Гражданская война в Вятской губернии: «Белые придут – грабят, красные придут – грабят…»

                                                   1.Грабежи: «Товарищи, тащи, тащи!...»

В годы Гражданской войны (1918-1919 гг.) Вятская губерния была то прифронтовой полосой, то прямо зоной военных действий.  Поэтому не удивительно, что в это смутное время по ней бродило немало темных личностей, часто вооруженных до зубов и нередко в военной форме. Часто косили под красных и продотрядовцев и откровенно грабили население. Разобраться, кто есть кто (красные? белые? бандиты?) было очень сложно.  Например, 8 июля 1920 года начальник Уржумской уездной советской милиции предписывал Начальнику милиции Уржумского уезда 7 района: «Предлагаю немедленно произвести самый тщательный розыск неизвестного красноармейца, напавшего на дороге в г.Уржум около д.Петряевой Теребиловской волости  на сестру милосердия Людмилу Богданову и похитившему  у нея при обыске  под угрозой револьвера кожаный черный портмоне с 6 т.р. Приметы неизвестного красноармейца:  22-23 лет, среднего роста, на правой руке  нет указательного пальца, одежда на нем: гимнастерка белая, брюки защитного цвета на выпуск  и широкий черный ремень, с которым  находились еще 2 товарища красноармейца.

При задержании грабителя красноармейца арестовать и доставить в милицию под строгим конвоем

О результатах розыска  донести (1)».

Из другого интересного документа, от 28 октября 1918 года:
«Сообщаем происшествие. В 8 часов утра 19 октября явились пешком неизвестных 3 солдат, вооруженных 2 винтовками, 1 бомбой и 1 револьвером в д.Востошуи Софронов здешней волости к гражданину Андрею Михайловичу Фоминых, заперли двор и начали производить обыск, якобы из за револьвера, имевшегося у Фоминых без представления документов. Фоминых от солдат потребовал документы, на основании чего они производят обыск, то они начали угрожать убийством. Во время обыска отобрали у Фоминых денег 2920 р. После окончания обыска приказали Фоминых запрясти лошадь и везти по направлению к д.Тотшеру. Просьбу солдат Фоминых выполнил, повез их в д.Тотшер, но не довезя до д.Тотшера солдаты слезли и направились к д.Тотшер. Вооруженные солдаты назвались командированными из г.Уржума. В принятии денег 2920 р. от Фоминых солдаты выдали удостоверение, которое при сем прилагается. Более никаких происшествий не было».

 В «удостоверении» значилось: Удостоверение. Дано сие гражданину Андрею Михайловичу в том, что при обыске у него оружия не оказалось, за что и налагается штраф 2920 р.

Подписи Василий Андреевич Фомин
Куму Б.
Фертиков (2)».

Тут конечно тоже сложно понять, это были представители Красной армии или просто бандиты…

 Впрочем действия «красненьких» мало отличались от действий бандитов (а может это было одно и то же явление). «Выкачивая хлеб», прибывшие в  июле 1918 года на Вятку  продотряды (по словам «Вятской правды», они состояли из рабочих заводов и фабрик Москвы и коммунистов), не стеснялись в методах и средствах для достижения цели. Людей откровенно грабили и избивали. Описания этих зверств в достатке сохранились в архивных документах. Полк, направленный в Уржумский уезд, был вооружен, что называется – до зубов. Уржумский коммунист Мачехин в своих воспоминаниях перечислял его амуницию: «Полк имел до 500 штыков и 40 человек конницы  и 16 пулеметов. На момент мятежа у степановцев было: пехоты свыше 500 штыков, 40 человек кавалерии, до 18 пулеметов (3)».

