"Повесть о пережитом. Моё Советское детство в деревне Шоломы, Зуевского района, Кировской области". Часть 1

Родился я в деревне Шоломы. Крестили меня в церкви села Мудрово. Привезли меня в церковь на санях. После крещения, когда меня принесли к саням, то обнаружили, что все «сыромятные» ремни: вожжи, подпруга, шлея и т.п. были сняты или отрезаны ребятнёй, видимо для коньков. Тогда еще не было ботинок для коньков, а валенки к конькам привязывались ремнями. Коньки назывались тогда «Ласточки» и «Снегурочки». У «Снегурочек» передние лезвия были более загнуты. На таких коньках катались и по краям дорог, ну и, конечно, по льду рек.

Управление лошадью было в какой-то мере потеряно, но как-то меня довезли до моей деревни. Кроваток детских в деревнях не было, и я качался под потолком в зыбке, которая была устроена так: в потолок вворачивалось кольцо, один конец жерди вставлялся в кольцо, а ко второму концу привязывалась зыбка – своеобразная плетёная длинная корзина. В корзине – матрац и подушка.

Крёстной моей была сестра моего отца, Ирина Ермолаевна. Её фамилия в замужестве была тоже Шоломова. Хотя её муж, Шоломов И.А., и не был моему отцу родственником (был однофамилец; видимо фамилия была в честь деревни Шоломы). У моей крёстной, Ирина Ермолаевны, был деверь (брат её мужа), Шоломов Пётр Андреевич, который в кампании по спасению Челюскинцев в 1934 году был начальников посёлка Уэлен, на Чукотке. С этого посёлка летали: лётчик Водопьянов и другие на льдину, и с неё вывозили на этот посёлок спасённых членов экипажа парохода «Челюскин». За что лётчиков наградили золотыми звёздами «Героя Советского Союза». Звание «Герой Советского Союза» было принято тогда впервые. Ну а Петру Андреевичу был, видимо, вручен орден Ленина. И за его отцом в деревню Шоломы прилетел из Москвы самолёт и увёз его на приём к Сталину за 1000-у километров. На этом приёме чествовали Челюскинцев, их спасателей и членов их семей. А когда Пётр Андреевич приезжал из Москвы в гости, то из г.Зуевки до деревни Шоломы его привозили и увозили служебной лошадью секретаря райкома партии (такой был почёт!).

Я помню, когда бывал в доме моей крёстной, то у них видел книгу про спасение Челюскинцев. В этой книге читал биографию Петра Андреевича и видел фотографию дома (он стоял рядом с нашим домом), в котором он родился. Я не помню, как называлась книга, и кто был её автор. Позднее, я в библиотеках Новосибирска такой книги не нашел. Правда, в Интернете внучка Евгения нашла книгу М. Водопьянова «Полёты», издания 1937 г. В этой книге упоминается о встрече лётчика М. Водопьянова с Петром Андреевичем Шоломовым, который после спасения Челюскинцев, был переведен начальником полярной станции «Маточкин шар» на острове Новая Земля…

Сейчас нашей деревни уже не существует: наш дом сгорел, а дом моей крёстной был разобран, как и другие дома, на дрова. Когда мы переехали жить в 1949 году в г. Зуевку, то в нашем доме остался жить Фёдор, брат отца, с моей бабушкой, Анастасеей Михеевной. Позднее, брат отца, Фёдор, переехал жить в г. Зуевку, и в дом переселился жить племянник моего отца, Мусихин Леонид Петрович. А бабушка моя перешла жить в дом моей крёстной тёти. Бабушка моя умерла в 1958 году, а все жители переехали: кто-то в г. Зуевку, кто-то в деревню Большие Пасынки (эта деревня после объединения колхозов Н.С. Хрущёвым стала центральной усадьбой большого колхоза). Правление колхоза было в деревне Зуи, около г. Зуевки.

Раннее моё детство я помню отрывками. В 1942 году родился мой брат Сергей (Веня брат уже был). Роды на печке принимала моя бабушка, а мы с дядей Федей спали на полатях. Когда мы проснулись с ним, то бабушка сказала нам, чтобы мы отвернулись (правда между полатями и печкой висела занавеска). Наша бабушка принимала роды у всех женщин деревни (была продвинутая!).

