Из маминых рассказов. Моя Бабушка

Моя бабушка

Мальшакова (Копысова) Ольга Андрияновна(28.06.1903-14.10.1988г.г.)

 

Мгла прошлого ложится на ступени.

Засохший пруд засыпал листопад.

Нет голосов. Воспоминаний тени

Былого не вернут, не воскресят.

Но прошлое – волшебная картинка-

Пронзительной струною прозвенит,

Когда тихонько память-невидимка

Дверь в Инобытие приотворит.

Н. Веселова

 

 

 

Сейчас речь пойдет о моей бабушке Ольге Андрияновне Мальшаковой. Никогда я не слышала от мамы, чтобы она как-то по-другому называла бабушку-не «мамка», не «мамочка», а всегда уважительно, даже почтительно: «Мама»!

Родилась она 28 июня 1903 года в деревне Кайсино. Родители ее –Вера и Андриян Копысовы, крестьяне-середняки. К горькому своему сожалению, я не знаю их отчеств… В семье было четверо детей: Филипп, Иван, Ольга и Аксинья. Копысовы заботились о детях, дали им возможность получить начальное образование. Моя бабушка закончила в детстве церковно-приходскую школу, в которой училась два с половиной года. Будучи грамотной, она очень любила читать и сохранила эту любовь на всю жизнь. Мама рассказывала, как в жестокие военные годы после, кажется, немыслимых физических нагрузок на колхозном поле, бабушка по ночам при свете лучины читала книги. Ах, молодость! Как ты хороша своею неутомимостью! Из своего детства я помню, что у бабушки было несколько очень старых и потрепанных, с пожелтевшими листами, книг на церковнославянском языке. И бабушка нам, внучкам, читала из этих книг чудесные истории из жизни святых! Как мы любили эти чтения! Интересно, что бабушка с одинаковой легкостью читала и на церковнославянском, и на современном русском языке.  Мы любили эти волшебные истории с их всегда поучительным концом! Бабушка разъясняла нам, еще дошколятам, то, что было нам непонятно. Именно эти домашние чтения познакомили меня с Богом, всегда справедливым, добрым и любящим.

Прошли годы, и бабушкина любовь к чтению художественной литературы, продолжавшаяся в течение многих лет, завершилась совершенно неожиданным  образом. Ее любимым романом была книга В. Каверина «Два капитана». Она перечитывала этот роман с упоением несколько раз, восхищаясь стойкости и порядочности главного героя. И вдруг – как отрезало. Оказывается, кто-то умудрился сказать бабушке, что в книге все события – выдумка, а не правда. Это вызвало такое глубокое разочарование у бабушки, которое по силе было сопоставимо только с верой ее в печатное слово! Она сама говорила мне, что чтение для нее потеряло всякий смысл, потому что «в книгах все неправда». А правда для моей милой бабушки была главной жизненной ценностью. Знаете, что было последними в это жизни словами Ольги Андрияновны? «Правду, правду берегите. Правда в огне не горит и в воде не тонет». Эти слова сказала она уже в предсмертном бреду, умирая в больнице на руках своей дочери Раисы на восемьдесят шестом году жизни. Сказала и замерла. Это рассказала мне моя мама. Она вспоминает это часто.

Я думаю, ничто в нашем мире не случайно. И каким же надо быть человеком, чтобы даже в момент уже умирающего сознания, на подсознательном уровне сказать то главное, что руководило ею в течение всей жизни! Правда – ее личностная суть. Моя бабушка для меня – почти святая.

Братья бабушки Филипп и Иван умерли в молодом возрасте. Филипп умер от скарлатины, попив холодного молока в горячую сенокосную пору.  Иван, вероятно, тоже заболел. Только перед смертью сам ушел на кладбище, где и умер. Позже родители жили в семье бабушкиной младшей сестры Аксиньи. Бабушка Вера умерла в Кайсино в годы войны, а дед Андриян переехал с Аксиньей в Фаленки в 1948году. Муж Аксиньи Василий пришел с войны с контузией, выпьет, бывало, и становится очень неспокойным. Из-за этого ли, или почему-то еще, но, говорят, просился дед Андриян к Ольге. Да только в Фаленках семья Ольги жила настолько в стесненных условиях, что взять-то было некуда.  Последнее мамино воспоминание о своем дедушке Андрияне относится уже ко времени ее обучения в Халтуринском политехническом техникуме: она зашла к крёске Аксиньке, и дед Андриян, поговорив с внучкой, подал ей с печи, где лежал, рубль денег. Вроде пустяк, а вот сердце неизбалованной Раисы хранит и по сей день радость подарка и теплое чувство к дедушке Андрияну. Похоронен Андриян на Фаленском старом кладбище. Могилка его на старом Фаленском кладбище не сохранилась.

