Путешествие в пережитое. Часть IV. 101-й - Лесные Поляны

Лесные Поляны. Я долго не мог привыкнуть к этому названию. Ближе было короткое и удобно произносимое – 101-й. Правда, официально он носил более длинное имя – посёлок 101-й километр Горьковской железной дороги. Его мало кто знал, пока не сталкивался с казёнными бумагами и делами. Большинство не сталкивалось.

Подтекст понятия «101-й километр» для многих обитателей посёлка, бывших омутнинских, зюздинских, кайских и других камско-вятских крестьян оставался неведомым. Для них он не имел никакого значения, кроме одного – место прямо у железной дороги, где можно жить и работать, выехать в любое время куда угодно, строить своё будущее. Сегодня истинная суть «Сто первых километров», которых в стране были тысячи, совершенно забыта, сознательно или бездумно фальсифицирована, извращена. Выпячивается, проклинается, воспевается, вдалбливается в сознание людей прозой и стихами, песнями и кинофильмами только одна сторона, самая тёмная, уголовно-политическая. Она романтизируется или, наоборот, демонизируется, однозначно трактуются как способ ограничения в правах, средство избавления столиц и больших городов от «нежелательных элементов» - «инакомыслящих», тунеядцев, мелких спекулянтов, фарцовщиков, пьяниц, отбывших наказание или отбывающих условные сроки уголовников. Достаточно вспомнить песни А. Розенбаума и группы «Лесоповал», фильм режиссёра Л. Марягина «101-й километр», чтобы всё представить в «картинах маслом». «Сто первые километры» рисуются чуть ли не исчадием ада, средоточием всех пороков. «Ностальгическая волна» мнимых и специально выдуманных страданий захлестывает историческую действительность пеной кабацкого и бандитского беспредела, воровских «малин», диссидентских стонов и плачей о несправедливости и жестокости. Нелепо отрицать чёрную часть судьбы «сто первых километров». Она была. Она была и на нашем 101-м. Но сейчас, с высоты своих лет и жизненного опыта, я могу несколько по-иному понимать и оценивать оставшиеся в моей памяти эпизоды. Большая часть литературного и кинематографического негатива построена на мемуарах высланных по разным причинам людей из крупных городов, Москвы и Ленинграда, не знавших провинциальной, простой народной жизни, зачастую совершенно не приспособленных к ней, боявшихся и потому не любивших и даже презиравших её. Они не умели и не хотели делать то, что у нас делалось, да и сейчас делается по привычке каждый день, мимоходом – строгать лучину, сдирать бересту для растопки печи, пилить и колоть дрова, поднимать из колодца или носить в вёдрах из реки воду, разжигать примус и настольную лампу, а потом с риском порезать руки чистить закоптелое стекло лампы старой газетой, ходить в тяжёлых от грязи сапогах и сырых валенках, убирать лопатой осточертевший снег… Это те немногие домашние дела, без которых невозможно было обойтись на многих «Сто первых километрах». А ещё – тяжёлая физическая работа или сиденье на «интеллигентском месте», тёплом, но таком скучном, унылом и тоскливом для кипучего творческого ума, что поневоле тянет к водке, а то и к перу, размышлениям о бренности бытия, сволочизме действительности и мироустройства. Уже сам по себе местный жизненный уклад представлялся многим каторгой, адскими мучениями. И потекли смешанные из соплей и слёз ручьи и реки прозы, стихов и песен. Переплелись, смешались в один поток политика, идеология, уголовщина и просто детская обида. Со временем этот поток приобрёл в глазах многих моих соотечественников романтический и даже героический оттенок. Тема стала модной, а в постсоветские годы и прибыльной в публицистике, беллетристике, музыке, живописи, кинематографе, науке…

Эпизация и демонизация тёмных сторон «Сто первых километров» закапывает в небытие всё то, хорошее, что было у них и что они дали. А дали они стране немало.

История «101-го километра» начинается в России с появлением железных дорог. Родилась целая концепция, обосновывавшая его необходимость. Первые опыты привели российских инженеров и подрядчиков к мысли о том, что на сто первом километре строящейся железнодорожной линии, удобном как с технологической точки зрения, так и в символическом, знаковом смысле, должна была быть создана некая материальная база, которая позволила бы экономить время и ресурсы при транспортировке материалов на новые километры и для поддержания в рабочем состоянии пройденных участков трассы. (См. https://rollerhockey.ru/otkuda-schitalsya-etot-101-y-kilometr-istoriya-p...).

Традицию продолжили во времена СССР, когда в годы первых пятилеток объемы строительства дорог и промышленных объектов несоизмеримо возросли. «Сто первый километр» стал символом технологического прогресса и самоутверждения страны. На «Сто первых километрах» появились сотни заводов и фабрик, предприятий самого различного назначения, городов и посёлков, где нашли работу и жильё миллионы людей.

Символикой «Сто первых километров» не преминули воспользоваться борцы с преступностью и инакомыслием. Этого требовали также интересы колоссального промышленного роста. Рабочих рук катастрофически не хватало. Поэтому практически на каждой крупной стройке появились исправительно-трудовые учреждения (ИТУ) или, проще говоря, лагеря осужденных (заключённых, «зэков»). В интересах народного хозяйства и перевоспитания отбывавших наказание людей была разработана целая система мер их стимулирования к труду и хорошему поведению - различные формы досрочного освобождения из-под охраны, сокращение на одну треть или наполовину сроков наказания, досрочное освобождение с последующим закреплением на строящихся объектах.

Исправительно-трудовые лагеря на 101 километре существовали с 1923 года и почти до распада СССР. Со временем 101-й километр стал наказанием не только уголовников, но и тех, кто выражал своё недовольство существующей политике и идеологии (https://nevskie-palaty.ru/fakty/101-kilometr-znacenie-v-sssr-i-istoriya-...).

