(Про деда Сашу и бабушку Настю)
Похоронил Санька Шмаков любимую жену Дарьюшку, скончавшуюся в восемнадцать лет вторыми родами 19 июля 1914 года, а через неделю она и новорожденную дочку Машу к себе забрала. Еще через неделю, 1 августа, войну с Германией объявили; зарыдали бабы по деревням, провожая на войну мужей и сыновей. Пришла повестка идти на войну и Саньке, волостной старшина дал ему месяц отсрочки, чтобы тот уладил свои семейные дела.
Хозяйство у Саньки было справное: Лошадь, жеребенок, корова и два теленка, три овцы, пять ягнят, веялка и сортировка, садил триста тычин хмеля; сеял 45 пудов ржи, 50 пудов овса, 10 пудов ячменя, 1 пуд льна, картофеля 5 пудов. Нанимал на пахоту и уборку 35 конных и 80 пеших поденных рабочих-мужчин. Расплачивался с ними по договоренности справедливо. Другие хозяева больше нанимали женщин и подростков, т.к. им платили меньше, но Санька не скупился. И как же было все хозяйство и сына-мальца оставить, да и на кого? Тятя помер вскоре после свадьбы, мати еще раньше, сестры взамуж повыходили, а братьев не было. В ихнем роду только по одному парню выживало почему-то. Выход был один – женитьба.
По совету деверя, старшего брата покойной жены, послали сватов к матери и братьям Настенки Мерзляковой. Девке исполнилось шестнадцать лет, не гулена, хозяйка хорошая и на лицо баская. Окончила четыре класса церковно-приходской школы в селе Филиппово и за отличную учебу батюшка наградил ее именным карманным Евангелие. Отца-то у нее тоже уже не было. Обвенчали молодых по-быстрому, 12 октября 1914 года; некогда было блюсти все свадебные обряды, ведь через две недели Саньке нужно было явиться по месту призыва в губернский город Вятку. Теща, Ксения Васильевна, перебралась жить к дочери помогать управляться с большим хозяйством и приглядывать за новоявленным внуком Сашкой.
В город Вятку провожать Саньку поехали и Настена с матушкой, там зашли в фотографию Сапожникова и сделали карточки на память: на одной молодые стоят, а на другой они же вместе с тещей и родственницей из Вятки. «Настена, ты сына-то не обижай, будь ему мамкой, а не мачехой» - наказывал молодой жене Санька. Со слезами, с причитаниями простилась молодая жена с мужем, а пока он проходил военное обучение в Вятке, Настена съездила к нему еще раз в феврале 1915 года. Вернувшись домой, вскоре поняла, что она в тягости и 30 ноября родилась дочка Варенька, но через три месяца умерла от коклюша. Одна отрада была у Настены – дочка, тяжело переживала она утрату, а тут пасынок крутится, спрашивает: «Мама, а где Вая, мама, почему ты плачешь?», напоминая о потере.
…Санька вернулся с войны по ранению в начале 1917 года. За два года отсутствия сын ужу подзабыл его, знал только, что папка его на войне. Хозяйство пришло в упадок, что могли две бабы сделать своими слабыми руками? Хозяйство вести им по силам было, а сеять, жать да косить приходилось нанимать баб да подростков – мужики-то здоровые все на войне были. Смутные времена наступили в матушке-Расее; царь-то от престола отрекся, Временное правительство образовалось: «Чтой-то будет, мужики?» - гудел крестьянский люд, истово крестясь. Санька рьяно взялся поправлять порушенное хозяйство - руки соскучились по работе. Только собрал урожай, обмолотил, а тут и революция загрохотала по стране, большевики объявились, начали мутить воду, опрокидывая стародавние дедовские заветы.
В конце мая 1918 года родился сынишка Алешка, Сашке исполнилось уже без малого шесть лет. Пока Настена оправлялась после родов, пасынок пропадал с отцом в поле, помогая ему в меру своих малых сил. Отец нахваливал: «Молодец, сынок, добрым хозяином будешь, когда-нибудь все хозяйство твоим будет!» А новая-то жизнь не давала заскучать: то продразверстка, то продналог душили крестьянские хозяйства. На деревне организовали комбед, куда вошли все деревенские горлопаны да лодыри. Церкви стали рушить безбожники, стон стоял по деревням; -«Как энто русскому люду без веры теперя жить-то? - сокрушались мужики.
