочешь одним выстрелом подстрелить несколько штук, не получается, на мушке бывает всегда одна. А на взлете из второго ствола еще сбиваешь вторую. С наступлением рассвета утки затаятся в осоке, камыше, кустарнике, днем без собаки охота безрезультатная.
    Охота на косачей - тетеревов. Вдоль дороги УЖД на полотне имеется гравий, шлак, выброшенный из топок паровоза. Утром чуть свет выходим и двигаемся по узкоколейной железной дороге. Тетерева бегают, набивая свои желудки, некоторые сидят на деревьях, как часовые, охраняя свое потомство. Подходить нужно осторожно, стрелять сидящих на земле и влет, охота была очень удачная.
     Август нехотя замыкает лето, яркие сухие дни устанавливаются вплоть до последних чисел. Нет затяжных похолоданий, нудных дождей. Но как не разнежилась редкостная теплота, а осень подкатилась задумчивая, цветистая, щедрая. Новосел осени  - сентябрь подсобит животным подготовиться к длительному периоду холодов. Вот хотя бы рыжие белки. Что они так домовито хлопочут? То гриб тащат, висеть ему наколотым на сучке. А вот барсук съестных припасов не делает, когда их расходовать, ежели во сне зиму коротает? Для поддержки сил и жиром обойдется. Жиреют к осени и птицы. Для прилетных – нельзя, в дорогу пускаться, а оседлым оставаться на скудных кормах. В сентябре любят порыться в галечнике лесные куры – глухари, тетерева, рябчики. Перед суровым сезоном, когда им придется довольствоваться грубым кормом из древесных почек и хвои, эти птицы набивают в желудок комочки и т.д. ведь известно, что у пернатых зубов нет, а камешки им помогают перетирать заглоченный корм, как это делает домашняя птица.
    Неуклонно сокращается световой день, а в равноденствие солнце и вовсе переместится в южную половину неба. Начальная пора осени незабываемая в году. Осень как бы наделяет обыденное даром перевоплощения. Вот береза, скажем, вчера она стояла в простеньком зеленом убранстве, а ныне, взгляните, самоцветными янтарями украсило ее желтые наряды листочков, издалека видна карнавальная прическа. В сентябре и лист на дереве не держится, замечено в народном календаре. Охотники на Семенов день притравливают собак на зайца, тяжеленные стали косые, жиреют.
    В лесу пахнет грибной духовитой сыростью, брусникой и вереском. Пчелы собирают последнюю дань, заклеивают все щели клеем прополиса и делают последние облеты, очищаются от кала.
    Заладили постылые холода, подолгу не унимается ненастье. Осенью дождь ситцем просеет, а воду хоть ведром черпай. В мглистом поднебесье пронесся клин журавлей, тревожно доносятся прощальные клики.
    Лишь пернатым хищникам ни к чему подавать сигналы, ведь они летят в одиночку.
     В сентябре-октябре у лосей свадебник, крепкие, как кремень, ветвистые рога быков. Только поединок рассудит соперников. Вот и оглашается торжественный лес боевым ревом зверей, а когда сойдутся, то яростным лязгом роговых спиц. Победитель станет обладать правом  иметь потомство.
    Чудесный бывает месяц октябрь, если нет дождей и ветров. Избытком силы, накопленным за знойное лето, дышит природа. Уставшие  травы по утрам долго дымятся, где-то по старицам и озерам деловито и властно кричат селезни, созывая в далекий путь своих беспечных подруг. Медленно рассеивается утренний туман, наступает ясный, прохладный, спокойный день. По берегам речушек ярко-красным огнем полыхают трепетные осины, спокойно и величаво горят пестрым пламенем спокойные березы. Кажется, море огня устремляется по руслу реки, как по огромному желобу, к зеленой стене хвойного леса и вот-вот подожжет его.
