Из маминых рассказов. Раисино детство. (д. Кайсино, 1941-1950)

Раисино детство

 Детство - самое светлое время жизни, даже если это детство военное.  Мама с удовольствием и много рассказывала мне о своем детстве. Воспоминаний у нее о детстве почему-то гораздо больше, чем у меня о своем. Возможно, из-за какого-то особенного детального восприятия действительности, присущего ей в течение всей жизни.  Так, когда еще не было сотовой связи и мы писали друг другу письма регулярно, раз в неделю, я отмечала в них какие-то наиболее значимые события, а поскольку такие происходили не каждую неделю, то писала о своей любви к родителям и прочей эмоциональной «ерунде». Мамины же письма состояли из подробнейшего отчета о мелких бытовых делах. Как я сейчас жалею, что не сохранила этой переписки! Это была бы живая история простой советской семьи в деталях и мелочах! Это же отношение к повседневности сохранилось у мамы и сейчас: в наших ежедневных телефонных беседах она рассказывает, как об очень важном, о стирке, прополке, поливе, посещениях социального работника и т.д. И сегодня это я оцениваю это как «процессный подход» к восприятию ею жизни, где нет больших и малых событий, где канва жизни складывается из абсолютно равноценных и равно значимых дел, часов, минут.  Потому что в жизни нет важного или неважного времени: каждая минутка – это время Жизнь.

Самые ранние мамины воспоминания связаны с тятей. Их мало, они обрывочны. Вот он несет ее из бани, распаренную, разморенную. Он несет ее, завернув в большой пушистый тулуп. Или задает традиционный для «после бани» вопрос: «Раисья, а ты уши в бане мыла?» И малышка всегда доверчиво отвечала, что это святое дело делала в бане добросовестно! А вот тятя шутит во время обеда, дразня ребятишек, вытягивает шею к окну, как бы стараясь разглядеть получше что-то очень интересное.  Обязательно кто-то из малышей не выдерживает и оборачивается – и тут же получает ложкой по лбу: «Не вертись за столом!» Наконец, сцена прощания перед уходом на фронт: он поднял ее на руки и сказал: «Раисья, не дури, слушайся мати!»  Видно, Раиса была весьма шаловлива и резва уже в свои пять неполных лет!

До ухода отца на фронт, то ли в силу возраста, то ли потому что мужик в доме обеспечивал определенный материальный достаток, Раиса не помнит о материальных лишениях. Зато все дальнейшие ее воспоминания с привкусом горчинки, хотя и светлы, и по-детски беззаботны.

Деревня Кайсино сороковых годов прошлого века – это уютный уголок Вятской земли, расположенный среди густых лесов, отделенный глубоким логом от ближайшего лесного массива. Лог этот имел среди местных жителей дурную славу: там происходили чудные и пугающие вещи, «корзились» голоса, видения. В маминых рассказах тоже описан один такой случай. Когда Валентина бежала, плача навзрыд, через лог в поле к матери, получивши похоронку на отца, в логу она явственно услышала отцов голос, который говорил ей что-то невнятно, но долго и громко. Бабушка потом объяснила это, что смертельное ранение, наверное, было в голову и говорить толком Дмитрий не мог.