Если сравнивать общую судьбу 101-х километров с судьбой нашего посёлка, то приходишь к выводу, что она начиналась примерно одинаково.

В апреле 1929 года Совет Труда и Обороны СССР решил: «Признать необходимым сооружение железнодорожной ветки от станции Яр до вятских фосфоритных месторождений». (ГАКО. Ф. Р-791. Оп. 1. Д. 2855. Л. 87). Первый поезд прибыл в Омутнинск в июне 1931 года. (Апейнов А. «Чугунка» пришла в Омутнинск //Ленинец, Омутнинск, 1973- 11 октября, № 122,- С. 4.).

Для вырубки трассы, обеспечения дороги Яр-Фосфоритная шпалами и другими строительными материалами в октябре 1929 года срочно создаётся Омутнинский леспромхоз, которому выделяется более 500 тысяч гектаров леса. Одновременно ему ставится задача снабжать Омутнинский, Песковский, Чернохолуницкий и Кирсинский заводы дровами и древесным углём.

Трасса строительства разбивается на 6 тридцатикилометровых дистанций, под опорные пункты которых находят наиболее удобные для текущих дел и перспективные для дальнейших лесозаготовок места. По мнению некоторых исследователей, выбор выпал в том числе на 101-й километр. Когда рельсы достигли его, здесь открыли железнодорожный разъезд «Лесной».

Фрагмент Схемы железных дорог и водных путей СССР /Центральное управление военных сообщений Красной Армии. ДСП. – Воениздат. 1943. С. 43. (Данные на 1 июня 1941 г.).

Рядом с разъездом возник посёлок строителей и лесорубов, в большинстве своём жителей сёл и деревень Омутнинского, Зюздинского, Кайского и Фалёнского районов. Он получил название не от разъезда, а от всей новой дороги - «101-й километр». Это был пока ещё не посёлок, а скопище легких навесов, шалашей, палаток и землянок. Ускоренными темпами для людей возводились жилые бараки, а для лошадей, главной транспортной силы, - конюшни.

Не успел новый Омутнинский леспромхоз опериться, как получил серьезное задание. Уже в 1930-м году он должен был прорубить трассу от Перелома до разъезда Лесной (101-й километр), заготовить и вывезти почти 115 кубометров строевого леса, более 180 тысяч кубометров дров, 30 тысяч коробов (15 тыс. тонн) древесного угля. Кроме массового производства шпал предприятие получило государственный план на поставки лыжного кряжа, фанерной берёзы, ружейной болванки, ствольной накладки, резонансной (музыкальной) ели, спичечной осины, хомутного клеща, берёзового дручка.

Хомут делается из пары изогнутых кусков дерева или металла, которые называются клещами. К ним крепятся гужи. Клещи могут слегка раздвигаться, чтобы сквозь хомут легче проходила голова лошади при его надевании и снятии.

«Дручо́к» (также – «дрючо́к») – устаревшее слово. Является уменьшительной формой слова «дрюк» («друк»), - палка, кол, дубина, жердь. Обычно берёзовый, длиной 3-4 метра, толщиной 10-15 сантиметров. Сегодня этот вид продукции называют тонкомером. Используется для изготовления различных деревянных изделий, оград и т.п., в частности, для изготовления дышл, в деревянном судостроении, в качестве виноградных кольев.

Первый директор леспромхоза, бывший моряк Алексей Григорьевич Двоеглазов, его помощник Илларион Ефимович Деньгин, секретарь партячейки РКП (б) Николай Иванович Исупов, председатель рабочкома профсоюза Григорий Михайлович Кожевников и другие организаторы предприятия, несмотря на огромные трудности, сумели в короткий срок сколотить кадровый костяк, с помощью местных советских и партийных властей привлечь огромное число сезонных рабочих. Специалистов по изготовлению хомутных клещей, например, вербовали даже в Белоруссии. Чтобы ритмично обеспечивать стройку лесом, а заводы сырьём и топливом, потребовалось создать на всём протяжении дороги сеть производственных подразделений - «Струговской», «Шахровский», «74-й километр», «101-й километр», «Песковский», «Кирсинский», «Кайский» лесопункты (лесоучастки). Таким образом, предприятие, которое базировалось в нашем посёлке, официально именовалось как лесопункт «101-й километр» Омутнинского леспромхоза. Нельзя отождествлять его с Песковским лесопунктом. Это разные подразделения одного и того же леспромхоза, один – в посёлке 101-й километр в связке с разъездом Лесной, другой – в посёлке Песковка с опорой на станцию Шлаковая. 

 
Это публикация 1949 года ("Голос рабочего". 17 марта 1949 г.). Уже в рубрике чётко указывается название лесопункта - "101 километр". И автор постоянно использует это наименование. В конце заметки он обращается к руководителям лесопункта "101 километр" и Омутнинского леспромхоза.

Забегая вперед, скажу, что 1951 году лесопункт «101-й километр» выделен из Омутнинского леспромхоза в самостоятельное предприятие - Песковский леспромхоз. Не знаю, почему он получил такое название. Может быть, из-за речки Песковка, которая берёт начало возле «101-го» и через несколько километров при впадении в Вятку дала имя железоделательному заводу? Или близость к давно известному и у многих на слуху посёлка Песковка? В вряд ли сегодня кто-нибудь скажет что-то определённое.