Помню, как провожали отца на войну. Пришли родственники из другой деревни и жители нашей деревни. Это был, видимо, 1942 год. Помню, как я играл с подружкой, она жила в соседнем доме. Помню, как уходил на войну её отец: он нёс её на руках до конца деревни, а потом сел на телегу, запряженную белой лошадью по кличке «Зима», и его отвезли в г. Зуевку. Помню, как плакали женщины, когда получали извещения (телеграммы о гибели или мужа, или старшего сына).

Помню, как мы целыми днями летом «пропадали» на речке Кордяга и купались до посинения. Вначале плавать не умели и плавали вдоль берега, одной ногой задевая об отмель. Помню, как двоюродный брат посадил меня в лодку и с середины речки вытолкнул меня из лодки. Я с плачем поплыл в сторону берега, и так я научился плавать.

Помню, как весной, во время Пасхи, босые мы бегали от двора до двора другого дома и качались на качелях. На концах качелей стояли более взрослые ребята и раскачивали качели. Мы боялись, но не подавали вида. Ноги наши замерзали, когда мы сидели на качелях, и когда бегали по улице, перепрыгивая через островки еще не стаявшего на дорогах снега. Босые бегали всё лето, а иногда и осенью. Когда бегали летом по грязи босые, то на ногах были трещины от грязи. Верхние части ступней очень болели. Когда ложились спать, то мама или бабушка мыли нам ноги и смазывали их сметаной.

Босые, мы ходили по лесу, болоту, лугам и по скошенной жниве, когда собирали колоски или приносили еду к обеду своим матерям. Помню, как с моим двоюродным братом, Шоломовым Сергеем Ивановичем – сыном моей крёстной тёти (полным тёзкой моего брата Шоломова Сергея Ивановича) мы однажды угоняли отставшую от стада козу на пастбище. И на обратном пути решили искупаться в речке, местами пересохшей. Эта речка протекала поперек нашей деревни и впадала в реку Кордягу, где наше было «куплище» (так называли мы пляж). Оказывается, когда мы залезли в часть речки с водой, то выяснилось, что она заполнена жидкой грязью. Мы кое-как вылезли из этой жижи и, прикрывшись штанами, голые пошли вдоль деревни к своим домам. Моя бабушка налила воды в корыто и обмыла меня. P.S. трусы мы не носили тогда.

Помню момент, когда меня бодливая коза загнала на изгородь. Моя мать, чтобы вылечить от испуга, отстригла от этой козы волосы, подожгла их и наклонила меня над ними у порога дома, что-то приговаривая. Помню, как меня бодливый бык загнал на турник (так мы называли перекладину). Турник мне сделала дядя Федя, между развилкой в липе и стеной нашего дома.

Помню, как бегая по лугу с бичом, я концом бича наткнулся и ушиб глаз. Мать моя потом водила меня в село Мудрово к фельдшеру по фамилии Орешек (я тогда думал, что орешками назывались врачи).Помню, как с большим ножом я выбегал из дома и, держа его в руке, ткнул лезвием около уха, открывая дверь.

Помню, когда с дядей Федей весной во время ледохода я ходил собирать рыбу. Он ловил её намётом (сеть на шесте). Помню, как с ним мы ходили на рыбалку: он в речку (меньше, чем р. Кордяга) забрасывал намёт, а я боталом (полый конус на шесте) мутил воду и загонял рыбу в его намёт. Рыба почему-то в мутной воде уплывала, при этом против течения речки. Помню, как я ходил с удочкой один вдоль реки и удил (рыбачил крючком на леске) рыбу. Закину удочку и про себя говорю, что следующая рыбка клюнет для мамы, следующая – для бабушки, следующая – для брата Вени или Серёжи.

Помню, как меня утром будила женщина-пастух, так как настала очередь помогать ей пасти скот на выгоне, за деревней у реки. А так тогда утром хотелось спать…

Помню, зимой и весной я целыми днями лазил по сугробам и вечером приходил мокрый домой, и залезал на печку обсыхать. Помню, как по насту утром ходил на луга и привозил на санках остатки сена из колхозных стогов. Помню, весной ходил на колхозное поле и собирал прошлогоднюю картошку: залез на поле в густую грязь и, вылезая из неё, оставил сапоги.

Помню, как с дядей Федей ходили в болото, пилили берёзы и вытаскивали их зимой на край болота (было разрешено пилить их на дрова). У дяди Феди было ружье, и ходили с ним по деревне и стреляли голубей на еду. Иногда попадались вороны и галки. Их мы отдавали на еду тем, у которых было много детей и есть им было нечего.