В Кайсино в начале сороковых было 13 дворов. Они и составляли колхоз. Ближайшая деревня Сунское было километрах в полутора от Кайсино, она была больше и состояла из двух частей, разделенных логом – на холме за логом жили удмурты, а внизу русские. Сунское тоже образовывало отдельный колхоз. Идея укрупнения тогда еще не успела нарушить вековой порядок существования русской деревни. Спутницей детства и закадычной подружкой Раисы была соседская девочка, тоже Раиса С. Это была самая лучшая подружка на свете! С ней играла моя мама целыми днями, часто Раиса С. гостила у мамы, оставляла регулярно в избе соседей то рукавички, то носки. Две Раисы играли в куклы, которые сшили им матери. Куклы нуждались в обновках. У Раисы С. всегда было множество красивых тряпочек для куколок, так как у ее родителей где-то неподалеку жила знакомая портниха, щедро снабжавшая Раису и ее маленькую сестричку.  Ах, как хотелось маленькой Раисе, моей маме, не отстать от подружки! Однажды случай представился. Шла война, и бабушка решилась унести на базар свадебный сарафан – подвенечный наряд, который хранился в большом семейном сундуке и передавался из поколения в поколение. Сарафан был очень красив - из ярко-алого атласа, в пышных оборках и многочисленных складочках. Бабушка достала сарафан из сундука и разложила его, чтобы помятая ткань расправилась перед торгом. Как уж не углядел дедушка Петр, когда маленькой Раисе пришло в голову, что от сарафана не убудет, если из глубоких складок она вырежет маленькие тряпочки для своей куколки!  И дело было сделано! Видимо, куколке потребовалось много тряпочек, потому что сарафан так и не унесен был на базар из-за образовавшихся в нем многочисленных дыр! В другой раз шитье нарядов для куколки закончилось потерей единственной в доме и очень хранимой бабушкой иголки. Тогда Раисе досталось не на шутку. Из дошкольного детства еще с теплотой и неугасимой благодарностью вспоминала Раиса сладость меда, которым угощал ее подружкин дед Пахом: С. в войну держали два улья, дед Пахом ходил за пчелами.

 А потом была начальная школа.  Школа располагалась в Сунском, и из Кайсина каждый день шли туда две Раисы и ватага деревенских мальчишек. Раисы верховодили в этой кампании.  Память рисует забавную картинку: зимой они с Раисой бойко топают по узенькой, протоптанной в высоких сугробах тропинке, а мальчишки бегут рядом, по целому снегу! А вот и весенний эпизод: лог залит высоко поднявшейся водой, только кое-где поток сужен, и его можно перепрыгнуть. Девчонки-атаманки торопятся первыми добежать до переправы и раскидывают землю, расширяя поток, чтобы бегущие следом мальчишки не смогли пройти посуху!

После второго класса летом мать отдала девятилетнюю Раису в няньки в деревню Тарасы. Помнит мама, что звали этих людей тетка Олёна и дядя Лукоян, что люди были хорошие, а ребенок поздний, нежданный (аборты тогда в Советском Союзе были запрещены). Вспоминает, что надолго сохранились у них с Ольгой Мальшаковой хорошие отношения и что, когда они приезжали в Фаленки, всегда останавливались у бабушки и она их привечала и кормила.

 Целое лето нянчила Раиса чужого двухлетнего ребенка. За еду. Видно, бабушке было совсем трудно, не прокормить было свою семью, вот и отдала. Разве не жалко ей было дочку? Шел тысяча девятьсот сорок пятый год.

А маленькой Раисе к маме так хотелось! Раису отпускали иногда домой. Мама помнит, как однажды она шла домой, несмотря на проливной дождь. Пришла уже потемну, промокшая до нитки и дрожащая от холода. Бабушка плакала.  А еще вспоминала мама, как в окне одного из домов в этой деревне стояла настоящая магазинная кукла! Красивая своей невиданной доселе для маленькой Раисы красотой! Стояла и манила: «Возьми меня поиграть!» Несбывшееся чудо Раисиного детства.

А после третьего класса Раиса все лето пастушила. Летом пастушить просто – стереги овец, чтоб волки не подкрались неожиданно, да овцы глупые в лес не забрели. Пастушили вместе с матерью. Вспоминала Раиса, как однажды пришлось отбивать ягненка у выскочившего неожиданно волка. Отбили.

Другое дело пастушить осенью.  Маме досталось это испытание после четвертого класса. Это было в 1948 году. Колхоз не дал на трудодни колхозникам ни килограмма зерна. Отчаявшись от голода, бабушка ушла тогда из колхоза вместе с детьми, заколотив дом в Кайсино. Она ушла, подрядившись пасти скот в деревню Долганы, сто за несколько километров от Кайсино. Позже старших девочек Валю и Нину заставили вернутьс я в родной колхоз.  Бабушку с младшими Раисой, Таей и Клавой оставили «на заработках». Значит, положение было, действительно,  отчаянное, и это понимали все.  