Посёлки лесозаготовителей по всей линии Яр - Фосфоритная слились с производственно-жилищной базой строителей и железнодорожников. В них ускоренными темпами стали возводить жилые бараки, бани, сушилки, столовые, пекарни, магазины, ларьки, конюшни. Однако, несмотря на все старания, условия, особенно сезонных рабочих, даже по тем временам были очень тяжёлыми. Топор и поперечная пила, лошадь, телега, сани, волокуши – инструменты и средства ежедневного в любую погоду труда. Теснота в землянках и бараках, антисанитария, тучи насекомых, скудное питание (в стране действовала карточная система обеспечения продовольствием). Дело иногда доходило до того, в бесполезной борьбе с клопами и тараканами приходилось сжигать целые бараки вместе со всем их скарбом. К слову, «наследство» тех времён – клопы и тараканы – достались и на нашу долю в 50-х годах. Не помогал даже считавшийся тогда самым эффективным дуст (ДДТ — инсектицид, применяемый во всём мире против насекомых), который свободно продавался в магазинах, но был, как оказалось, очень вреден для человека и животных. В СССР его позднее запретили для широкого применения. А мы щедро, но безрезультатно разливали раствором и рассыпали порошком в своих домах и квартирах, отравляя заодно себя и всё живое вокруг.

Есть все основания утверждать, что наш 101-й возник в 1930-1931 годах, вместе с началом строительства железной дороги Яр-Фосфоритная и созданием Омутнинского леспромхоза в качестве одного из опорных пунктов, а не в 1939-м, как считает большинство омутнинских краеведов, опирающихся на местные легенды и рассказы не имевших прямое отношение к событиям тех лет старожилов. И основателями его стали не случайные люди, а строители дороги и крестьяне, пробивавшие путь в самой сложной болотистой и лесистой части трассы. Имена первопроходцев и детали их истории пока неизвестны.

Годы традиционных сезонных лесозаготовок силами окрестных крестьян и мобилизованных на трудовой фронт граждан прошли на 101-м вместе с войной. Победа принесла первые перемены. Разрушенной стране потребовалось очень много леса – «кругляка» для жилых домов, кровельного тёса и опалубки, шпал, столбов линий связи и электропередач, рудничной стойки на восстановление шахт, берёзы на производство фанеры, осины на спички, лыжного кряжа, резонансной ели на музыкальные инструменты, дров… - невозможно перечислить всё, в чём остро нуждался обездоленный войной народ. Символику названия – 101-й километр – вспомнили, а может быть и никогда не забывали, правоохранители. Можно предположить, что посёлок был основан в том числе и с целью использовать его как место ссылки, размещения условно-досрочно освобождённых людей из будущих колоний Вятлага, а может быть и пограничным пунктом этого учреждения.

В августе 1945 года Государственный комитет обороны СССР (ГКО, ГОКО) принял постановление о направлении на работу в промышленность 360 тысяч военнослужащих Красной Армии, освобожденных из немецкого плена, и репатриантов призывного возраста. Отдельной строкой в нём стояли лесозаготовки в районах Камского бассейна. Предполагалось направить сюда 20 тысяч человек. Всех выявленных при регистрации и последующей проверке органами НКВД, НКГБ и СМЕРШ среди бывших военнопленных и военнообязанных лиц, служивших в немецкой армии, в специальных немецких формированиях, «власовцев» и полицейских передавали Наркомвнуделу для расселения и использования на работах в районах Норильского и Ухтинского комбинатов НКВД СССР, Печорском угольном бассейне, а также на лесозаготовках в верховьях р. Камы. Предполагалось, что все проверенные, за исключением лиц, подлежащих изоляции в лагерях НКВД, зачисляются в постоянные кадры предприятий, на которых будут работать.

В 1945 году в Омутнинск прибыл эшелон с тремя ротами военнослужащих, побывавших в немецком плену. 250 репатриированных привезли на 101-й. Омутнинский леспромхоз использовал их для создания на лесопункте механизированной базы заготовок древесины, резкого увеличения объемов производства, перевода предприятия с сезонной на круглогодичную ритмичную работу. Взялись за узкоколейную железную дорогу, которая начала строиться по решению Совета Народных Комиссаров СССР (Совнарком) ещё в 1941 году и двинулась от широкой колеи на восток, в сторону деревень Кирья, Лупья, Лаптаха, Пура, посёлков Химик и Шолим, к реке Каме. Война помешала. Первый участок открыли только через пять лет.

 
Заметка напечатана в омутнинской районной газете "Голос рабочего" 22 марта 1941 г.

Не знаю, остался ли кто-либо из репатриантов в нашем посёлке насовсем, но подобного рода людей я видел или слышал о них от взрослых и сверстников в начале 50-х годов. Они ничем не выделялись, имели в леспромхозе те же права и обязанности. Одинокие жили в общежитиях, семейные обзаводились домами, получали квартиры в жилищном фонде предприятия. Их дети вместе с нами ходили в детский сад и школу. Всем военнослужащим, освобожденным из немецкого плена, военнообязанным и репатриируемым советским гражданам, направляемым на работы на предприятия в соответствии с постановлением ГКО, давалось право за счет предприятий привозить к себе семьи, брать ссуды на индивидуальное жилищное строительство по 15 тыс. рублей с погашением в течение 15 лет, бесплатно получать земельные участки. Каждый мог воспользоваться ссудами на хозяйственное обзаведение до 2 тысяч рублей со сроком погашения в течение 5 лет. К репатриантам прибавились ссыльные, условно-досрочно освобождённые. На заработки сюда потянулись жители соседних деревень и сёл. По-прежнему заготовки леса держались в основном на сезонниках.

В 1952 году наша семья тоже перебралась на 101-й. Причин покинуть Химику было несколько. К 1946 году мама, как сейчас говорят, креативная девушка, активистка-комсомолка, работящая и дисциплинированная, из разнорабочих выросла до мастера, пользовалась авторитетом и уважением. Но перед родами в её отношениях с руководством артели что-то пошло не так. Начальство даже в лошади отказало, чтобы отвезти её с начавшимися схватками в Песковскую больницу. Пришлось добираться за два десятка километров пешком. Обида осталась. Тем более что после родов ситуация только ухудшилась. Бывшему мастеру нашлось лишь место чернорабочего. Соответственно изменился и продуктовый паёк.