Помню, как во время войны к нам поселили жить эвакуированных деда и бабку. Этот дед (фамилия Елисеев Марк Елисеевич; он был из Новгородской области, Хвойнинский район, Подосиновский сельсовет, почтовое отделение Бабье, село Крушиново)был находкой для колхоза и жителей деревни. У него были «золотые» руки. Он делал телеги, сани, сбрую для лошадей, был хорошим кузнецом (ковал подковы и т.п.). Для людей подшивал валенки, плёл лапти, делал ручные мельницы, делал ручные барабанные тёрки для картошки, делал санки, лыжи. Он был хороший охотник: ловил капканами зайцев и лис. Волки в капканы не попадались, т.к. видимо, они чувствовали запах человека и металла.

Волки во время войны, летом, по ночам нападали на лугах на лошадей. Чтобы лошади далеко на пастбище не убегали, их стреножили (т.е. верёвкой связывали передние ноги), и они скачками передвигались. Лошади были слабые, больные. Стая волков нападала на лошадь, лошадь не могла убежать, отбивалась задними ногами. Волки лошадь хватали за горло (как мы говорили – «загрызали»), лошадь истекала кровью и умирала. А если лошадь под утро была еще жива, то конюх перерезал ей горло. И мясо таких лошадей колхозникам выдавали по трудодням. Зимой, в стойлах, лошади сами умирали от болезней, а может быть и от голода. Трупы лошадей выбрасывали за конюшню, на край деревни. Ночью приходили стаи волков, грызли эти трупы, и по округе слышен был волчий вой. Приходили охотники иногда из города с ружьями, но ни одного волка, по-моему, не убили. Волки по ветру чувствовали запах охотников и близко не подходили.

В войну было очень много волков в лесах (даже, говорили, были шакалы). Но мы как-то не боялись. Летом я, например, один ходил за грибами, и в голову не приходило, что надо бояться волков. Помню, однажды летом, ночью я вместе с конюхом один раз ходил караулить лошадей. Мы подошли к табуну, конюх на землю что-то подстелил, мы легли на эту подстилку, закрылись каким-то плащом. Конюх захрапел и уснул, я не заснул всю ночь, и сильно замёрз. Утром лошади все были целы. Видимо волки нас чуяли и не осмелились напасть на лошадей.

Был еще такой случай. Моя мать работала конюхом. Летом, днём мы пасли лошадей; были маленькие и жеребёнки. Один жеребёнок был более спокойный. Я покатался на нём (седла не было в наличии). Потом погнали лошадей в деревню, в конюшню. Я сел на этого жеребёнка и за табуном поехал по деревне. Еду рядом с домами. И вдруг из ворот дома выскочила девчонка и крикнула. Мой жеребёнок бросился в сторону, я упал с жеребёнка. При падении моя нога зацепилась за поводок узды, и жеребёнок волоком протащил еще несколько метров. Такой случай в народе назывался «поставил берёзу».

Помню, я еще раз «поставил берёзу». Двоюродный брат посадил меня на воз с сеном. Сам он сидел впереди воза, а я на коленках сзади воза. Ехали мы по полю. Вдруг он дёрнул вожжи, и лошадь рванул вскачь, ну а я слетел с воза на спину и ударился головой о землю. Было больно, но встал и снова залез на воз с этим сеном (воз был высотой около двух метров).

Помню еще такой случай. Я сидел на завалинке около дома. И вдруг мимо меня пробегает девчонка с большим пучком крапивы в руке, и этим пучком крапивы «угощает» меня по лицу. Было очень больно (долго «горело» лицо) и обидно. По-моему, была та девчонка, с которой мы играли часто и, видимо, чем-то я ей «насолил».

Помню и такой случай. На краю деревни, где жила девушка лет 14-ти, видел такую сценку. Одна бабушка, с пучком крапивы в руке, хлестала по голой попе эту девочку, а голову при этом её зажала своих ног. Бабушка во время порки при этом приговаривала: «Будешь ещё дёргать морковку в чужом огороде?». Бабушка этой девчонке преподнесла такой урок «воспитания». Даже родная мать за нее при этом «уроке» не заступилась.

Припоминаю, как мы после дождя бегали по лужам, и брызги грязные разлетались во все стороны. Дорога вдоль деревни была очень пыльная в сухую погоду. Мы горстями набирали эту пыль в фуражки (они тогда в деревни назывались картузами) и высоко бросали над головой эти фуражки (иногда соседская фуражка с пылью появлялась и над моей головой).