    Бывает, проживет человек жизнь, да так и не заметит, какая вокруг красота.  В конце месяца чистая полоса воды в пруду день ото дня становится все уже, по утрам, а иногда под вечер эта не замерзшая полоса густо дымится, мороз вытаивает из воды последнее тепло, накопленное за лето. Иду по просеке, на манок хорошо отзывается рябчик. Вдруг слышу, топот, шум, в 40-50 метрах остановился лось с ветвистыми рогами. Передо мной стоял молодой лес, редковатый, хорошо просматривался. Только подумал, что он (лось) может броситься на меня, в пяти метрах стояла старая ель, я хотел спрятаться за ней, успел сделать один шаг, как он бросился на меня прямолинейно. Я отступил на один шаг назад, лось стрелой пролетел мимо меня, залепило мне лицо и глаза землей и мусором из-под его копыт.
    Наступил ноябрь. Пурга затопила лес и изнеможенно утихла, снежные волны застыли между черными стволами деревьев. Лес изнемогал под тяжестью белизны и голубизны. Ели стали ниже ростом, распластали по сторонам широкие мягкие лапы. Березы похудели, стали выше и стройней, тонкие ветви их, недавно поющие, печально поникли вдоль хрупких стволов.
    Мои лыжи оставляли в снегу глубокие борозды. Стояла тишина, что слышны были голоса продрогших деревьев, потрескивание и шоркание. Шорохи и шепоты леса гулко отдавались в моих ушах. Лес был полон скрытой жизни. Узоры на снегу рассказывали о ней тем, кто умел видеть и стремился понимать.Причудливые заячьи тропы, заяц – выдумщик страхов, он пугается сам себя. Следы лисы – извивы и недомолвки ее жизни, свой природный ум она маскирует наивной хитростью. Волк трусливее, умнее и красивее всех лесных зверей. Голод не тетка, он заставляет его пожирать все живое исключительно ради того, чтобы выжить и выкормить потомство. Только одинокий волк труслив, глуп и гнусен. Волчья стая живет по строгим и разумным законам.
    Угрюмый красавец лось очень уж прямолинеен, чрезмерно обидчив и быстро отходчив. Он всю жизнь скитается по лесу, ищет себе достойных друзей, и настолько поглощен этими поисками, что ни на кого не обращает внимания. Даже волка он узнает только тогда, когда он наскакивает на него. Волк отваживается нападать на лося вовсе не из храбрости, просто он равнодушие лося принимает за отрешенность и даже за отказ от жизни. Я видел, как за лосем гнались два волка. Положив рога на спину, он уходил от хищников напрямик, размеренными, уверенными, саженными махами.
   А охота на лося с собакой имеет хороший успех. Учуя лося, собака осторожно подкрадывается к нему на расстояние 10-15 метров, перед ним начинает лаять спокойно, он на нее смотрит, мотает головой, пристращивает, иногда фыркает, собака отвечает и опять начинает лаять, он поглощен этим, не обращает ни на что внимания. Охотник осторожно подходит к нему на выстрел, стрелять нужно уверенно, наповал, иначе к раненному зверю подходить на выстрел сразу не удастся, он очень осторожен, лучше всего переждать два-три часа, чтоб зверь залежался, обессилел, истек кровью, тогда добить его.