  Один из самых вопиющих случаев  произошел в селе Лебяжье Уржумского уезда в июле 1918 года. Пришедший сюда продотряд (самый настоящий) не только откровенно начал грабить людей, но и даже избивать. Обратимся к архивному документу:

 «1918 года июля 16 дня. Председатель Лебяжского Исполнительного Комитета Ступин  составил настоящий акт в следующем: сего 16 июля в 9 часов утра по прибытии моему из разьезда по делам службы и в виду назначения на сие число выдачи продовольственного пособия (пайков)  солдатским семьям и разложившись за своим столом с названными  деньгами, которые были в незапертой  шкатулке на столе, я приготовился выдавать вышеупомянутое пособие. Ко мне является солдат, подавая записку, в которой  требовалось  доставить немедленно: хлеба, мяса, яиц, молока. На этой записке я написал, что ежедневно торговли как мясом, так и молоком в селе Лебяжье не производится, то я удовлетворить вашего требования немедленно не могу. Солдат с этой запиской ушел и через несколько минут вваливается в канцелярию Комитета целый отряд солдат вооруженных, которые винтовками, а некоторые револьверами и шашками с коробками за поясами  для ручных гранат, отряд этот назвал себя Латышским карательным, выдающий себя за командира отряда показал мне записку, говорит: «Это ты подписал».  Я признался, что записка подписана мною, тогда он стиснул зубы  и не говоря ни слова, ударяет меня по щеке, другие в один голос закричали: «бей его».  И в тот же момент  подскочило несколько солдат  и начали наносить мне удары кто ручкой револьвера, кто стволом револьвера, а кто ложею от ружья, так что я потерял сознание, а вынутые  мною деньги остались  на столе  в незапертой шкатулке, меня как бы арестовали и увели на пароход  и посадили в люк. Затем приходят ко мне несколько солдат и требуют  и требуют от меня ключи от кассы. Я им сказал, что ключей я вам  отдавать не имею права, т.к. деньги не мои, а казенные, тогда они мне стали наносить разные угрозы, и, наставляя револьвер в упор, говоря, что сейчас тебе  пулю в лоб, но я не взирал на это истязание все-таки сказал, что ключи могу отдать только кому-нибудь из членов Исполнительного Комитета или кому поручит народ. Тогда они меня схватили самым небрежным образом, повели обратно в здание Исполнительного  Комитета, то уже членов Исполнительного комитета ни одного не было, только видно было всюду разбросанные вещи и Секретарь Исполнительного Комитета Николай Масленников принимал от них оставшиеся от меня суммы, затем я выложил ключи от сундука, находящегося в канцелярии Комитета на стол и имеющийся в кармане брюк бумажник  с казенными деньгами и, вероятно, некоторые подозревали, что у меня в другом кармане находится револьвер, без всякой церемонии залез ко мне в карман, где находился кошелек с собственными деньгами в сумме 63 руб., взял себе, когда я сказал, что кошелек мой собственный, то мне ответили, что для нас безразлично и затем повели обратно в пароход. Когда меня отпустили, то по прибытии в здание Исполнительного Комитета, нашел комнату кассы опечатанную. Секретарь Комитета Масленников заявил, что внутренний замок кассы у входной двери сломан, поэтому дверь и опечатана им, Масленниковым, и что он приводил командира отряда, с которым осматривали кассовую комнату и что находящийся на кассовом сундуке замок цел, и касса могла быть похищена только через подбор ключа. По осмотру собственного  своего помещения,  оказалось, что все вещи мои разбросаны по комнате, машинка для стрижки волос похищена, а также похищены две бритвы с приборами, одна моя, а другая товарища, члена Исполнительного Комитета Гурия Редкина, а также похищены все запасные для себя и членов Комитета сьестные припасы, в том числе полдоски немного распочатой кирпичного чаю, затем в сторожевской комнате сломан замок наружный замок у шкафа и из шкафа похищены , находящиеся в таковом, деньги 4 р. 50 коп., принадлежащие сторожу Дмитрию Вшивцеву, каравай хлеба и яйца, т.к. все члены и и рассыльные из здания Комитета от испуга разбежались, то солдаты разгуливали по всем комнатам и что подходящее брали себе, ни с чем не считаясь, причем забраны 4 казенные волостные револьверы с патронами, винтовка и 3 дробовика. У писца Федора Прилукова из членской комнаты взят жилет с находящимися в кармане такового серебряными часами. Быть может похищены и еще какие вещи, но которых пока еще не хватились или нет их владельцев здесь. Со стороны торговцев последовали заявления: Иллариона Шишкина, что у него взято 4 пуда ржаного хлеба; Новоселова – 2 р., 4 ф.; конторы местного Кооператива Кредитного товарищества – взят ящик яиц в количестве 1.440 шт., 10 четвертей молока, привезены комиссаром военного отдела Липовцевым, за что не уплачено  ни 1 копейки, не взирая на то, что все вышеизложенные продукты были доставлены членам Исполнительного Комитета, которым дано распоряжение всем обывателям села Лебяжье приносить молоко для отряда, деньги за которое будут заплачены. Многие приносили молоко, не оставляя для собственного пропитания, но деньги не получали, а кринки из-под выпитого молока разбивались солдатами, некоторые солдаты ходили по селу и требовали зелья и полотен и получали таковые, но на каких условиях пока не выяснено, а потому постановил: о вышеизложенном записать в настоящий акт.