Несмотря на то, что артель, по-существу, являлась колхозом, только в другой форме, в ней, как и на других предприятиях, до отмены по всей стране действовала карточная система. И не уехать, чтобы где-то подзаработать. Да и ехать-то некуда. Без паспорта или справки из той же артели никто даже не разговаривал ни на Песковском чугунолитейном заводе, ни в депо станции Шлаковая, ни в одной поселковой самой мелкой конторе, не говоря уже о дальних краях. Паспортов ни у кого из рядовых членов артели, как и колхозов, не было.

О лесопункте «101-й километр», который, как и Песковка, - неподалёку, мало что было известно. Знали только, что там ссыльные и бесшабашные сезонники. А тут узкоколейка из лесопункта подошла почти к самому Химику. О 101-м заговорили, стали туда наведываться.

Пока был жив дядя Борис, вернувшийся на Химик после почти трёхлетнего госпитального лечения в 1946 году, семья не бедствовала. Борис устроился шофёром на газогенераторную полуторку. Бабушка, не имевшая никакой специальности, всю прежнюю жизнь посвятившая дому и детям, работала в артели по своим силам и уменьям, запомнил её банщицей. Тётки Валя и Аня ходили в местную начальную школу. А я, пока меня не определили в детсад, шатался между ватагой малолеток, речкой, баней, гаражом, заводом и школой. В плохую погоду сидел дома, разглядывал скучные и непонятные школьные учебники или пытался соорудить из медной проволоки и пустых катушек для ниток воображаемые машинки.

Хуже стало после смерти Бориса. Отрыжки тяжёлого ранения в Сталинграде не дали ему выйти из пневмонии, которую он получил при ночёвке в одной из зимних поездок по артельным делам. После отмены карточек стало ещё голоднее. Зарплату, и без того мизерную, давали с перебоями. В 1950 году её не было 6 месяцев. Денег катастрофически не хватало ни на питание, ни на учёбу Вали и Ани, которые, закончив по четыре класса на Химике, пошли в Песковскую среднюю школу и жили у согласившихся их приютить знакомых. Огород и коза не спасали. Надо что-то делать. И мама в отчаянии пошла на решительный, авантюрный шаг – без согласия матери, без документов уехала на «101-й километр», где, говорили, стало проще обойти некоторые формальности и найти оплачиваемую работу. Начавшееся капитальное переустройство лесозаготовок, резкое увеличение их объемов требовали всё новых и новых рук. В посёлке началось широкое жилищное строительство. Люди, зачисленные в кадровый состав леспромхоза, в скором времени стали получать квартиры в новых домах.

Не знаю, как мама устроилась на лесопункт, где и как жила, но всё временно. Нужен паспорт, а для получения его – справка из Песковской лесхимартели, что её отпускают и по каким причинам. Самая доступная и верная лазейка из тупика – выход замуж за человека с паспортом и переезд на его место жительства. Так делали многие её сверстницы. Пришлось жертвовать благосклонностью матери, мнением родственников и друзей на Химике, предыдущим одиннадцатилетним трудовым стажем. Ради семьи решилась даже на фиктивный брак. Никто из нас никогда не видел человека, согласившегося помочь. Но фамилию его мама носила ещё почти целых десять лет. В октябре 1951 года её приняли рабочей в штат леспромхоза, дали место в общежитии.

Бракёр (слева). (https://avatars.dzeninfra.ru/get-zen_doc/15270/pub_618274a7b411ca01e4b65...).

Наверное, мама работала хорошо, потому её заметили и вскоре назначили бракёром на разделочную эстакаду нижнего склада. Узнав, что она хочет перевезти в посёлок всю свою семью, пообещали квартиру. Бракёров, несмотря на их невысокую по сравнению с другими должность, в леспромхозах ценили. Труд очень тяжёлый и ответственный. Только дисциплинированный и крепкий здоровьем человек мог его выдержать. Бракёр работал всю смену в любую погоду вместе с раскряжёвщиками, размётчиками, откатчиками и штабелёвщиками древесины пока шли хлысты. Он стоял сразу после разделочной площадки, в начале сортировочного транспортёра. С метром и химическим карандашом в руках должен был на глаз безошибочно определить сорт каждого выпиленного из хлыстов бревна, замерить его диаметр и занести результат в виде точки в строго определённую ячейку заранее нарисованной на фанерной доске таблицы. Рабочие называли это точкованием, а бракёра – точковщиком.

Поначалу мама, как все, пользовалась длинной самодельной линейкой, которая, конечно, была удобной для измерений, но очень неудобной вне эстакады. Она всюду мешала – в карман не положишь, поэтому заменила её на складной деревянный метр. И начальство косо смотрело на самодельные линейки: неизвестно, кто и как их размечает. Качество химических карандашей было разным. Попадались такие, что грифели у них постоянно ломались, другие при малейшей капле оставляли несмываемые следы на всём – одежде, бумаге, продуктах, инструменте. Обязательно нужен колпачок. Но он часто терялся.

Если все другие члены бригады постоянно двигались, большие физические нагрузки не давали мёрзнуть в стужу, то бракёр привязан к месту. Пробежки и топтание на месте, попытки согреть дыханием онемевшие от мороза пальцы мало чем помогали. Стёганые ватой штаны, не одна пара вязаных шерстяных носков, огромные валенки, трёхпалые перчатки с толстыми шерстяными или овчинными рукавицами – испытанная спецовка точковщика. Не у каждого она была.