Летом мы ходили за земляникой. Наберёшь стакан и, иногда, не донесёшь и до дома. Срывали лист подорожника, заворачивали в него одну ягодку и съедали. И таким образом в кружке не оставалось ни одной ягодки. Когда собирали в березняках грибы, то при этом мы ножом их не срезали, а просто ломали под корень. По весне, на полях собирали хвощ молодой (мы называли его пестиками) и там же его ели. Он был очень вкусный. Из этих пестиков бабушка пекла пирожки, тоже вкусные. Весной еще на лугах собирали щавель (его мы называли кИсленкой) и тоже ели «за милую душу».

Черная земля в деревне была только на лугах, около болота. На полях земля везде была коричневая – глинозём, и не очень плодородная. Во время войны и после войны поля удобряли колхозным навозом. Навоз возили на телегах из колхозных дворов (скотных дворов).Несколько раз мне разрешали везти навоз их колхозного, скотного двора на поле. В телегу, запряженной лошадью, женщины набрасывали навоз. Я садился впереди на телегу и отвозил на колхозное поле, и там навоз вилами сбрасывал с телеги (помогали, конечно, и женщины). Ребята же, которые учились в 6-7-ом классах, казались взрослыми, и они сами запрягали лошадей и вывозили с полей снопы: ржаные, овсяные и т.п., а также сено с лугов летом, зимой сено из стогов. Траву на сено женщины на лугах косили косами (их называли литовками). Когда трава подсыхала, её сгребали граблями в валки, затем сгребали в копны (копнили). Сено из копен вывозили к стогам на волоках. К дуге и подпруге прикрепляли две берёзки, между ними делали перемычки, и получали волока. На эти волока, из копен, вилами накладывали сено, закрепляли верёвками, и лошади везли эти волока к стогам. Верёвку отвязывали, и копна сена оставались у стога. На стоге стоял дед с граблями, а сено с этих копен вилами «метали» (подавали) женщины, т.к. мужики были все на войне. На таких волоках я несколько раз возил сено к стогам. Сидели мы на спине у лошади (верхом) без седла. И, если долго поездишь верхом без седла, то очень сильно намозолишь попу. Я это испытал на себе, в эти моменты, когда возил сено на волоках и в те моменты, когда конюх садил меня верхом на лошадь без седла и разрешал покататься на ней. Помню такое еще случай. С дядей Федей мы на пастбище увидели умершую лошадь (наверное от болезни). Рядом с ней мы увидели большую яму (могилу), и в неё столкнули умершую лошадь и засыпали её землёй.

Ещё я помню, как брал я мешок, серп и шёл заготавливать траву (в основном клевер) себе на еду. Этот клевер срезал серпом, складывал в мешок. Бабушка или мама сушили эту траву. Потом на полу расстилали большой брезент и мололи эту траву на самодельной мельнице (электричества тогда и по 1960 год в деревне не было). В результате получалась мука (труха), которую добавляли в тесто, как наполнитель, вместо муки, т.к. муки не хватало. Иногда, когда тёрли картофель на крахмал на самодельной тёрке, то отжимки, после тёрки, добавляли в тесто (тоже как наполнитель). А некоторые, совсем бедные люди, пекли лепёшки из одной травы, а иногда из семян травы – лебеды. Лепешки они пекли и из куколя (так назывались коробочки льна, из которых ранее было удалено льняное семя). Я у этих соседей пробовал такие лепёшки. В лучшем случае эти лепёшки перед выпечкой обваливали в муке, чтобы не распадались.

 

Автор: Шоломов Георгий Иванович

Комментарии

Аватар пользователя a-musikhin

Евгения, спасибо! Очень интересно. А что же Вы автора воспоминаний не указали?

Аватар пользователя Евгения Мартенс

Здравствуйте! Спасибо за слова поддержки! Я обязательно это исправлю. Просто в предыдущей записи блога писала, что автор этих строк мой дедушка, Шоломов Георгий Иванович. https://rodnaya-vyatka.ru/blog/15633/133795

Будут и другие части. Там тоже много интересного, про быт жителей в том числе. Я постепенно перепечатываю его рукописный альбом. 

Аватар пользователя skygrad

Вятские Шоломовы, видимо, находятся в родстве и идут от знатного вятчанина Шелома известного по грамоте 16 века. У него по описи в завещании была "шапка железная" - шлем или шелом.

Аватар пользователя a-musikhin

Совсем не обязательно от него.

Аватар пользователя Алекс Логинов

Спасибо за то, что напечатали, поделились.

Если кому интересно:

Моя бабушка была родом из Больших Соболей и побеги молодого Хвоща называла пистиками.