Родина моя малая - Шурги (продолжение)

С уходом колчаковских войск в 1919 году, для Малмыжского уезда закончилась Гражданская война. В деревню вернулся и далекий мой родственник – Прозоров Никита Григорьевич, 1900 года рождения. Сбежавший на фронт мальчишка, вернулся орденоносцем – в 1923 году он был награжден  Орденом «Красное знамя РСФСР». В приказе о награждении его значилось: «За боевые подвиги в разведке» (приказ РСВР № 82). Со своим 150 стрелковым полком 17-ой дивизии  он поучаствовал не только в Гражданской, но и в Советско-Польской войне.

Комстостав 150-го полка 17-ой стрелковой дивизии в 1919 году. Предположительное место съемки - г. Бобруйск.

А затем началась коллективизация. В 1931 году в период образования колхозов в деревне Шурги произошел очень примечательный казус. Марийцы, которых в деревне было еще большинство, первые провели собрание, на котором решили объединиться в колхоз, но одним из пунктов повестки стоял вопрос: «А принимать ли нам кряшенов в колхоз?». Громогласно проголосовали, что нет, не нужно. А кряшенов в деревне в ту пору было уже не четыре семьи, как в XIX веке, а чуть меньше половины от общего количества жителей.

Вообщем, приняли решение. Получалось так, что кряшенское население деревни не могло вступить в колхоз, получить землю для обработки, отработать трудодни. Да и вообще все они получались «кулаки», которых не грех и раскулачить. Да и жили бережливые кряшены на порядок лучше, чем марийцы, ибо владели многими ремеслами (к примеру, мой дед – Степанов Яков Сидорович, помимо прочего крестьянского труда, был знатным бортником и охотником, шил одежду вплоть до зимних тулупов, ремонтировал обувь, делал мебель, был неплохим плотником и скорняжником).

В ответ на это кряшены провели свой сход и решили отправить в Москву своих ходоков – братьев Соловьевых - Степана и Андрея (оба брата ранее были Степановыми, но фамилию изменили, испугавшись родства и возможных репрессий в отношении Степановых, у которых квартировались колчаковские офицеры). Два брата за пару месяцев добрались до Москвы и добились приема у «всесоюзного старосты» Калинина Михаила Степановича. Последний, выслушав рассказ делегатов, выписал бумагу, согласно которой кряшенскому населению деревни Шурги разрешалось организовать свой колхоз. Так и получилось, что в небольшой деревушке, в которой насчитывалось едва 50 хозяйств, появилось два колхоза.

А затем во всей России наступили темные времена – времена репрессий. И опять глухоманское расположение деревни Шурги сыграло ее жителям на руку. Я знаю только о двух репрессированных жителях деревни, хотя их могло быть и больше.

Первым судили Прозорова Василия Григорьевича, 1910 года рождения (брата орденоносца, о котором упоминается выше). В 1934 году осудили его по печально знаменитой статье 58.10 УК РСФСР - «Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений». Судя по всему, его выслали, так как уже в 1936 году осудили его за побег с места обязательного поселения (ссылки) по статье 82 того же скорбного кодекса. Но меру наказания определили ниже низшего предела – 1 год условно, хотя полагалось не меньше 3 лет лагерей.

Вторым пострадавшим от репрессий стала Степанова Матрена Сидоровна, 1895 года рождения, старшая сестра моего деда. В тридцатых годах Матрена Сидоровна в похозяйственных книгах деревни Шурги значилась как «глава хозяйства». А хозяйство-то было достаточно зажиточным. Мой прадед  - Степанов Сидор Степанович, всегда носил с собой крупную сумму денег, и, что нехарактерно для деревенской жизни, носил белый костюм и одевал шляпу. В 1939 году за Матреной Сидоровной приехало два сотрудника из областного управления НКВД. Ничего никому не объяснив, они просто ее забрали. Довезли до Малмыжа, где она ночь провела в пересыльной тюрьме, а наутро повезли ее в Киров. Но в дороге Матрена Сидоровна помутилась рассудком, и сотрудники НКВД решили ее сдать в ближайшую психоневрологическую лечебницу. Таковой оказалась психбольница в селе Ашлань Уржумского района. Через пару недель Матрена Сидоровна там и скончалась. Родственники погоревали, а прадед сказал, что-то вроде: «Ко мне подбирались». Кстати, так и не понятно до сих пор, почему прадеда – зажиточного даже в советское время человека, принимавшего у себя колчаковских офицеров, стороной обошли раскулачивание и репрессии.

В конце того же 1939 году, после присоединения к СССР Прибалтики, недалеко от деревни, на месте Старых Шургов (откуда в начале XIX века жители деревни и переселились), построили барачный поселок для ссыльных переселенцев из Эстонии. Было их немного – может быть сотни две. Режим спецпоселения у них был вполне сносный,  допускался натуральный обмен между спецпереселенцами и местными жителями. Эстонцы были вполне спокойными, работящими. Различные свои поделки (трубки, табакерки и прочее) они обменивал на продукты у местных жителей. Перед началом войны количество ссыльных эстонцев в лагере увеличилось. Но к середине войны  лагерь зачем-то расформировали. Мужчин-эстонцев частично призвали в РККА, а частично - отправили в более глухие места, кого-то осудили. Большинство женщин из спецпоселка направили в город Малмыж, где они работали в швейных мастерских. При этом не только работали, но и обучали искусству шитья местных молодых девушек. На 1 июля 1945 года в Малмыжском районе спецпереселенцев из Эстонии значилось 144 семьи, всего – 250 человек, то есть больше, чем в каком-либо другом районе Кировской области.