Жизнь крестьян Вятской губернии с ее малоплодородной подзолистой почвой никогда не была легкой. Однажды я, будучи уже молодым и активным историком, с горячностью стала доказывать бабушке, какие ужасы принесла в русскую деревню сталинская коллективизация. Милая моя бабушка! Я тогда как-то упустила из виду, что она –живой свидетель коллективизации! И вот, выслушав мою пылкую речь, она просто и тихо сказала: «Дак штё, конечно, все ты правду говоришь. Только когда колхоз-то появился, жить стало легче».

Сейчас я очень жалею, что не разговаривала с бабушкой о ее жизни. Молодости не свойственно интересоваться прошедшим, она устремлена в будущее.  А ведь много чего могла бы рассказать мне бабушка, чья жизнь протекала через три революции и две больших войны. Бабушку свою я так любила, что, когда она умерла, я даже на рынке покупала зеленый лук и прочие огородные радости только у маленьких, сухоньких старушек – мне казалось, что они похожи на мою бабушку. А потом всегда так боялась пропустить ее день рожденья и не помянуть ее, что перед каждым днем рожденья несколько лет подряд она мне снилась. Первый сон был необычным и по своей яркости, даже какой-то нарядности, и по содержанию. Представьте себе большой зеленый угор (так у нас называли холмы), летний солнечный день и много нарядных людей на угоре. Во сне я понимала, что это какой-то праздник и массовое гулянье.  Иду я меж людей – и вдруг вижу свою бабушку! Она тоже нарядная – в длинной самошитой ситцевой юбке и светлой кофте, голова повязана белым платочком «под губку» (под подбородком завязан). Такой я ее и запомнила, так она всегда одевалась. Стоит моя бабушка и держит в руке букет нарядных самодельных цветочков.  «Бабушка, дорогая, как ты тут живешь? Как я рада тебя видеть!» - кричу ей. А она ласково отвечает: «Живу я хорошо. Меня взяли в рай. Работу дали легкую: я в раю бабочками торгую!»  И вижу я, что цветочки – это и не цветочки вовсе, а бабочки. Они взлетают со стебельков и садятся на них обратно!

В последующие годы я еще несколько раз видела свою бабушку во сне, всегда перед днем ее рождения или днем памяти. Сны становились все тяжелее, бабушка все строже. Наконец, перестала сниться вовсе.

 Младшая сестра бабушки Аксинья прожила долгую жизнь и умерла в Фаленках в возрасте 91 года. Мы Аксинью любили, она была ласковая и всегда нас привечала. Звали ее все «крёска Аксинька». Мне она не была крестной, так как папа категорически запретил маме крестить своих детей. Но она была крестной у младшей сестры моей мамы Клавдии и старших двоюродных сестер. В дни моего детства крёска Аксинька работала в колхозе имени Крупской в Фаленках, летом пасла свиней из колхозного свинарника. Мы любили «помогать» ей: она позволяла нам бегать и играть в большом загоне, где в пыли и лужах гуляли и валялись колхозные свиньи, большие, розовые, добродушные! Мы даже стегали их прутиками, перегоняя с места на место безо всякой на то надобности, хотя сами были меньше их в несколько раз! Все это было в моем дошкольном детстве. У Аксиньи был только один сын Миша (1933-2013г.г.). И была в ее жизни романтическая история, достойная сюжета фильма. Ее первый муж Константин Обухов в тридцатые годы ездил в город на заработки. Тогда в колхозах работали «за трудодни», заработанные деньги колхозники получали один раз в год, после того, как рассчитаются с государством по сдаче хлеба. Паспортов у колхозников с 1932 года тоже не было. Но страна выполняла первые пятилетние планы, и на стройки пятилеток требовалось много рабочих рук. Такое советское «отходничество» в тридцатые годы двадцатого века было распространено. Но молодой мужчина не выдержал долгой разлуки с женой, встретил новую любовь и завел на стороне семью. Осталась Аксинья одна с маленьким Мишей на руках, а Константин уехал с новой женой куда-то в Пермскую область. И вот однажды то ли весенним, то ли осенним ненастным днем явился к Аксинье в домашних тапочках – просто вышел из дому под каким-то предлогом, сел в поезд и приехал в Фаленки – такая тоска взяла по сыну и бывшей жене. Конечно, прогнала его Аксинья, да и ему уже поздно было что-то менять: там была другая семья, дети.  Много судеб поломал нелегкий для нашей страны двадцатый век.