Подопечными бабушки и мамы в тот год были коровы. На стойловое содержание коров переводили по снегу. Мама рассказывала, что в октябре было очень холодно. Особенно мерзли ноги: обуви не было. Маленькая деталь, поразившая меня – ноги грели в лужах теплой коровьей мочи. Как можно было выжить?

В ту осень Раиса так и не пошла в пятый класс: пастушила до конца октября и пропустила целую четверть. Поздней осенью Бабушка с дочками вернулась в родной дом в Кайсино. Раисе было уже двенадцать, и на ее долю много пришлось работы в колхозе: вспоминает, как доила колхозных коров потемну (короток зимний день!), как летом потом вязала снопы, убирала лен. Через год бабушка снова отправила Раису в школу.

Школа

В третьем или четвертом классе объявили, что назавтра детей будут принимать в пионеры. Поскольку бабушка говорила, что пионеры-атеисты – это дело богопротивное, то две Раисы решили в пионеры не вступать. Мальчишки, как всегда, были с ними солидарны. 

На собрании девочки громогласно заявили, что в пионеры они не вступят, так как пионеры против бога, а выйдя на крыльцо школы после собрания, громко и вызывающе спели частушку:

«Пионер, пионер, лаковы сапожки!

Не тебя ли, пионер, обкакали кошки!»

Хорошие в той деревенской школе были учителя. Ведь дело-то по всем признакам того времени было политическим! Но обошлось девочкам без последствий. Кроме одного случая, больно задевшего детское самолюбие мамы. Шла война, в своей школе мама и ее одноклассники писали  чернилами, сделанными из сажи или свеклы. О цветных карандашах и не мечтали! И вот однажды учительница Тамара Петровна, разбирая классный шкаф, стала раздавать детям рисунки своих довоенных учеников, выполненные цветными карандашами! Это было сказочно красиво! Маленькая Раечка с замиранием сердца ожидала, когда учительница подойдет к ее парте. Какой рисунок достанется ей? Скорее бы! Но учительница придержала рисунок рукой и пронесла его мимо Раисы, сказав: «А ты, Мальшакова, не получишь! Больно плохие песни о пионерах поешь!» Нам, взрослым, часто и невдомек, каким жестоким может оказаться для ребенка наказание. У детства другие мерки. Только очень чуткий педагог поймет всю глубину Раечкиного разочарования, ведь в ее представлении рисунки в цветном карандаше – куда большая ценность, чем вступление в пионеры, а значит, наказание за поступок несоизмеримо с самим поступком!  Рана от такой «несправедливости» осталась на всю жизнь.

В пионеры мама все-таки вступила, уже в Фаленской школе, будучи шестиклассницей. Она вступала в пионеры вполне осознанно, когда это стало важно для нее. С такой гордостью она ощутила у себя на груди пионерский галстук, что в тот же первый свой пионерский день побежала в фотографическую мастерскую и запечатлела себя с галстуком на груди! Жаль, что это фото не сохранилось в семейном архиве!

Любимым учителем в начальных классах школы у мамы был Алексей Филиппович (Брызгалов).  Никогда в своих рассказах мама не называла его по фамилии, ведь память сердца – это имя и образ. А образ был весьма велеречив! Алексей Филиппович возглавлял Сунскую начальную школу. Школа была не маленькая. В нее ходили ребятишки из всех прилежащих к селу Сунскому деревень: из Кайсина, Степинцев, Боровиков, Красноселья, Паутов. Ребятни в деревнях было много, и классы набирались до двадцати человек.