Склад для межсезонного запаса хлыстов Шлаковского лесопункта. 1970-е годы. Из архива Г. Кожина

Многочасовым бдением на эстакаде рабочий день бракёра не заканчивался. Смена продолжалась и дома. К утру надо дать сводку о результатах работы бригады, точно сообщить, какие сортименты и сколько в пересчёте кубометры их было напилено и заштабелёвано. От этого зависели выполнение норм выработки, плана леспромхоза по заготовкам древесины, размеры зарплаты бригады. Требовались порой довольно сложные арифметические действия, умение пользовать специальными таблицами – кубатурниками, элементарная грамотность, наконец. На первых порах мама сидела до полуночи. После расчётов соскабливала ножом или бритвой записи и разлиновывала на фанере новую таблицу к следующей смене. Потом она освоилась, стала быстрее подбивать итоги, завела несколько досок с нарисованными в выходные дни сетками. Некоторые точковщики в других бригадах не сумели или по каким-то причинам не захотели освоить всю цепочку расчётов. Итоговые результаты выводили в конторе нижнего склада. В таких случаях зарплаты бригад могли зависеть от посторонних людей. Многие вообще не выдерживали характера работы бракёра и уходили. Хороших точковщиков в бригадах не давали в обиду. И начальство стремилось закрепить их в леспромхозе.

Квартиру маме дали на улице Пролетарской, новенькой, как с молоточка, из одинаковых щитковых, так называемых «финских» домиков. Мы начали готовиться к переезду.

Наши полдома на улице Пролетарской. Кадр из видеофильма 1996 года. Первое фото на новом месте. 1952.

Посёлок лесопункта «101-й километр» Омутнинского леспромхоза быстро вырастал из «места не столь отдалённого» в нечто другое, совершенно отличное от своих многочисленных одиозных собратьев и тёзок. Он пошёл по другому пути. Новую судьбу определило решение сделать лесопункт высокомеханизированным, с постоянными кадрами рабочих, перевести лесозаготовки с сезонных работ на круглогодичные, увеличить сырьевую базу за счёт большой узкоколейной железной дороги в вятско-камских лесах, выходящей на разъезд Лесной линии МПС Яр-Фосфоритная.

В августе 1951 года Совет Министров СССР принял постановление об усилении капитального строительства в лесозаготовительной промышленности. В числе прочих важных целей в нём ставилась задача реконструировать и перевести на современные технологии 100 леспромхозов. В перечень обновляемых предприятий попал Омутнинский леспромхоз с выделенной в отдельную строку документа Песковской узкоколейной железной дорогой. Поскольку дорога базировалась на лесопункте «101-й километр», то ему и предстояло идти впереди. Получившие соответствующие задания заводы начали поставлять, в первую очередь в избранную сотню, неизвестную доселе лесорубам технику – более мощные и удобные электро-, а затем и бензопилы, передвижные и стационарные электростанции, трелёвочные тракторы, лебедки, подъемные краны, транспортёры… В значительном количестве всё это ещё до постановления правительства появилось в лесосеках и на разделочных эстакадах «101-го». Объёмы лесозаготовок, инфраструктура их обеспечивающая, перспективы роста настолько изменились, что комбинат «Кирлес» в октябре 1951 года решил преобразовать лесопункт в самостоятельный леспромхоз - Песковский.

Посёлок остался с прежним именем – «101-й километр». Он фактически уже был самостоятельной административно-территориальной единицей, но формально входил в состав Колпашинского сельского совета, который даже передислоцировался к нам из деревни Стёпинская. Вероятно, кто-то ломал голову, как назвать сельсовет, центр которого на одиозном «101-м километре». Из-за неблагозвучности решили, видимо, пока оставить всё по-старому, до переименования посёлка. Новое имя нашлось – Лесные Поляны. В решении Кировского облисполкома от 4 августа 1954 года оба слова в названии написаны с прописной буквы. История умалчивает «крестного» отца Лесных Полян.   Посёлок получил его 4 августа 1954 года решением Кировского облисполкома № 634 (Административно-территориальное деление Вятской губернии – Кировской области. 1917-2009 гг. Справочник. - Киров: «Лобань». 2011.С. 133).

Народ в посёлке – по-прежнему разношёрстный, со всех концов Союза, кто добровольно, кто после отсидки, кто ещё отбывал наказание в виде ссылки. Но дальше каждый сам во многом определял свою судьбу. Одни работали, обзаводились семьей, домом, другие прогуливали, пьянствовали, дебоширили, получали сроки. Всякое было, но в целом жили свободно и дружно. На весь посёлок в несколько тысяч человек – один милиционер, которого я только один раз и видел.

Могу привести в пример бригаду грузчиков леса на нижнем складе, в которой работал мой отчим Николай Петрович Скопин. Он – бывший «зек», в 20 лет, после тяжёлого ранения при штурме рейхсканцелярии и наград за свои подвиги, попал через год после войны в одну из колоний Вятлага за какую-то провинность в группе советских войск в Германии. Остальные мужики в бригаде – самого разного «прихода»: из поселенцев, «урок», завербованных, местных крестьян. Работали хорошо, выходили на погрузку в любое время дня и ночи, как только ставили «порожняк». Начальство за это ценило. С простоями вагонов, которых всегда не хватало, железнодорожники боролись жёстко, наказывали клиентов большими штрафами. Хуже штрафов – перемещение провинившихся в хвост очереди на получение «товарняка». Бригада ходила в передовиках, в почёте, однажды даже получила премию от Л.М. Кагановича, тогдашнего первого заместителя Председателя Совета Министров СССР, посетившего наш леспромхоз то ли в 1952, то ли в 1953 году. Точно не помню.