Больше всего мама рассказывала мне о войне. Ей было пять, когда на фронт ушел тятенька. Наступили трудные времена.  Бабушка осталась беременной и родила младшенькую Клавочку в сентябре 1942. Дед в это время уже воевал. Клавочку он так никогда и не увидел.

 Бабушка жила с детьми – с пятью девочками, самой старшей Нине исполнилось 14 лет в 1942 году. Она закончила шесть классов. Детство кончилось. Зимой 1942-43 года Нине пришла повестка на лесозаготовки. Отказаться было нельзя – время было суровое, никто никого не жалел. Только вот мать жалела…Дед Петр сплел лапти.  Жили в землянках, валили лес безо всякой техники- рубили и пилили вручную толстые деревья. Онучи за ночь не успевали высохнуть и днем примерзали к ногам. Мужиков не было – шла война. Работали подростки и бабы. Зимой – лесозаготовки, а летом – в родном колхозе. Молодую Нину назначали бригадиром. На лесозаготовках Нина работала до 1952года – уже закончилась война, семья переехала в Фаленки, а ей каждую зиму приходила повестка. Мама вспоминает, как добра была старшая сестра. Как однажды, вернувшись из леса, выложила Раисе на платье отрез сатина – зеленого в черный мелкий рисунок. А еще привезла кильки – невиданное доселе угощенье показалось оч-чень вкусным! В последний раз она привезла 40 метров белого сатина – одела всю семью: бабушка накрасила ткань и нашила платьев всем девочкам.

Бабушка моя, Ольга Андрияновна, была обучена всяким рукоделиям: прекрасно пряла шерсть и вязала носки и рукавички еще и нам, своим внукам, дочерям и зятьям до конца своей жизни. Она ткала половики на широком ткацком станке, шила себе одежду – кофты и юбки в пол – до самой своей смерти. И ко всем этим делам относилась с любовью и художественной выдумкой. Помню, меня поражала ее способность окрашивать тряпичные ленточки, предназначенные для изготовления половиков, в самые яркие тона специально купленными анилиновыми красителями. Бабушкины половики были такими нарядными, каких я не видела больше ни у кого. У меня и сегодня на даче лежат ее половички, украшая своими веселыми красками мой деревенский дом. А в войну приходилось еще и самой ткать холстину и именно из нее шить одежду своим девочкам. Грубая холстина у нас называлась портяниной (от слова «порты»). Жили настолько бедно, что в младших классах, по воспоминаниям мамы, она одна ходила в школу в портяном платье, остальные девочки приходили в ситцевых. Платья обязательно должны были быть с поясками. Мама подпоясывалась веревочкой для лаптей. Но вот в третьем классе на елку она пошла в новом, сшитом бабушкой платье. И пусть оно было портяным, но зато бабушка украсила его махом – широкой оборкой по низу платья! И в свои восемьдесят лет мама вспоминает тот восторг, который она и испытала от этого незатейливого украшения! Как она кружилась в нем, и мах этот красиво стоял колом!

Кстати, швейная машинка была у бабушки еще до войны. В голодный 1943 она продала машинку в соседнюю деревню Митёнки. Вспоминает мама, что ходила она туда с кем-то из старших сестер. Зимой темнеет рано. А идти надо было лесом. Около Долганов так выли волки, что бабушка с дочерью не чаяли выйти из лесу живыми, плакали, когда добрались до дому. Машинку потом купили. Это было уже в Фаленках –Валя купила хорошую ножную машинку за 1200 яиц. Эта швейная машинка и сегодня «жива», находится в рабочем состоянии в доме Любы, младшей Валиной дочери.