Председатель К.Ступин на подлинном подписал.

Председатель В.Багаев

Сверил секретарь Н.Масленников

Все вышеизложенное могут подтвердить очевидцы дер.Багаевой Денис Сиялов, д.Больших Шор Ефим Иванов Кардаков, Михаил Григорьев Сивков, Петр Иванов Сентемов; д.Калякурки Григорий Иванов Колесников, п.Уфимцева Сергей Ларионов Уфимцев и пос.Ключа Григорий Яковлев Теплых, п.Фомичи Григорий Бранников (4)».

  В том же июле 1918 года в Уржумском уезде дело дошло и до открытого столкновения с крестьянами. Терпение у мужиков лопнуло. Речь идет об известном бое продотряда с крестьянами у села Токтайбеляк, во время которого погиб комиссар Алейников. Событие очень интересное и еще ждет подробного  исследования. Вот как вкратце описывал его в своем исследовании по истории Степановского мятежа  уржумский краевед С.Пушкин:

 «12 июля в селе Токтайбеляк хомаковцы поставили пулеметы, что бы можно  было простреливать вдоль села. Все, мануфактуру, деньги, если было более 2 рублей, отбирали. Мужчин, которых было мало – большинство косили сено – избили. Можно представить себе возмущение и негодование крестьян, примчавшихся домой.

 В Уржум послали ходоков с жалобой и просьбой о помощи к своему земляку – Н.А.Одинцову. Точных сведений, кто пограбил село у посланцев не было – они говорили о каких-то бандитах. Одинцов дал добро на поиск грабителей и расправу с ними. Кроме того, дал 150 винтовок, 1 пулемет и 600 патронов. Тем временем жители села Салтакьял выследили разбойников и установили, что те ушли по направлению к селу Черемисский Турек. К комбедовской дружине присоединились  обиженные местные жители, кое-как вооруженные.  Численность их достигла 500 человек при 2 пулеметах. 13 июля, в воскресенье спящих «подрывников» застали врасплох, спящими в здании Черемисско-Турекской школы. Тем не менее москвичи сумели организоваться, поставили пулеметы на площади и церковной колокольне. Разыгралось форменное сражение. Перестрелка была ожесточенная. Первыми не выдержали ее крестьяне. Возможно, что не хватило патронов. Отступили, но недалеко. Постарались окружить село, поставили заставы в окрестностях и не прогадали. Воспрянувшись духом продотрядовцы двинулись в Уржум, что бы сообщить об очередной победе над крестьянскими бандами. В 4-5 километрах от села, у деревни Черемисский Шолнер они попали в засаду. Неизвестно, то ли комиссар Аленников погиб в бою, то ли его захватили комбедовцы, пытали, глумились над ним, а затем убили. То ли им откупились (живым или мертвым?) товарищи и подчиненные. Тело бросили. Местные жители, то ли из почтения, то ли из боязни и желания скрыть следы, закопали Аленикова в лесу, недалеко от марийского мольбища (5)».

 Не менее ожесточенное столкновение произошло в те же дни в Нолинском уезде. В 1992 году на страницах газеты «Вятский край» о нем рассказывалось (еще в духе советской пропаганды):

«В бывшей Зыковской волости вспыхнуло восстание крестьян. Здесь восстание возникло на почве изьятия излишков хлеба. В Нолинском уезде имели большие запасы хлеба Зыковская волость и другие, а поэтому уездным исполнительным комитетом был вызван продовольственный комиссар Корюгин для товарообмена, а именно: табак, серпы, мануфактура и др. С тов.Корюгиным  был послан отряд  для охраны товаров на случай восстания крестьян. На условия обмена крестьянство не согласилось, т.к. им показалось мало. Крестьяне Зыковской волости и бывшей Больше-Ситьминской волости разоружили отряд Корюгина, последнего избили.