Погрузка леса паровыми кранами на нижнем складе Песковского леспромхоза. Посёлок 101-й километр. (фото из архива А.Е. Плотниковой).
Снимок на память в знак получения премии от Л.М. Кагановича. Второй слева Н.П. Скопин. 101-й (Лесные Поляны). 1952-1953. (Из семейного архива. Дата на фото не указана).

Перед моими глазами сейчас только живописная картина празднования трудовой победы. По традиции, как утверждали заведённой Николаем Кривцовым, покупали бочку пива, всей бригадой катили её по улице, ставили на видное место, чаще у бани или клуба, и угощали всех, кто туда шёл. Отказаться нельзя – неуважение.

На нашем 101-м были и «политические», осуждённые как враги народа и шпионы. Среди них оказался «американский шпион» - Альберт Лонн. В леспромхозе он работал главным энергетиком. Сын его Ким старше меня, учился с нами в той же Колпашинской семилетке, а после её окончания ходил с другими ребятами в Песковку, в среднюю школу. Семья Лонна выделялась внешним видом, незнакомым акцентом, образом жизни, манерами в общении. О ней мне кое-что рассказывал одноклассник Толя, отец которого, Пётр Яровой, был начальником Песковской УЖД и, как я понял, приятельствовал с Альбертом, ходил с ним на охоту. Но я не интересовался охотой, пропускал рассказы Толика сквозь уши и поэтому ничего не запомнил.

Вряд ли кто-нибудь на 101-м что-то ведал о Лонне, кроме того, что он ссыльный. Тем более в посёлке появился с женой и двумя детьми не из лагеря, а из Песковки, где в последнее время работал на металлургическом заводе. Его биография - под завесой секретности, может быть, была известна лишь работникам Омутнинского отделения МГБ, куда Альберт ежемесячно ездил отмечаться о своём местопребывании.

О жизненных перипетиях Альберта и его семьи я поначалу кое-что узнал от учительницы русского языка и литературы, песковской писательницы и краеведа Аллы Евгеньевны Плотниковой. В нынешнем году вышла её книга «Значок на карте, или Край лесорубов», в которой глазами школьников сделана попытка пролить свет на историю посёлка Лесные Поляны. Отдельная глава – «Специалист-иностранец» - посвящена Альберту Лонну и воспоминаниям его сына Кима. Отрывочные сведения о Лонне – бейсболисте и тренере – удалось найти в старых газетных публикациях. В тридцатые годы прошлого века его имя было довольно широко известно как интернационалиста, приехавшего из далёкого континента строить в России социализм, замечательного атлета и тренера, одного из зачинателей советского бейсбола. Большой удачей для меня стало знакомство с сыном Альберта Матвеевича Кимом. Он живёт в Санкт-Петербурге. Ему 85 лет, он хорошо помнит песковские страницы своей жизни, много знает из богатой на события биографии отца, о его вкладе в становление и развитие леспромхоза, посёлка 101-й километр. Лонн-младший тоже отдал много лет и сил лесному делу, учил ему студентов в Ленинградской лесотехнической академии, продвигал на российские предприятия самую современную лесозаготовительную технику. Я познакомил его со своими предварительными заметками о 101-м, семье Лоннов, он рассказал ещё множество историй о её судьбе, интересных подробностей о жизни американских финнов в Советском Союзе. Этих материалов хватило бы не на одну книгу. У меня задача попроще. В моё сегодняшнее повествование о путешествии в пережитое, к сожалению, не укладывается вся интересная биография Альберта Лонна.

Спортивное увлечение Лонна тесно переплелось с его идеологическими воззрениями, с самых неожиданных сторон повлияло на всю дальнейшую судьбу. Альберт Лонн, по прозвищу Рэд (Рыжий, Красный) прибыл в Советский Союз в 1932 году с рекомендацией Союза молодых коммунистов Северо-Американских Соединенных Штатов, которую он заслужил активной работой среди бастующих рабочих автомобильного завода Форда в Детройте. Несколько месяцев укрывал у себя от шпиков одного из организаторов протестов, секретаря местной организации компартии Рудольфа Беккера. Крепость его взглядов была проверена пулями и резиновыми дубинками полицейских на демонстрациях забастовщиков. Ещё лучшую репутацию в детройтовских коммунистических кругах имела мать Альберта Хенна, убеждённая и активная марксистка. Это она привлекла сына к партийной работе. Хенна твёрдо решила переехать в СССР всей семьёй – с родителями, мужем и двумя сыновьями. Она считала, что имеет на это все основания, что это её право и обязанность перед своими земляками-финнами, решившими строить новое общество в Советской Карелии.

Хенна Луома родилась 1885 году в финском округе Оулу в бедной многодетной семье. После церковно-приходской школы семь лет прислуживала в богатом доме, пока в 1902 году её не пригласили в США давно уехавшие туда старшие братья. Хозяйка, полюбившая работящую Хенну, всячески помогала ей перебраться на землю обетованную, даже оплатила дорогостоящую поездку. На новом месте, оказавшимся не таким гостеприимным, как казалось издалека, девушка бралась за любое дело, работала уборщицей, буфетчицей… Здесь она вышла замуж за Матвея Лонна. Матвей Лонн появился на свет в 1880 году тоже на севере Финляндии и тоже покинул бедную родину в поисках хорошей жизни. После переезда в Детройт, где молодой отец семейства устроился на фордовский автомобильный завод, Хенна нанималась уборщицей в богатые американские семьи, заинтересовалась политикой, стала посещать собрания социал-демократов, а потом – коммунистов. Вступила в компартию.

Сыновья – старший Арвид и младший Альберт – учились в школе и активно занимались спортом. Альберт сидел за одной партой с будущим чемпионом мира по бегу на стометровку Томпсоном, подружился с сыном местной бейсбольной знаменитости и получил возможность тренироваться вместе с опытными  игроками. После школы парень поступил на вечерний факультет электротехнического колледжа, его взял шофером и личным охранником один из крупных партийных функционеров Детройта.