                Ночёвка в лесу. 1946 год
 
   После работы второй смены мы с Евгением пошли на охоту, взяли ружья, лыжи, дошли до леса. Время было два часа ночи, кругом тишина, иногда потрескивал лес от мороза.
    Нашли сухостойные деревья, срубили их, очистили место для ночлега и костра от снега , сложили дрова клеткой-срубом с северной стороны, зажгли дрова, а южная сторона служила у нас сиденьем, на нее сложили рюкзаки, ружья, лыжи. Дрова разгорелись, тяга ветра была с севера, тепло шло на нас, несмотря на 25-  градусный мороз. Костер нас обогревал, подогрели продукты, поели, а вот попить чаю было не из чего, котелки не взяли. Пришлось пить чай с топоров, топоры нагревали на огне, клали на снег, он таял, вода с топора сбегала прямо в рот, так мы напились чая без всякой заварки, очень вкусно.
    Потом подремали, сидя на кряже, и незаметно подошло утро, рассвело. Пошли охотиться. Увидел след лисы, своим хвостом она след заметала, следы шли на поле, на котором стояли обмоты соломы. На поле оказались две лисы, одна шла влево, другая вправо.
    Я говорю Евгению, моя слева, а твоя справа. Так мы и пошли преследовать добычу, одели белые халаты. Моя лиса зашла в перелесок, молодой березняк. Подкрадываясь, увидел, лиса мышкует, подпрыгивая, разгребая снег, ловит мышей. Снял лыжи с ног, привязал веревочкой сзади за ремень патронташа, пригнулся, пошел к ней. Лиса была усердно занята, не обращала внимания по сторонам, не видя и не слыша меня, подкрался на выстрел, прицелился. Прозвучал выстрел, она дрогнула и легла на снег, я подошел – была мертва. Тащить лису было тяжело, вернулся, в лесу увидал пенек, сделал привал. Рядом стояла пихта, распустила мягкие лапы, снял ружье, рюкзак, начал снимать шкурку с лисы, кончики ушей были черные, стояли торчком.
    Евгений услышал выстрел, пошел ко мне, по моей лыжне, помог мне снять шкуру. Пошли искать свежие следы лис, заходили в перелески, шли по следу, они уходили в лога, из которых, выходить на лыжах было невозможно. Пришлось лыжи брать в руки и на четвереньках выползать из лога на поле. Пошел снегопад, сильный ветер, в двух метрах ничего не видно, дороги все занесло, пошел напрямик по лесу, направление домой по компасу, ориентиров на поле не видно, шел наугад. Куда выйду. Увидел огонек, вышел в деревушку, несколько домиков, до Ижевска было 5 километров. Иду по дороге, в глазах передо мной показывается проволока, наклоняюсь, чтоб пройти, стою на коленях 2-3 минуты. Поднимаюсь, иду дальше, опять проволока, повторяю то же самое, силы были на исходе, в рюкзаке еды никакой не было, только соль в коробочке. Взял соль в рот, пососал и припивал снегом, и так пришел домой в три часа утра. А в семь нужно идти на работу. Натянул шкуру на провялку для просушки, поел и тут же, сидя, уснул мертвым сном.
    Спросил у жены, Евгений заходил? Она ответила, заходил, поел и ушел домой, зашел к своим родителям, там его ждала милиция, его допросили, где был, куда ходил, обыскали, охотничий нож был в крови, забрали и увели в милицию. На работе меня спрашивают: «Где Евгений?», так как на охоту уходили вместе, мы с ним работали в одном цехе на разных участках мастерами. Начальник цеха спросил меня, я все объяснил, через два дня сообщили из милиции, его задержали по поводу убийства его жены. В отсутствие его, сосед по квартире зашел к жене Евгения, распили бутылку водки, а жена соседа была на работе, пришла домой прежде времени и застала их вдвоем, получился скандал. Он схватил нож, хотел постращать свою жену, она увернулась, он нанес смертельную рану жене Евгения.

                Встреча с цыганом

    Машинист паровоза Матвеев Костя, на вид спокойный человек, за обедам говорил: «Надо яйца есть так: взять в рот, а откусывать немного, чтоб побольше съесть хлеба». Однажды подошел к паровозу цыган, начал разговор, ему нужно было уехать на поезде, попросил разрешения войти в будку паровоза, где он обедал. Все спрашивал о паровозе, где манометры, где свисток, топка паровоза, всем интересовался, стал хвалить Костю: «Все ты знаешь, ну и голова у тебя, хороший человек». Подошло время отправления поезда, Костя сказал: «Давай, выходи из будки». Он не выходил, он взял ручник-молоток, пригрозил, цыган вышел и говорит: «Думал, ты хороший человек, а ты сидишь на бочке с дымом и ничего больше не знаешь». Так расстался Костя с пассажиром.