Мама помнит и других учителей этой школы – так в первом классе ее учила Клавдия Ивановна, во втором – Заболоцкая Анна Игнатьевна, русоволосая, красивая. У нее было настоящее платье из тонкой шерсти василькового цвета! После войны в школе открыли пятый класс. Математику там вела Колошницына Вера Дмитриевна, а русский язык Широкова Дарья Федоровна. Но молодые учительницы появлялись и быстро исчезали. А Алексей Филиппович учил малышню всех деревень. Маму он учил с половины второго класса до конца четвертого. Был он строг, но справедлив, и школа осталась светлым и ярким воспоминанием Раисиного детства. Вот второй класс, урок чтения. За первой партой сидят, конечно, две Раисы. Дети получили задание придумать заголовок к части текста. Работают в парах. Маленькая росточком (но не характером!), моя мама поднимает руку. «Что тебе, Мальшакова?» - спрашивает учитель. «Алексей Филиппович, я уже придумала заголовок, а Раиса Сизихина нет!» - гордо сообщает маленькая разбойница. Борьба за первенство продолжается!

А вот соратник Алексея Филипповича на ниве народного просвещения, Борис Федорович Караваев, инвалид без двух ног(!) на уроке у Таи, младшей маминой сестры, воспитывает у деревенских детей правила хорошего тона. Один малыш постоянно портил воздух в классе, что при послевоенном рационе питания детей было совершенно не удивительно. Алексей Филиппович, сделав ему внушение в очередной раз и не надеясь на результат, риторически призвал детей принести для маленького нарушителя общественного порядка пробку («затычку»). На другой день Тая, воспринявшая слова учителя как руководство к действию, действительно принесла пробку в класс, а поскольку учитель, понятное дело, не возвращался к этой части «домашнего задания», то она сочла необходимым поднять руку и сообщить всему классу о том, что, вообще-то, у нее есть пробка для одноклассника, так, на всякий случай. Класс грохнул… А Борис Федорович сдержанно поблагодарил девочку.

Даже в войну государство делало все возможное, чтобы дети учились. В глубоком тылу, в забытой Богом деревне Сунское в школе детям выдавали тетради для письма. Дома, правда, писали и считали на любой бумаге, в том числе на полях от газет. Газеты выписывали тогда все и ходили они регулярно. Чернила тоже делали из подручных средств: в ход шла сажа и свекла. Школу никто не пропускал. За чистотой детей следили учителя и лично Алексей Филиппович. Мама вспоминает, что она выбрана была в санитарную тройку, в задачи ее входил и ежедневный осмотр голов детей на предмет заражения вшами. Так шла работа по профилактике возможных эпидемий.

Детство – оно и в войну детство. И школа – его неотъемлемая часть. Школа не только учила, но и воспитывала, оберегала, учила дружбе, преданности, патриотизму.

Именно в школе от Алексея Филипповича услышали дети долгожданные слова: «Война закончилась. Победа!!!» Он собрал их в то утро 9 мая 1945 года и сказал:» Сегодня уроков не будет. Победа! Бегите, скажите матерям». И они побежали, кричали «Победа! Ура!» А день был такой ясный, такой солнечный!

Вот бывают же учителя, которые на всю жизнь! Таким был для мамы Алексей Филиппович. Она помнит его длинную деревянную линейку, которой он мог стукнуть по лбу непослушного ученика. Он был строг, но было в нем то настоящее, человеческое, которому не дано название, но без которого нет и не может быть такой верной детской любви, на всю жизнь! Я сама учитель, я любила свою работу и своих учеников, считала, что неплохо справляюсь со своей сверхзадачей –помочь доверившимся мне детям стать успешными людьми в своей жизни. Но я не уверена, что для кого-то –хотя бы для одного из них-  я осталась в памяти на всю жизнь, как Алексей Филиппович остался для моей мамы, учителем, о котором рассказывают своим детям.