«Великая депрессия» не обошла Лоннов. Завод Форда в Детройте остановился. Проблемы с работой появились не только у Матвея, но и всех членов семьи. Это подтолкнуло общее решение ехать в «красную» Карелию. Никто из них не представлял реального положения там, куда направлялись. Они искренне полагали, что своим трудом смогут помочь молодой социалистической республике строить светлое коммунистическое завтра. Большое значение имел и психологический фактор. Америка не смогла заменить отечество. А Карелия – почти дом родной, рядом с отчими местами, здесь говорят по-фински. Важную роль в агитации сыграли левая пресса Америки и коммунисты. В 1931 году в Нью-Йорке был создан Комитет помощи, основной задачей которого стала широкомасштабная вербовка финнов в Карельскую ССР. В Северной Америке началась «карельская лихорадка». Энтузиазм испытывали даже те, кто не слишком верил коммунистической пропаганде. Многие оставляли свои фермы и мастерские, продавали всё, что могли и приезжали в СССР с долларами, а также со своими тракторами, станками и оборудованием. В советской Карелии поначалу приветствовали переезд энергичных, технически грамотных и симпатизирующих социализму финнов.

Большинство североамериканцев оказалось абсолютно не готово к «советскому образу жизни». То, что в документах именовалось жилищно-бытовыми условиями, вызывало у некоторых шок. Вторая проблема – питание. Новоприбывших прикрепляли к общественным столовым, но кормили там плохо и дорого.

Сотрудничать с советскими структурами эмигрантам было трудно, им не доверяли и постоянно подозревали в шпионаже и вредительстве. Начался выезд американских и канадских финнов из Карелии. Осенью 1935 года финское руководство республики было смещено, в Карелии началась борьба с «финским буржуазным национализмом». Карельский эксперимент ликвидировали вместе со многими его вольными и невольными участниками.

Лонны ехали в Советский Союз вполне сознательно.

— Единственное, что я взял с собой из американского образа жизни, — бейсбол, — скажет впоследствии Альберт.

Альберт отлично освоил профессию электромеханика, хорошо разбирался в двигателях внутреннего сгорания и, как убеждённый коммунист, считал, что обязан помочь своим землякам в Карелии строить новое общество без угнетателей-капиталистов. Он, в отличие от многих других, освоился с советской действительностью. Помог спорт. Американцы работали на строительстве электростанции. А по вечерам, как обычно, играли в бейсбол. Подобралась неплохая команда. Лонн взялся тренировать её. Популярность игры в Союзе росла быстро, бейсбольные баталии привлекали немало зрителей в Москве, Петрозаводске, Горьком - везде, где трудились молодые интернационалисты из США. В 1934 году команда Лонна в нескольких играх разгромила клубы горьковских и московских иностранных рабочих.

В 1936 году на столичном стадионе им. Сталина встретились сборные Москвы и Петрозаводска. Команду гостей на поле вывел Альберт Лонн, по прозвищу Рэд, молодой фанатик бейсбола из Детройта, приехавший в Россию со своим главным сокровищем — бейсбольным мячом, подписанным самим Бейбом Рутом, легендой американского бейсбола. Игра закончилась победой гостей со счетом 14:9. После матча к бейсболистам подбежал радостно возбужденный молодой человек. Он поздравлял ребят с отличной игрой, жал руки, а потом предложил еще один матч, на этот раз с командой американского посольства — он был его сотрудником. Рэд благоразумно отказался. Но это не спасло Альберта в дальнейшем, когда его обвинили в шпионаже в пользу США. Единственным доказательством оказался как раз злополучный эпизод встречи с американским дипломатом.

Рэд и его команда. Фото из газеты «Суоярвский вестник».

Спортивная известность Лонна, его трудовые успехи и репутация высококвалифицированного специалиста смягчили приговор. Следствие пришло к выводу, что Альберт не успел передать какие-либо секреты. Три года лагерей. Никого из семьи Лонна не тронули. Советско-финская война и последующая за ней Великая Отечественная значительно продлили срок наказания. Не помогли просьбы Альберта отпустить его воевать против фашистов. Относительная свобода пришла в 1946 году – поселение без права выезда за пределы указанного места. Семья после ареста Альберта по-прежнему жила в Петрозаводске, побывала в эвакуации, вернулась.

В каком последнем лагере Лонн отбывал срок, известные мне источники умалчивают, просто упоминают Вятлаг. Но можно с большой долей уверенности предположить, что Альберт Тимофеевич сидел в ИТК № 1, который находился в п. Котчиха. Эта колония ближе всех, в десяти километрах от Песковки. Директор чугунолитейного завода Павел Ефимович Серов без сомнения плотно контактировал с администраций колонии по многим производственным вопросам и поэтому быстро узнал, что из-под стражи на поселение выходит человек, прекрасно знающий английский язык, да ещё высококвалифицированный электромеханик. Именно такой специалист ему позарез был нужен. Завод получил импортный электрогенератор, но никто не смог разобраться в документации на английском языке и запустить его в работу. Не справились с ним даже наладчики из Свердловска. Альберт успешно выполнил задачу. Генератор заработал. Лонна приняли на должность инженера-энергетика Песковского завода. Появилась возможность вернуться к нормальной жизни, вызвать семью, с которой он расстался почти на десять лет.

Сын Ким, родившийся в 1938 году, через несколько месяцев после ареста отца, никогда не видел его. Он вспоминает: «… в октябре 1946 года нам в Петрозаводске пришла телеграмма. Мы даже не знали, жив ли отец (тюрьма без права переписки). Сборы были недолгими, продали сундук, простились со школой и в путь. … Очнулся я на перроне, подбежал к нам какой-то незнакомый рыжий дядя и стал нас зачем-то обнимать и целовать».