 Восстание развернулось широко. Принимали участие под руководством кулаков до 700 человек, вооруженных кто винтовками, дробовиками и т.д. Восстание было ликвидировано уездным военным комиссаром Вихаревым (силой Красной гвардии в 30 человек).

 Для окончательной ликвидации контрреволюционного восстания вызван отряд из Турека Уржумского уезда по распоряжению комиссара  Семенова,  отряд под командой Жидялиса в количестве 30 человек, который повел расправу с восставшими, не соблюдая классовой линии: бил бедняка, середняка, расстрелял одного конокрада на месте. Эта расправа ни к чему не привела кроме как к вражде всего населения к работникам советской власти (6)».

 Впоследствии продотрядники, переродившись в доблестных борцов со своими патронами из советской власти, сохранили свои привычки. Людей одинаково грабили, избивали; есть свидетельства и об убийствах, хотя в большинстве своем степановцы старались вести себя гуманно, стараясь не опускаться до уровня «красных».

  Не изменили своего отношения к людям продотрядники и после восстания. Так же разьезжали по уездам «карательные отряды», силой реквизировавшие хлеб у крестьян. Из мандата, выданного 1 января 1919 года комиссару Мошкину: «Дан сей члену Уржумской  уездной чрезвычайной следственной комиссии  комиссару карательного отряда  товарищу  Мошкину, в том, что он действительно командирован по всем волостям  Уржумского уезда   с отрядом в числе 18 человек для оказания помощи по взысканию чрезвычайно-революционного налога, что и удостоверяет (7)».

 А как интересно использовались эти мандаты!  В 1919 году в газету «Известия Вятского губернского исполнительного комитета» пришла жалоба от Куменского исполкома, в которой сообщалось, что «некто жид-комиссар, предьявив мандат от уездной Чрезвычайки за № 369, позволяет себе бить крестьян, заниматься поборами населения, угрожая расправиться с председателем Куменского исполкома Злобиным…(8)»

 В 1919 году газета «Деревенский коммунист» сообщала о бесчинствах в Новоторьяльской волости Уржумского уезда, по материалам писем: «Один из плательщиков, который не смог уплатить такого налога, волостной исполнитель увез к себе, где начал производить телесное наказание нагайкой по спине и розгами. После этого крестьянина раздели и босиком водили по морозу часа 2 или 3, отчего крестьянин захворал, лег в больницу и умер. И таких наказаний розгами якобы много в Новоторьяльской волости (9)».

 В ответ на грабежи и насилие крестьяне отвечали топорами и вилами.  В феврале 1919 года та же газета сообщала: « В Царевосанчурском волостном районе, прилегающем к Костромской губернии,  было обнаружено 12 трупов продотрядовцев Варнавинского батальона. Обнаруживший трупы комиссар почтового отделения Воронков имел столкновение с  убийцами. Главарей банды удалось захватить. Остальные бежали. В отряде есть раненые (10)».

 

                                                       2. Шпионы в лаптях

  В этой мутной воде в прифронтовой полосе водилась и  другая рыба, например, шпионы. Но красная контрразведка не дремала. В архиве ГА РМЭ мне встретился интересный документ за 24 сентября 1920 года – список о разных пойманных личностях на  юге Яранского уезда. Среди них – несколько шпионов:

Гундарев Владимир Иванович

Жернье Валентин Альбертович

Леванов Виктор Александрович (11).

  Были это действительно шпионы или им это просто приписали чекисты, сейчас уже сложно узнать.  Ловили за шпионаж и в других местах губернии и часто не церемонились по условиям военного времени…