Молодость хороша своей кипучей энергией и верой в будущее. По летам молодая бригадирша Нина после напряженного трудового дня убегала, к большому огорчению матери, в Митенки на вечорки, которые затягивались до утренней зари. А на лесозаготовках познакомилась со своим будущим мужем Иваном! Но напряжение тех военных и послевоенных лет было чересчур тяжелым даже для молодого организма: сердце Нина надорвала тогда, это сказалось в будущем. В 39 лет Нину парализовало, а в 43 она умерла, оставив двух детей и безутешного мужа. Я помню тетю Нину – красивую, рыжеволосую, молодую. Она работала в колхозе учетчиком и ездила по полям на тарантасе. Тетю Нину и парализовало прямо в поле.

Тетя Нина была очень добра к нам. В колхозе им. Крупской, где работали Нина с Иваном, давали землю под приусадебное хозяйство, а у моих родителей, которые были фаленскими служащими и получили квартиру с одной грядкой во дворе десятиквартирного дома, не было возможности развести сад. Тетя Нина посадила на усадьбе редкий по тем временам в Фаленках кустарник – крыжовник. И хотя у самой было двое детей, она всегда пускала нас, племянников, поесть диковинных ягод прямо с куста.   Ну и вкусный же был тот крыжовник! Еще крыжовник продавали у нас на автобусной остановке старушки по 10 копеек стакан. И мне мама всегда давала эти 10 копеек на стакан лакомых ягод!

Вторая дочь бабушки – Валентина, была в школе круглой отличницей. Но окончила только четыре класса и пошла работать на ферму. Была война, и 11-летняя девочка считалась вполне готовой к тяжелому колхозному труду. Алексей Филиппович любил смышленую ученицу, выделял ее в классе. И вот однажды случился казус! В четвертом классе на уроке истории Алексей Филиппович рассказывал о подвиге и мученической смерти героя гражданской войны Сергея Лазо.  И, завершая свой убедительный и эмоциональный рассказ, учитель обратился к классу: «Вот как вы думаете, ребята, жить бы да жить еще такому человеку и вершить героические дела для своей Родины, или правы были те японцы, убившие его? Ну, вот как ты, Валя, думаешь?» Непонятно, что нашло на отличницу Валю, может быть, не поняла вопроса, задумалась о своем и ляпнула невпопад, но только она встала из-за парты и громким голосом уверенно ответила: «Хватит-пожил!»  Класс грохнул оглушительным смехом, а Алексей Филиппович поставил любимице, наверное, единственную за четыре школьных года двойку!

Только по обрывкам маминых воспоминаний я понимаю, каково было бабушке в войну прокормить своих дочерей и оставшегося с ней старого свекра – дедушку Петра. Дед Петр, по всей вероятности, был уже совсем немощным, потому что не ходил в колхоз на работы.  Он и был основным нянем трех младшеньких девочек – моей мамы Раисы, Таисии и маленькой Клавочки. О дедушке Петре мама вспоминает, что он плел им всем лапти, сидя внизу, а на печке и полатях резвились дети. Больше всех озорничала (у нас говорили не «озорничать» а «дуреть») бойкая Раиса. То и дело дедушка успокаивал ребятишек совсем не страшным окриком: «Раиса, не дуритё!»  И вот однажды веселое баловство закончилось тем, что Раиса, завернувшись в тулуп, свалилась с печи на пол! Дедушка Петр, еще не поняв в чем дело, грозно прикрикнул»: «Ну, вот, додурели – тулуп-от с печи упал!»  А тулуп уже громко плакал Раисиным голосом.

Он умер, не дожив до конца войны от живота: старый организм не перенес того, что они ели в те голодные годы. Даже у детей, по воспоминаниям мамы, были постоянные запоры, и дедушка Петр помогал ребятишкам, выковыривая кодочигом (шило для плетения лаптей) жесткие катышки кала. Голод, видимо, был настолько острым, что он в какой-то момент начал «подъедать» завариху (заваренная в воде или молоке мука), которую бабушка делала для малютки Клавы. Когда бабушка заметила это и с укором стала говорить: «Что же ты тятенька, ведь это только для Клавы, чтобы выжила!» - дедушка от голода и горя стал бегать за бабушкой вокруг печи. Бедный, бедный дедушка Петр!  Умер он в 1944 году. Могилу ему копали сноха Ольга (моя бабушка) и внучки Нина и Наталья (дочь Григория). Было это то ли ранней весной, то ли поздней осенью. Бабушка всю жизнь сокрушалась, что могила получилась неглубокая – сил не хватило у голодных женщин.