Жизнь Лоннов в Песковке начала налаживаться. Родилась дочь Лоретта. Ким учился в школе № 4 и усиленно осваивал русский язык. Насторожённые, а порой и враждебные взгляды сверстников на «американца» и сына «врага народа» постепенно сменились дружескими отношениями. Альберт активно занимался строительством и пуском в эксплуатацию заводской центральной электростанции (ЦЭС). Весь посёлок получил надёжное электричество. Для любимого бейсбола условий не было. Доступнее оказался баскетбол. Даже специальный мяч в одном из магазинов Омутнинска нашёлся. Лонн владел им не хуже бейсбольного. Охотники побросать мяч в корзину нашлись. Вскоре в посёлке сколотилась команда и стала лучшей в районе.

Однако хвост подозрений, тянувшийся за Альбертом с 30-х годов, ещё окончательно не оборвался. После пяти лет безупречной работы на заводе Лонн опять столкнулся с оговорами во вредительстве. В 1951 году сгорел цех со всеми новыми деревянными моделями для литья. Причина – якобы в замыкании электропроводки. А кто энергетик на заводе? Враг народа! Недаром же он сидел в лагере. Со злыми языками влиятельных недоброжелателей не смог совладать даже благоволивший Альберту директор завода. От греха подальше Серов посоветовал Лонну перебраться в посёлок «101-й километр», в только что образовавшийся Песковский леспромхоз, с руководством которого он договорился. 101-й - рядом, в семи километрах от Песковки, и переезд туда не нарушал условий ссылки. Новому леспромхозу нужны были квалифицированные кадры, тем более инженеров. Да и народ здесь другой, его мало заботила репутация Лонна.

Привожу воспоминания сына Альберта Кима, часть которых опубликована в книге А. Плотниковой «Значок на карте, или Край лесорубов»:

«Переезжали мы на 101-ый километр глубокой осенью. Меня привезли первым рейсом с нашей новой собакой по кличке Тарзан, и дали задание растопить печь. Только третьим рейсом прибыли козы и четыре курицы. Для коз во дворе была постройка, но кур пришлось разместить в кухонном столе. Петуха с ними не было, поэтому никаких неудобств не создавали, кроме ежедневной уборки. Корм для коз привезли из Песковки. Его мы с отцом ежегодно в виде осиновых веников около тысячи штук заготовляли в лесу…. В школе я как-то быстро со всеми познакомился. Ближе подружился с Сашей Чайдачевым и всей их семьей. Отец его работал в школе завхозом, он был ветераном, потерявшим на войне ногу. Брат Саши учился в речном училище, а две сестры работали на нижнем складе.

Школьные дела у меня пошли нормально, жаль только, что не было иностранного языка.

Зато дома мама с моей сестрой Лореттой разучивали песни и сказки на английском языке». (С. 39).

Почти пять лет Альберт Матвеевич проработал на 101-м главным энергетиком Песковского леспромхоза. В его послужном списке немало достойных уважения дел - масштабная электрификация всего процесса лесозаготовок, от валки до разделки древесины и погрузки в вагоны, полная электрификация посёлка. Забот у энергетика, как говорится, - полон рот: обеспечить питанием электропилы и в лесосеках, и на нижних складах, бесперебойно снабжать током транспортёры и лебёдки, множество другой техники. Передвижные электростанции ППЭС-40 на базе грузопассажирских вагонов узкоколейных железных дорог, ПЭС-12 с газогенераторным или бензиновым двигателем, ПЭС-60 с дизельным двигателем требовали хороших кадров мотористов и электриков, умелого обслуживания, квалифицированного ремонта.

ПЭС-12. Фото Е. А. Блейхмана; ПЭС-60. Музей города Юрьевца.

Число потребителей электричества росло громадными темпами. Сотни жилых домов, школа, профтехучилище, детский сад, больница, клуб, пекарня, магазины, столовые - все просили круглосуточного и надёжного освещения. Понадобилось централизованное электроснабжение. Возле нижнего склада задымила трубой большая электростанция. Она работала на опилках, которых вокруг - горы. Кстати, в бассейне охлаждения, где плавали жирные черные пятна мазута, мы купались. Вятка далеко, вода в ней большую часть лета холодная, а тут близко и тепло.

Появление электролампочек в нашем доме мне надолго запомнилось. Витые провода и керамические белые изоляторы казались очень красивыми, а лампочка после лучины и керосинового светильника - чудо света.

Сын Альберта Ким, окончив Колпашинскую семилетку, опять пошёл в Песковскую школу № 4, с которой начинал учёбу. Старшеклассники со 101-го гурьбой ходили по шпалам в Песковку, случалось, запрыгивали в товарники, «зайцами» ездили в пассажирском поезде.

В сентябре 1956 года Верховный суд Карельской АССР полностью реабилитировал Альберта Лонна. До выхода на пенсию Рэд (так по-прежнему звали его знакомые) работал главным энергетиком треста «Запкареллес». В 1966 году награжден орденом «Знак Почета». Даже в почтенном возрасте он оставался неуемным мечтателем, изобретателем и фанатом бейсбола. Из старой инвалидной мотоколяски и кузова «Запорожца» смастерил себе такой автомобиль, что ГАИ поставила его на учёт и разрешила ездить. В различных спортивных инстанциях пробивал идею о возрождении в Карелии бейсбола. В 1988 году он не дожил несколько дней до прибытия из США полной профессиональной экипировки для целой бейсбольной команды…

Ещё одна, но совершенно другая история человека из нашего 101-го. Николай Назарович Кривцов. Он родился в омутнинском селе Залазна в 1910 году…

Продолжение следует.