                Случай на переезде

    Машинист Колотов Иван ехал с груженым составом. Не доезжая Воткинского тракта, впереди на переезде железной дороги ехал мужик на лошади с санями, вез воз соломы, своротить с дороги не смог, снег был глубокий, соскочил с воза, обрубил гужи у хомута, лошадь выскочила с дороги в снег, и он с ней. Подошел паровоз, стал толкать воз соломы, а помощник машиниста Юшин Иван видит такое дело, говорит машинисту: «Иван, куда-то мы подъехали к обмету, видишь, солома, и паровоз все движется в соломе».

                Жизнь отца

    Отец Иван Петрович Порсев родился в деревне Сениха Сарапульского района в 1892 году. В 1914 году мобилизовали на Ижевский ружейный завод, работал слесарем, отделочником в ствольно-коробочной мастерской. Пришел Колчак, завод с оборудованием был эвакуирован в Сибирь вместе с рабочими, так он попал в Китай, Манчжурия. Там работал кучером на лошади у хозяина чайной фирмы Чистякова. В 1921 году был сильный голод в России. В 1922 году был организован поезд с продовольствием для  голодающих России, он был назначен проводником поезда. Куда он сдал этот поезд, не знаю. Михаил Иванович Калинин принимал его, выдал бессрочный паспорт, в 1922 году вернулся на родину, был восстановлен в гражданстве, был депутатом съезда России.
    В 1929 году выбран председателем вновь организованного колхоза-артели по совместной обработке земли. После брошюры Сталина «Головокружение от успехов» его стали притеснять как организатора, грозили убийством. В деревне был пожар, сгорело 13 домов, в том числе и его. Уехал в Ижевск, поступил обратно на завод в ствольно-коробочную мастерскую, где и работал до 1933 года. Потом был уволен, когда была чистка партии. Поступил в городской земельный отдел, работал заведующим хозяйством. Председатель Матвеев направил его в Кировский сельхозинститут, кончил курсы по искусственному осеменению скота, чтоб развести племенной скот в Удмуртии, было организовано хозяйство, куплены племенные быки. Быки были большие, справляться с ними было трудно, вставляли им усмирительные кольца в ноздри, не один раз был у них на рогах. Так начиналось искусственное осеменение. Быки были на строгом учете, их было мало, но кормили хорошо, даже давали куриные яйца.
    В одно время привел осеменять корову какой-то начальник. Отец осеменил искусственно, а он просил накрыть быком. Отец за это был наказан. Начальник написал донос в НКВД, отца посадили 1 ноября 1937 года, а 11 ноября того же года он был расстрелян. После него остался работать Мурашов, который сожалел, приходил к моей матери. Нас осталось у матери 7 человек, меня взяли в Красную Армию, остальные помогали маме. Она ходила по колхозам, помогала в уборке урожая, серпом жала с начала до конца, зарабатывала на хлеб. Носила передачи отцу, теплые вещи, все принимали, а ответа от него не было. Писали много жалоб, доказывали о невиновности его. Когда я пришел из армии, написал заявление, спрашивал, где отец и за что посадили. Меня вызвали на прием, сказали, осужден, выслан в отдаленные районы страны, потом сообщим. Послали повестку явиться в ЗАГС, там дали похоронку, умер, рак желудка. Мать умерла в 1953 году, так и не знала, где умер и где похоронен муж. В 1991 году пошел вторично в КГБ, там прочитали протест прокурора, сообщили, что расстрелян 11 ноября 1937 года в 3 часа утра, а где, не сказали*. А дело, начатое отцом, живет по всей республике.
   
                Ижевск, Удмуртия
 
*Порсев Иван Петрович (1892-1937), полностью оправдан за неимением состава преступления, занесён в Книгу Памяти жертв политических репрессий Республики Удмуртия (примечание редактора).