Через семь лет после Алешки народился Сенька. Хозяйство Саньки, теперь уже Пантелеича, худо-бедно как-то выживало. Земли от дедов ему досталось немало и комбед грозился землю отрезать, работников нанимать теперь было нельзя, чтобы не прослыть кулаком. Вон у соседа Чуракова Петра Павловича, справного хозяина, два сына, племянник да два внука подросло, парни все крепкие да рукастые и решили они себе дом каменный ставить еще до семнадцатого года. Сами глину добывали, кирпичи лепили-обжигали, справили дом просторный, чтобы всем сынам да внукам со снохами места хватило, да и двое внуков уже женилось, но недолго радовались новому жилью. И, хотя они поделили свое хозяйство на семь долей в надежде, что так их не раскулачат, жили-то одной семьей.
Пришли комбедовцы, заглянули в хлев, а там стоят семь коров, в другом хлеву – четыре лошади да три жеребенка, да полон двор другой живности, возле гумна стоят борона, молотилка и веялка и постановил: «Раз дом каменный, богато живут - раскулачить!» Сколько ни доказывали, что все поделено и на одну семью приходится по корове и не у всех есть лошадь и документы о разделе показывали, все было бесполезно. Осенней слякотной ночью подогнали подводу к дому, выгнали всех от мала до велика в чем были, даже не дали одеться-обуться и увезли незнамо куда. Так и сгинули соседи бесследно. Имущество все подчистую растащили, в доме порешили устроить столовую, потом контора была, клуб и затем этот дом выкупили у колхоза Шишкины. Дом стоит до сих пор в опустевшей деревне, заросшей борщевиком.
НЭП наступил, вроде полегче стало крестьянину, власти послабление дали, а потом снова гайки закрутили, колхозы придумали и давай всех крестьян туда сгонять. У Александра Пантелеича в тридцатом годе дочка Зинка народилась, Сашке исполнилось 18 лет, Алешке – 12 лет, Сеньке – 5 лет, семья большая стала, всех надо накормить, обуть-одеть да выучить. А в колхоз-то ой как не охота вступать, скотину свою на общий двор сводить. Все приглядывался Пантелеич к колхозной жизни да наблюдал; молодежь охотно шла в новую жизнь с митингами да красными флагами, с революционными песнями – а на полях времени-то у них почти не оставалось на работу. Колхозные лошади да коровы отощали у нерадивых работников: то сена забудут привезти, то скирда сгорит от брошенного окурка, то в стойлах не чищено; то конюх вспотевших после пахоты лошадей не обиходил и напоил холодной водой, те и захирели. Не свое ведь - не жалели общую-то скотину.
А тут Сашке пришла повестка службу нести в рядах РККА, остался Пантелеич без главного помощника – пришла пора пахать да сеять. Алешка уже плугарил вместе с отцом, а боронить попросился малец вдовой соседки за харчи. Два дня всего поработал парнишка, сидя верхом на лошади, а Пантелеича уже записали в кулаки. В волостном совете заседал кум Александра, как охота ему выпить, приходит и говорит: «Пантелеич, на тебя бумага пришла на раскулачивание, но ты не боись, я тебя отмажу, налей-ко стопочку кум.» Куда деваться: и стопочку наливал, и закуску подносил, и с собой шмат сала да бутыль самогона давал. Так и повадился кум, да не один стал приходить, а трое-четверо из сельсовета заваливались, за вечер-то по четверти самогону опоражнивали. Напьются-наедятся, накурят - в избе хоть топор вешай, похлопают хозяина по плечу перед уходом: «Хороший ты мужик, Пантелеич, да только ведь ты «бороноволока», это они намекали, что он держал работника, когда парнишку соседского пожалел.
Настена-то, жена Пантелеича, все пеняла мужу: «Доколе, Саня, кормить-поить дармоедов-то будем, сами скоро по миру пойдем, управы на них, лиходеев, нету, надо что-то делать.» Крепко задумался Пантелеич, понимал, что долго это не протянется и никакой кум не спасет, увезут от родного очага и поминай, как звали. Деды и прадеды здесь жили более двухсот лет, полдеревни в родстве, а беда пришла и заступа ни от кого нет. Посоветовался с братанами: «Что делать-то? – Уезжать тебе надо, Саня, если хочешь семью сохранить и сам живым остаться, - отвечали они.» На том и порешили. Втайне стал искать место, куда бы уехать, Настена стала потихоньку вещи готовить в дорогу. Много-то не возьмешь с ребятенками, и бросать нажитое не хочется. Стала по родне втихаря расталкивать новину (полотно домотканое), половики да полотенца. Стан брату отдала, временно, говорила соседям; телку свели в Кокоры к Саниной родне, корову решили в колхоз отдать для отвода глаз. Что было на виду в избе, решили не трогать, чтобы не возбудить лишних вопросов; зерно тоже по мешку, по два потихоньку ночами вывозили по ближней и дальней родне. Что могли – продали, Саня съездил в Лебедки к сестре Наталье, пару овец ей отвез, да курей с пяток.