Эстонская и еврейская семьи, депортированные из Эстонии в июне 1941 года. Лето 1941 года, Кировская область. 

Эстонские девушки, депортированные с о. Саарема. Кировская область, на лесозаготовках. 

За годы войны из деревни на фронт отправилось более двадцати мужиков (не вернулось с войны 12 человек). Значительную часть взрослого населения мобилизовали для выполнения принудительной трудовой повинности («трудовая армия»). Мой дед, например, почти восемь месяцев гнул лыжи в Вишкиле Котельнического района, после чего он вернулся в деревню и был назначен бригадиром, а затем председателем колхоза (диковатое разделение деревни на два колхоза по национальному признаку к тому моменту ликвидировали – колхозы объединили, в послевоенное время колхоз именовался «Смычка»). В 1943 году деду пришлось по «настоятельной просьбе» сотрудников НКВД создавать из местных жителей что-то типа «летучего отряда самообороны» для ликвидации банды, действовавшей в окрестных лесах с начала войны (о чем я уже писал в записи «Три брата»).

В послевоенное время, помимо колхозного труда, значительная часть населения деревни была занята на работах в Константиновском леспромхозе. В народе леспромхоз шутейно называли «кадры», так как там очень быстро построили поселок, отдельную больницу, имелись другие собственные учреждения – соответственно и имелись различные должности, то есть «кадры».

В 1950-1970-х годах в деревне были колхозные деревянные телятник и конюшня, расчитанная на 10-12 лошадей. В начале 1980-х годов на их месте построили кирпичную свиноферму с пристроенной котельной. Свиноферма проработала чуть более 10 лет. Работали на ферме Прозоров Николай Михайлович, Лопухина Раиса Васильевна, заведовал фермой долгое время колхозный бригадир - Стрельцов Александр Егорович. Некторое время фермой заведовал и Никитин Владимир Прокопьевич. В начале 1990-х годах ферму растащили буквально по кирпичику.

Еще часть населения была занята мочальным промыслом. Для этого на ручье Кубык сами жители запрудили пруд, весной там замачивали липовые лубки, которые притапливали тяжелыми бревнами. Летом лубки доставали и делали мочало. Полученный материал скупался Малмыжским районным обществом слепых. При этом мочальный промысел был достаточно прибыльным. Об этом я могу судить из архива своего деда, человека рачительного и бережливого – в свой архив он на протяжении многих лет записывал доходы и расходы семьи, погодные наблюдения, деревенские события. Так вот, за июнь 1951 года дед заработал на заготовке мочала 350 рублей, что обеспечило более трети дохода семьи.  Из записей деда я также узнал, что помимо обычного леспромхоза, существовал еще и «Военлеспромхоз № 7», платили в котором раза в 1,5 больше, чем в Константиновском леспромхозе.

Дом моего деда - Степанова Якова Сидоровича.

 

Несмотря на то, что в 1950-х годах деревня несколько разрослась, официально существовала всего лишь одна улица – улица Лесная.

Один из проулков деревни Шурги, конец 1950-х годов.

Магазина как такового в деревне Шурги никогда не было. В 1960-х годах местным жителям по договору с РАЙПО разрешили открывать в своих домах своего рода магазины. Товары отпускались в магазинах ближайших сел, «продавец» доставлял товары в деревню и торговал из дома строго по государственным ценам. За такой труд «продавец» получал скромное вознаграждение. Первым таким «продавцом» в деревне стала Степанова (Доможирова) Анна Дмитриевна. Однако, вскорости у нее образовалась недостача и в ее отношении хотели возбудить уголовное дело. Недостачу погасил из личных сбережений мой дед, который после этого сам стал торговать в 1967-1968 годах. После него  торговали Стрельцов Александр Егорович и Лебединец Юрий Петрович.

Жители деревни Шурги, конец 1950-х годов.

В 1950-х годах из культурно-массовых и учебных учреждений в деревне имелись только четырехклассная начальная школа, была площадка для танцев, да раз в неделю приезжала кинопередвижка, демонстрирующая почему-то только немые фильмы. Электричество для кинопередвижки и танцевальной площадки  вырабатывали с помощью дизельгенератора, так как в деревне вплоть до 1970 года не имелось электричества. Линию электропередач (ЛЭП) начали прокладывать рядом с деревней за год до этого – в 1969 году. Установленным порядком на каждую семью в деревне полагалось расчистить до 30 соток леса.

В 1969 году в деревне Шурги произошло еще одно необычное происшествие – пропал мой двоюродный брат Степанов Михаил Елизарович, которому едва исполнилось 15 лет. Искали его не только шургинские, но и жители окрестных деревень и сел. Как оказалось, его увела молодая удмуртка. В памяти жителей завятской части Малмыжского района были еще свежи так называемые «Мултанские события». Когда Михаил сообразил, что его ведут в сторону глухих удмуртских деревень, он попросту сбежал. Удмуртку эту так и нашли…

Северная окраина деревни Шурги, 1989 год. Еще в 1970-х годах слева и справа от едва заметной дороги стояли дома.

Дорога на деревню Арык.

Поле на южной стороне деревни Шурги.