О том, как работали в колхозе и что ели колхозники в деревне Кайсино (да разве только в ней?) надо рассказать отдельно. Судя по маминым воспоминаниям, основным компонентом рациона была трава лебеда.   Как-то, помню, в детстве мне мама рассказала стишок-прибаутку:

«В том саду была малина, завсегда меня манила.

А теперь там лебеда, делать нечего туда»

Так вот, к лебеде в войну отношение было совсем другое, уважительное. Ее косили и сушили, потом перемалывали в мелкую крошку.  И всю зиму пекли с ней оляпыши. Оляпыши были вместо хлеба, муки в них бабушка клала совсем мало, в основном лебеду, кисленку (дикий щавель) и тертую картошку. Кисленку бабушка, по словам мамы, заготавливала возами, сушила и молола на мельнице. А самой ранней травкой, которую ели, были головки хвоща, которые в деревне называли «пистики». Уставшие от зимнего недоедания, дети ждали появления пистиков как радости. Мама вспоминает, как маленький Миша (сын Аксиньи), пошел искать пистики на еще мокрых, талых грядках в марте, сказав: «Дядя Митя, наверное, пистики уже растут!» - и увяз! Было ему тогда лет восемь-девять.

Любовь к пистикам сохранилась надолго. Ещё и мы с двоюродными моими (почти родными!) сестрами Галей и Наташей, будучи детьми, ходили по веснам и собирали эти шишечки на оттаявших полях, а бабушка варила нам из этой витаминной травки вкуснейшую похлебку, добавляя в нее картошку и яйца.

Первый раз после войны хлеб без травы семья Мальшаковых поела после переезда в Фаленки в 1950 году. Маме было уже 15 лет.  Хлеб!  Его выращивали в колхозе и отправляли в район. Все понимали, что хлеб нужен армии. Никто не роптал, только вот дети все просили у матерей поесть. Мама вспоминает, как иногда бабушка на свой страх и риск приносила в чулках с колхозного поля колоски, чтобы сварить тайком кашу из зерен и накормить девочек.  А однажды женщины сговорились набрать на току зерна по карманам. Кто-то из своих же донес, куда следует, и к концу рабочего дня из района приехал уполномоченный с милиционером, обыскали всех, погрузили в машину и увезли в район. Всю ночь в каждом доме ревели от страха и голода оставленные ребятишки. Утром баб привезли обратно – в колхозе работать было некому. А ведь по законам военного времени могли и расстрелять. Пример был: тетку Матрену Б. посадили за мешок овса, который она пыталась спрятать в лесу. В поле пришла, когда там никого не было, да только, видно, не судьба: внезапно в поле появилась машина, сидящие в ней заметили женщину, которая тащила в сторону леса нагруженный мешок. Остановились, догнали, арестовали. Суд тогда был короткий, приговор – десять лет. Так и умерла тетка Матрена в тюрьме. В Матрениной семье осталось трое детей –маленькие Геня и Люба, а также Феня, которая в то время уже была замужем.

Мама рассказывает об этом без осуждения. Мудрая, мудрая мама! Она, свидетельница того времени, никого и ничего не осуждает даже словом, даже интонацией. Она фиксирует факты той войны, и уверена, что все, что тогда происходило, имело право быть. И отчаянные попытки женщин спасти от голода своих детей, и жесткие приговоры властей мама объясняет просто: «Время было такое.» Она не судит. Имеем ли мы право судить?