Алексей Филиппович остался в анналах истории нашей семьи и по другому поводу: он стал невольным участником одного смешного происшествия.  Однажды, где-то в пятидесятые годы, когда бабушка с семьей тети Вали жила уже в своем доме по улице Чапаева, дом 3, в Фаленки приехал на августовскую педагогическую районную конференцию Алексей Филиппович. И пришел к бабушке - он всегда почему-то из всех бывших односельчан останавливался именно у моей бабушки, чтобы повидаться, передохнуть и переночевать. Так или иначе, приход его был неожиданной радостью! Бабушка захлопотала, велела ставить на керосинку чайник, да вот незадача – керосин кончился! А жили в то время люди дружно, не то что сейчас! Сбегать к соседям за солью, мукой или керосином было делом обычным! Тогда даже существовала неписанная традиция - соль не возвращать! И бабушка отправила Валентину бегом к соседке Паше М. за керосином! Соседок, имевших мужей, тогда в Фаленках почему-то звали по имени мужа. Так тетя Паша в просторечье была Пашей Мишихой. Так вот, прибежала Валентина с просьбой, а дома был только дядя Миша, изрядно пьяный (я помню их из своего детства – крупная, дородная тетя Паша и юркий, тощий дядя Миша –чудесная пара!) Тетя Паша ушла в магазин, оставив под присмотром супруга чайник на керосинке. Вот дядя Миша и предложил Валечке, войдя в сугубо срочное положение соседей, взять их уже закипавший чайник, а свой поставить кипятить на его же керосинку. Вопрос был решен. Тут надо заметить, что большим разнообразием товары народного потребления на полках магазинов в то небогатое для нашей страны время не отличались. Чайники соседей были одинаковыми- эмалированными, трехлитровыми, с затейливо гнутым носиком и кокетливой формой перевернутой чашки. Я прекрасно помню из своего детства, что такой чайник зеленого цвета был и у моих родителей. Вот и Валентина принесла зеленый чайник, а ушла домой с соседским синим!

 У бабушки уже вовсю пили заваренный мятой чай с конфетками-подушечками да вели душевную беседу с дорогим Алексеем Филипповичем. Вдруг внимание привлек шум в доме Микрюковых. Тетя Валя схватила полуопустевший чайник и побежала возвращать его тете Паше, а заодно и проведать, что там случилось. Тетя Паша была крута! Дяде Мише нередко доставалось от нее за любовь свою к бражке, которую ставили тогда в каждом доме, по крайней мере, на улице Чапаева. И вот тетя Паша, вернувшись из магазина, застает спящего мужа и пускающий клубы пара чайник на керосинке, который она сама же туда и поставила перед походом в магазин! Вот только одна деталь изумила тетю Пашу донельзя: чайник из синего превратился в зеленый! Валя застала соседку, лупящую дядю Мишу фартуком с воплем «Смотри-ка ты, пьяница, спишь да спишь, а чайник-от кипел да кипел, дак позеленел даже!»  Вот этот «позеленевший» чайник и стал очередным семейным анекдотом в нашей неунывающей семье.

Детство кончилось

Вот на этом месте закончим повествование о мамином детстве.  Оно еще было, конечно, только, вытесненное повседневными подростковыми проблемами и делами, оно как-то истончалось, оставляло о себе все более легкий след, который почти истерся в маминой памяти. Только обрывочные воспоминания о Фаленской школе, где она уже не была заводилой. Пережив раскроенную голову в прыжке с поезда и долго пролежав в больнице, она пошла в шестой класс, пропустив целый учебный год. Зрение резко упало, в школу она пришла в очках. Учеба стала даваться труднее. Но с теплотой вспоминает мама своих одноклассников, старавшихся помогать друг другу. Вот Ленька Коршунов, озорник, веселый  подросток, сын учительницы, работавшей в той же школе. Предлагал помощь маме на экзамене по математике!  Запомнила это мама на всю жизнь, хотя от помощи отказалась – сама справлялась! Зато другому однокласснику Ленька реально помог – не мог иначе! Это было на каком-то важном диктанте в конце четверти. Мальчик боялся получить двойку, так как в грамматике был слаб, а в синтаксисе ничего не понимал вовсе! Ленька придумал неожиданно простое решение – привязал нитку к руке мальчишки-двоечника и предупредил, что будет дергать за нитку каждый раз, когда надо поставить запятую. Воистину все гениальное просто! Результат превзошел все ожидания: мальчишка получил-таки двойку, но учительница была потрясена тем, что запятые появились даже в середине слов! Видно, темп письма Леньки и его товарища был разным, чего экспериментально и было установлено на том злополучном диктанте.