 10 августа 1918 года в Вятке, в поезде отправляющемся на Пермь, был задержан гражданин Петр Николаевич Бураковский 26 лет (12). Несколько дней тому назад в Ижевске вспыхнуло восстание рабочих, и возможно потому ЧК тщательно проверяла все поезда, идущие на восток, и на этот раз чекисты не ошиблись. У Бураковского при обыске нашли самодельную карту, на которой тщательно была обозначена вся прифронтовая полоса возле Перми. Впоследствии оказалось, что и документы его тоже поддельные и в показаниях он говорил, то одно, то другое. Например, сначала говорил, что едет в Пермь к любимой тетушке, потом – к некому дяде, адреса которого не знает. На руке у него была сильная рана от холодного оружия, но он говорил, что распорол руку, купаясь в Волге.  Позади у Петра была короткая жизнь и боевое прошлое. О себе он рассказывал: «Я мещанин города Казани, у меня  все родственники умерли,  осталась 1 тетка, которая  проживает в г.Перми. Отец мой умер, когда мне было 12 лет,  а мать умерла во время войны. Собственного дома в Казани не имели, отец был столяр.  Братья мои занимались столярным делом, проживая по улице 2я солдатская Академическая слобода. В доме Ломоносовой имели  собственную мастерскую. В г.Казани  мать была при братьях Александре и Семене Николаевичах… Служил в 23 саперном полку простым солдатом. В феврале месяце по демобилизации  я был отпущен. В феврале же месяце  я с Колыванским полком  отправился из Волынска. Украино-немецкие войска  нас задержали в Ровно. Один  день нас держали в бараках около Ровно и один день  на чистом поле. Из бараков я убежал вместе с 3 товарищами. Через Сарпы, Гомель (перечислены и другие населенные пункты, но очень неразборчиво – примеч. автора)  добрались в марте месяце  до Москвы. В Москве  я пробыл 3 дня на постоялом дворе, кого не знаю, около Брянского вокзала. Эти 3 дня ничего не делал.  Из Москвы поехал в Моршанск…»

   Далее он рассказывал, что пробыл в Моршанске 3 недели, но, очевидно, не нашел стабильной работы и приехал в Москву, где пробыл около 2 недель (чем там занимался, не указал при допросе) и уехал в Нижний Новгород «искать работу». Пробыв в Нижнем 3 недели, Петр снова возвращается в Москву, где работает месяц на разгрузке вагонов на Брянском вокзале. Далее он снова покидает столицу – едет в родную Казань, но не доезжает до нее и выходит в Чебоксарах. Прожил там 3 недели. Затем он решает ехать в Пермь, где у  него жили не то дядя, не то тетя. Положение его осложнилось и ранением руки, по его словам, во время купания в Волге («распорол руку»), из-за чего приходилось ходить  на перевязки, и потерей документов то ли в Москве, то ли в поезде.

 О дальнейшем он рассказывал: «В Чебоксарах я составил карту, потому что пароходы не ходили,  мне пришлось идти пешком. Шел я сначала на Царевококшайск, оттуда на Яранск, с Яранска на Котельнич.  В Котельнич я пришел 8 августа, переночевал ночь и поехал по железной дороге на Вятку, куда и прибыл  9 августа вечером.  Сначала по приезду был на вокзале, где и ночевал ночь, утром пошел в больницу, на перевязку руки, которую я распорол,  купаясь в Волге. Потом сел  поезд,  идущий на Пермь и хотел ехать. Но меня задержали».

   В других показаниях Бураковский  говорил, что карту ему составил некий добрый гражданин, ехавший с ним в поезде, т.к. дорогу до Перми он не знал – «Карту мне перевел с географической  карты ехавший со мной пассажир из Нижнего Новгорода, фамилия его Иван  Петрович Павлов, для того чтоб по этой карте я мог добраться до Перми, т.к. дороги я не знал». Правда, чекисты провели экспертизу и дознались, что карта была составлена самим Бураковским, его рукой.  По документам он оказался монтером Московского  окружного военного комиссариата, но затем признался, что документы поддельные: «В Москве  я не служил в окружном  военном  комиссариате монтером. Документ  удостоверяющий, что я служил  монтером фальшивый.  Я его приобрел на Сухаревской площади в Москве, когда я утерял документы, удостоверяющие  мою личность, у меня  не осталось никаких  удостоверений  и я подвергался опасности  быть задержанным без документов и решил приобрести удостоверение, упомянутое выше. В милицию я не пошел заявлять, потому что боялся,  что меня задержат».