Еще, конечно, кормил огород. Усадьба у колхозников была по пятьдесят соток. Половину усадьбы засевали ячменем, который потом мололи на крупу или запаривали в печи целыми зернами. Мололи ячмень дома.  Мама вспоминает, что у них было два березовых жернова. На усаде также сажали картошку, калегу (брюкву), капусту, свеклу и морковь. Из калеги делали вкусную парёнку. Летом ребятишки бегали в лес по грибы и по малину. Это была «работа» младших Раисы и Таи, двоюродного брата Миши. Ребятишки собирались в лес, брали бураки под ягоды и корзинки под грибы. Много воспоминаний из маминого детства связано с лесом. Деревня стояла среди густых лесов. Волков было столько, что однажды Нину в лесу волчонок укусил за руку, когда она собирала грибы. Еще мама вспоминает, что в один года в лесу появились белогривые волки. Видимо, эта популяция степных волков мигрировала в кайские леса из-за военных действий. Эти волки были крупнее. Их боялись. Был случай, когда такой волк белым днем прямо в деревне схватил пятилетнюю девочку, забросил ее себе на загривок и помчал в лес. Жители деревни устроили погоню, и волк вынужден был бросить добычу. Девочка осталась жива, но потрясение от пережитого страха привело к сбоям психики.  Мама вспоминает, как она постоянно твердила одно: «На волке мягко ехать…»

Волки вообще часто появляются в маминых рассказах, но относились к ним не как к опасности, а как к беспокойным соседям.  Никому и в голову не приходило из-за этого не отпускать ребятишек в лес. Ягоды и грибы были и детской забавой, и хорошим подспорьем в бедном военном рационе колхозников. Мама вспоминает, как маленького Мишу, двоюродного братика, ругала бабушка Вера, что он приносит мало ягод, а собирали тогда землянику, и как он просил Раису поделиться с ним ягодами за оляпышек. Ягоды были одновременно и едой, и лакомством. На зиму малину сушили и пили с чаем. Сахара не было, и варенье никто в деревне не варил. Позже, когда семья уже переехала в Фаленки, по ягоды приходилось ездить далеко. Ездили на поезде или на попутной машине. Бабушка давала деньги на проезд, но денег было жаль тратить на «пустое». И вот однажды мама с подружкой Раисой С. ехали без билета и испугались ругающегося проводника. Решение пришло спонтанно: спрыгнуть с поезда. И хотя скорость поезда, видимо, была невелика, но кончилось это травмой головы у мамы и отрезанной ногой у Раисы.  Рядом оказались люди, девочек доставили в Фаленскую больницу. Девочки обе пропустили тот школьный год и в седьмой класс пошли с отставанием. Мама поплатилась за прыжок ухудшением зрения, Раиса же всю жизнь ходит с протезом. Характерно, что дети в то военное время были настолько самостоятельными, взрослели так рано, что бабушке и в голову не приходило переживать, отпуская девочек в лес. Когда ей сказали, что две Раисы спрыгнули с поезда, бабушка, не подумав ни о чем плохом, ответила: «Ну дак штё, спрыгнули, дак домой придут!»  Вот так и жили.

На всю жизнь сохранила моя милая мама любовь к лесу, всегда лучшим отдыхом летом для нее были походы по грибы и по ягоды. Нас в детстве она кормила вареньем досыта. А как хороши были по ее какому-то особому рецепту жареные грибы! У меня такие не получаются до сих пор.

Больно царапнули мое детское сердце две картинки из маминого военного детства. Первая   – фантики. Да-да, обыкновенные конфетные фантики. Оказалось, что мамочка моя в детстве никогда не ела конфет. Вспоминает, что у бабушки Веры в привязанном под матицей чайнике хранились конфетки-подушечки, которыми она угощала внучек. Конфетки эти береглись годами и в конце концов представляли из себя слипшийся ком из карамелек. Но это были единственные конфетки маминого детства, а потому они были очень сладкими, и воспоминания о них сладкие.  О существовании других конфет мама знала из бабушкиных «подарков». Бабашка ходила сдавать продовольственный налог в Талицу. Часть пути проходила мимо полотна железной дороги. В поездах не ездили колхозники. В поездах ездили совсем другие, городские люди. И эти люди в поездах пили чай из стаканов с красивыми подстаканниками и ели конфеты. А фантики выбрасывали в окна поезда. Вот эти-то фантики собирала моя бабушка для своих маленьких дочек. Чужие фантики с недоступных для ее девочек конфет. А мама берегла их, играла ими. Я представляю эту картину и мне всегда больно. Много лет прошло, а мне больно. Сейчас, когда я приезжаю к маме, я всегда привожу ей самых лучших, самых дорогих конфет в красивых фантиках. Говорят, в каждом из нас где-то глубоко прячется до старости маленький ребенок из нашего детства. Эти конфеты я привожу той маленькой девочке Раисе.