Сам Ленька учился хорошо, но озорником был бедовым. Мама вспоминала, как отчаявшаяся классная руководительница однажды пообещала, что придет к Коршуновым домой поговорить с родителями о Ленькином поведении. «Приходите, а я собаку спущу!» -пообещал Ленька. И спустил. Злобно лающая овчарка – это вам не типичная для Фаленок дворняга! Она бегала по двору и рычала на топтавшуюся за редким забором учительницу. А Ленька удовлетворенно выглядывал в окно. Я думаю, потом, когда все разрешилось, Леньке здорово влетело от отца!

Вообще-то Коршуновых было два брата. Виктор учился в старшем классе, а Ленька, младший, был маминым одноклассником. Оба в дальнейшем выбрали учительство. Оба были талантливыми педагогами. Когда я пошла в школу, Виктор Алексеевич был моим первым директором школы. Физик по специальности, он вел физику в старших классах и был страстно любим учениками. Его боялись и уважали. Только о таких учителях слагают легенды. О нем слагали. И передавали от старшеклассников к младшим. Вот одна из них: будучи директором, обходил Виктор Алексеевич школьные закоулки в перемены на предмет выявления курящих пацанов. Не раз бывало, зайдя в мужской туалет, заставал там кучку мальчиков и явный запах папиросного дыма. Ловил растерянный взгляд курильщика, спрятанную в карман руку с непотушенным окурком и начинал длинную, на всю перемену беседу о посторонних школьных предметах, беседовал обстоятельно и неспешно, а папироска все тлела и тлела в кармане брюк. Беседа заканчивалась, когда страдальческое выражение лица нарушителя школьной дисциплины само за себя говорило, что курить он не хочет! И не будет! Ни–ко-гда! Так как окурок в штанах уже прожег дыру и теперь взялся за ногу! Как ни в чем не бывало, директор отпускал мальчишку, не произнеся даже слова про вред курения.

Леонид Алексеевич с пятого по десятый класс вел у меня физкультуру. Я его обожала! Как и все его ученики. Был он строг, но за этой строгостью чувствовали мы все его веселое добродушие. Любили его за тонкое чувство юмора, внутреннюю подтянутость, высочайший профессионализм. Не было ни одного упражнения, ни одного задания, которое он не демонстрировал нам сам с величайшей легкостью и мастерством. Когда я закончила школу, ему было всего тридцать семь!

И никогда мама не называла его иначе, как Леонид Алексеевич. Вот такой такт. О том, что он был ее одноклассником, я узнала много лет спустя.

Еще одно воспоминание из того школьного времени: танцы в колхозном клубе. Я еще застала то здание, где раньше был колхозный клуб – это была старая бревенчатая изба на улице Колхозной, ко времени моего отрочества уже закрытая, не использовавшаяся. Сюда на танцы после седьмого класса и позже бегала моя мама, безумно любившая танцевать! Танцы были разные, под гармонь. Особенно мама любила кадриль!

Наверное, она была очень симпатичной девочкой, моя мама, в свои четырнадцать-пятнадцать лет, с толстенной темно-каштановой косой, с загадочными зеленоватыми глазами, с разгоревшимся от кадрили румянцем на щеках! Мальчишки начинали предлагать взрослеющей Раисе свою дружбу, но мама отвергала их. Время любви еще не пришло. Но детство уже кончалось, плавно перетекая в юность.