   Всего состоялось три допроса Бураковского – в августе 1918 г. и 2 в начале 1919 г.  В показаниях он путался – сначала говорил, что ехал к некому дяде Пряслову, жившему в Перми, потом то, что у него там одна тетка, на третьем допросе снова появляется фигура таинственного дяди.  В протоколах допросов Бураковский нигде не рассказывал о своей шпионской деятельности (чекисты окрестили его «белогвардейским шпионом»), повторяя одно и тоже – фронт, Москва, приезд в Чебоксары, далее пешком до Котельнича. Правда, есть одна зацепка – в приговоре о расстреле уже указана двойная фамилия – Бураковский/Эсмондт…  Учитывая то, что половину дела от меня в архиве стали заклеивать, возможно, что в этой заклеенной части и могло быть что-то интересное и важное. Возможно, Бураковский и мог быть шпионом… В июне 1920 года на юге Уржумского уезда был арестован «белогвардеец» Яков Хрисанович Окишев, имевший также подложные документы и одетый в лапти (13). То ли «белая армия» так обеднела, то ли лапти были для конспирации.  

   В то время, когда Бураковский жил в Чебоксарах, он был по сути прифронтовым городом, а восточные уезды Казанской губернии находились в руках белочехов. Всего в нескольких верстах от Чебоксар лежала другая Россия - без чрезвычаек, поборов и голода. В этой ситуации завербовать человека для непонятных нам целей по ту сторону фронта было не сложно. Кстати, на красной части Казанской губернии  были те же грабежи, что и в Вятской губернии. Отступив с Камского устья до Чебоксар, бойцы отряда Трофимовского занимались здесь вымогательством, грабежом, арестами и пьянкой. Трофимовский объявил себя командующим правым берегом Волги и начальником снабжения Восточного фронта. Выехать на фронт под Казань отказался. Разоружить этот отряд было невозможно: его штаб находился на пароходе и имел множество пулеметов. Тогда чекисты обманом выманили Трофимовского с большой частью отряда за город. Он сдался, его увезли в Нижний Новгород, где и расстреляли.

   Из заключения дела Бураковского: «….Из всего следственного материала видно, что Бураковский  с важным прошлым преступлением, каковое всеми увертками  в своих показаниях старается скрывать  правду, что показывает   его ранение правой руки холодным оружием, а поэтому  на основании вышеизложенного как заподозренного в шпионаже Бураковскому  применить высшую меру наказания военного времени».  Расстрелян он был 20 февраля 1919 года. Об этом сообщается в сообщении на имя  помощника  Управления центрального бюро жалоб при наркомгоскона: «Вятская губернская  чрезвычайная комиссия сообщает, что  содержавшийся в Вятском  исправительном рабочем доме  в камере 32 арестованный Петр Николаевич Бураковский (Эсмондт)  обвиняется в шпионаже как белогвардеец.  Задержан с самодельной картой, в  каковой указаны все местности близ фронта, и подложными документами военного комиссариата  г.Москвы, таковой в ночь на 20  февраля с.г. расстрелян».

   А белогвардейцу Окишеву повезло больше – он сбежал из-под ареста, продлив себе жизнь. В волне реабилитации Бураковский  был реабилитирован «за неимением состава преступления», но если Эсмондт мог быть «засланным казачком», то неизвестно, была ли эта реабилитация правильная? Или шпионы все же подлежат реабилитации, как лица не-уголовные….

 

Источники:

1. ГА РМЭ ф.П-356 оп.1 д.9 л.77

2. ГАСПИ КО ф.2 оп.1 д.8 лл. 4-5

3. ГАСПИ КО ф.45 оп.1 д.147 л.98

4. ГАСПИ КО ф.12 оп.1 д.7 л.56

5. Пушкин С.В. Хомаковщина // Краеведческий альманах  «Уржумская старина»  - Уржум 2003 г.№ 10

6. Быль, превращенная в былину // Вятский край – 1992 г. № 157

7. ГАСПИ КО ф.12 оп.1 д.7 л.45

8. К стенке таких господ // Известия Вятского губернского исполнительного комитета – 1919 г. № 31

9.  Необходимо проверить // Деревенский коммунист – 1919 г. № 18

10. Зверское убийство // Известия Вятского губернского исполнительного комитета – 1919 г. № 38

11. ГА РМЭ ф.П-356 оп.1 д.9 лл. 121-122

12. Здесь и далее: ГАСПИ КО ф.Р-6799 оп. 9 д. су-11270 (судебно-следственное дело Петра Николаевича Бураковского).

13. ГА РМЭ ф.П-356 оп.1 д.9 л.70