Второе воспоминание, которое обожгло меня до боли, связано с продовольственным налогом на колхозников, которым они облагались в годы войны.  Представьте себе картинку из маминого детства: маленькие дети, полуголодные, стоят вокруг стола, на котором бабушка в миске взбивает сливочное масло для налога. Корова у бабушки была всю войну, спасались молоком. Но масло сливочное бабушка взбивала только на налог. Видно, для себя не хватало. И вот эти маленькие детки стоят и ждут, когда, наконец, получится ком масла, который бабушка выложит. Это важно для них, потому что потом им отдадут эту миску, и они будут облизывать остатки масла со стенок посудины.  Вам не стало больно? А если представить себе своих детей на месте бабушкиных?

Из тех маминых рассказов я еще в детстве поняла, как это страшно, когда голодает твой ребенок. Однажды бабушка пошла на базар, чтобы обменять свою корову на телку, а на разницу в деньгах купить муки. Корову она продала и телочку присмотрела, а когда полезла за деньгами, чтобы рассчитаться за телку, поняла, что денег нет – их у нее вытащили. Бедная моя бабушка! Что она, должно быть, пережила! Остаться без коровы с малыми детьми при их и без того скудном рационе было поистине трагедией. И моя сильная, энергичная, жизнелюбивая бабушка сломалась.  Придя домой, достала веревку. Жить дальше показалось невмоготу. Невмоготу видеть, как будут умирать одна за другой ее малышки, а она ничем не сможет им помочь. Выхода не было.  Все было решено бесповоротно.

Спасла бабушку маленькая Клавочка, которая в эту минуту проснулась и заплакала. И материнский инстинкт победил отчаяние. Дети еще живы. Пока мать жива, у них есть шанс.  Если умрет она, умрут и они. Слышишь, мать, это зовет тебя твое дитя. Жизнь продолжается. Надо встать и подойти. И она пошла.

Выжили все. А ведь временами казалось, что это невозможно. В Сунском много поумирало от голода. В Кайсино выжили все. Иногда в деревню приходили цыгане и просили многодетных женщин отдать им малышей. Говорили: «Не прокормишь! А так хоть других спасешь!» У бабушки просили Таю. Она не отдала, сказала: «Пока я жива, не умрут. А умру я – как будет. А соседка отдала мальчика лет четырех-пяти. Мама рассказывала, как она потом выла!  Другая, бездетная женщина спасла мальчишку, выхватила его из рук цыганки, унесла к себе в избу. Выкормила.  Я, вспоминая этот рассказ все пытаюсь понять, зачем цыганам были нужны маленькие дети? Мои догадки настолько страшны, что я даже не буду их здесь приводить.

Когда закончилась война, бабушка и старшие мамины сестры продолжали работать в колхозе. Колхоз объединял две деревни Филейского сельсовета– Сунское и Кайсино. Нет сегодня этих деревень на карте, но живет Филейка. В Кайсино было около 13 дворов, Сунское было побольше.  Мама уже училась в школе. Но самым поразительным для меня в ее рассказах об этих годах был совершенно для нее обыденный факт – они все еще ели хлеб с травой. Колхозники, обложенные в 1948 году еще и новыми налогами на продукцию приусадебного хозяйства, ели хлеб с травой до начала пятидесятых! Были, правда, исключительные случаи: так мама вспоминает как году в 1947 или 1948, летом после третьего класса, они ходили с Валей в Верхосунье за хлебом. Ходили пешком, хотя расстояние было более десяти километров. Купили еще конфеток помадки, сели и съели их тут же. А хлеб несли домой в неприкосновенности. И вспоминает мама как великую милость, что бабушка сразу же каждой дочери отрезала по целому ломтю! Заметьте: не досыта накормила, а по ломтю отрезала. То есть хлеб тот магазинный (они его называли тогда "коммерческий") был лакомством, изыском в скромном деревенском меню.

 А в городах в декабре 1947 года была официально отменена карточная система, то есть хлеба хватало всем!

Видно, жизнь стала совсем невыносимой для вдовы и ее семьи. Еще в 1948 году в Фаленки перебралась Аксинья с семьей и все звала сестру. Решиться покинуть родной дом было нелегко.  Дело осложнялось отсутствием паспортов у колхозников и членов их семей. Но в 1950-м Ольга решилась. Уезжала в мае. Погрузила на грузовую машину нехитрый скарб. Раису и Таю оставила в деревне, чтобы девочки закончили учебный год.  Присматривать за дочками попросила тетку Настасью. Перед отъездом продала тарантас в деревню Кочуганы, вернее, обменяла его на муку для девочек. Мука была то ли ячменная, то ли овсяная. С благодарностью вспоминает мама этот тарантас: тетка Настасья пекла им хлеб из  этой муки без травы. Точнее, это был не совсем хлеб, а лепешки, называемые «ярушники».

 Уезжала бабушка с младшей Клавой и еще одной кайсинской семьей. Едва женщины до-ехали до Талицы, как их машину остановил милиционер: кто-то из своих деревенских успел донести, что бегут из колхоза! Тот милиционер пропустил их, горемычных, видно пожалел, зная, какова горькая доля колхозников. Я все время думаю, как сложилась его судьба? Ведь шел 1950-й год – самый разгар второй волны сталинских репрессий. За свою доброту вполне мог поплатиться жизнью… Но есть на Руси поговорка: «Мир не без добрых людей». На этом стояли. Этим выжили. 

 

Закончился учебный год, и вслед за уехавшими матерями в путь тронулись оставленные доучиваться дети. Ранним теплым утром попрощались с Кайсиным две подружки Раисы  (обеим было по тринадцать лет), младшая мамина сестричка Тая (11 лет) и соседский мальчуган Женя Обухов, мамин одногодок.  Тетка Настасья заботливо наклала маме полную котомку ярушников. У остальных детей еды с собой не было. За этот долгий переход все лепешки были съедены и запиты водой из протекавших речушек.

 Погода стояла отличная, и начинающееся путешествие казалось приятным приключением. Между тем, путь был не короток: детям предстояло пройти семнадцать километров до села Талица (Талицу они знали!) и еще сорок километров до Фаленок. К середине дня лапти были стоптаны до дыр, а к вечеру в кровь были сбиты босые ножки. Да, да! Представьте себе – лапти! У страны –победительницы и через пять лет после войны колхозные дети ходили в лаптях…

У Гени носом пошла кровь. Мама вспоминает, что он все плакал и твердил: «Зря я с вами пошел»!» Впрочем, плакали все, кроме мамы. Все-таки твердый был характер у маленькой Раисы! Короткие привалы не помогали. И никто из водителей не подвез детей! Только одно объяснение я нахожу этому: кучка бредущих по дороге детей ни у кого не вызывала удивления. Мало ли их брело тогда по России. К вечеру стало совсем тяжело. Старшие девочки время от времени ложились и прикладывали ухо к земле, надеясь услышать шум поезда: Фаленки должны были быть близко, а там – железная дорога!

Знаете чем все закончилось? Они пришли! Пришли в Фаленки! Они вошли в поселок со стороны улицы Труда и брели, пытаясь разыскать своих родных, просто заглядывая в освещенные окна домов. Знали ли они адрес? Мама не помнит. Помнит только, что было совсем темно, и вдруг они увидели в окне одного из домов родные лица! Вот так. Хорошо, что в послевоенных Фаленках был электрический свет и не было занавесок на окнах домов.

Фаленки были счастливым сочетанием районного центра и центральной усадьбы колхоза имени Сталина, позже переименованного в колхоз имени Н.К.Крупской. Расчет бежавших сюда беспаспортных колхозников был прост: добраться до Фаленок – и записаться в колхоз им. Сталина. Туда брали всех: рабочие руки после войны были очень нужны. А дальше – бог поможет и добрые люди.  Вы спросите, в чем разница, зачем бежать из одного колхоза в другой? Разница огромная, в Фаленках были магазины, где уже давно продавали хлеб из ржаной и пшеничной муки, настоящий, без травы! И мама моя, забывшая за годы войны и послевоенного голода вкус настоящего хлеба, до сих пор рассказывает, каким вкусным был тот фаленский хлеб 1950-го года. И в лаптях  наши девочки в Фаленках уже не ходили.  Была разница…

Поселились в колхозном доме-общежитии, в одной маленькой комнатке. Позже бабушка купила где-то амбар, перевезла его в Фаленки и на его основе поставила дом. 

(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)