Наконец в конце зимы решились бежать. Пантелеич списался с кирпичным заводом в Пермской области, где его уже ждали. Настена достала припрятанные образа: дедовскую икону и свою венчальную, тщательно завернула в рогожку и упаковала с вещами. Ночью собрались по-быстрому, помолились на дорожку, покидали узлы в сани и тайком уехали. Отмахали боле двадцати верст до станции Просница, перекрестясь, погрузились в поезд и поехали, оставив Воронка на станции. Трое суток простояла лошадь непоена-некормлена, пока кто-то не спохватился, что лошадь-то брошена.
Сосед Чураков с женой и детьми тоже подхватился из деревни и вместе с Пантелеичем в одном вагоне ехал. «Пантелеич, на кой ляд тебе сдался кирпичный завод? Поехали со мной на станцию Чепца, там есть артель «Лесопил» и комнату в бараке сразу дают, вместе-то легче будет среди чужих людей обживаться, да и не так далеко от родной деревни, можно будет и навестить родню когда-нито. - уговаривал Александра сосед. - Там река Чепца рядом , и рыбалить можно, и охота хорошая, грибов да ягод полно». Ну что, бабы, как порешим? – спросил Настену с тещей Пантелеич. - Тятя, тятя мы на речку хотим!» – в один голос заблажили Алешка с Сенькой. «Дак чо, поди-ко тут и робить будет полегче, Саня, с деревом-то не с кирпичами вошкаться, может и вправду в Чепце сойти?» спросила Настена. «Ну на том и порешим,» - сказал Пантелеич, раны которого до сей поры давали о себе знать.
На новом месте обосновались быстро, комнату в бараке выделили, тесновато правда после своего-то дома. Пантелеич пошел столяром работать, Настена устроилась вахтером на проходной, Алешка в школу пошел, Сенька с двухлетней сестрой Зиной водился, теща Ксения Васильевна хозяйством занималась да за внуками приглядывала. Мебель Пантелеич сам сделал: лавки спать ребятам, стол, табуретки да две кровати, одну для себя – другую для тещи с Зиной. Стали потихоньку обживаться. Заработанных денег хватало только на еду и самое необходимое, хорошо еще, что ребята бегали на речку удить рыбу, да грибы с ягодами таскали. Землю под картоху дали, все легче стало. Пантелеич сарайчик соорудил, кур завели, к осени решили поросенка прикупить.
Через год Сашка из армии вернулся, приехал к родителям, устроился в ту же артель, ночевал в цехе на верстаке, у отца-то повернуться негде было, такая теснота. Сенька в школу пошел, Алешка уже семилетку заканчивал, летом подрабатывал у отца в цеху, учились парни хорошо. Через три года дали Пантелеичу две комнаты в новом бараке, Алешка экстерном закончил десятилетку и уехал учиться в ФЗО, Сашка сошелся с Лизаветой Четвериковой, уборщицей из столярного цеха и ему дали старую отцову комнату; Алешка, вернувшись с учебы, тоже работал в артели «Лесопил», женился в восемнадцать лет, жену тоже Лизаветой звали. Анастасия Тимофеевна, жена Пантелеича, вдруг в тягости оказалась. «Саня, стыдоба-то какая, на старости лет ребятенка рожать! Что делать-то будем, аборты Сталин запретил, нешто к бабке иттить?» - «Рожать Настена, будем, кто знает, как жизнь повернет, может этот ребенок один у нас и останется» - ответил Пантелеич, и как в воду глядел.
В 1937 году родился у него сын Юрка, а Сашкина Лизавета родила внука Ленчика. Через год ушел служить Алексей, мобилизоваться должен был весной 1941 года. Тещу, Ксению Васильевну укусила бешеная собака и она умерла в 1939 году. Здоровье Пантелеича к сорока восьми годам совсем подкачало – грудная жаба замучила и четвертого июня 1941 года он скончался в больнице после очередного приступа, а 22 июня началась война. Алексей служил в Белоруссии и пропал без вести в первые месяцы войны, Анастасия Тимофеевна вся почернела от горя, но в глубине души жила надежда, что вернется сынок и всю жизнь ждала его. Сашка с женой и двумя детьми в 1940-м году переехал в Балезино после того, как его жена Лизавета отсидела четыре месяца в тюрьме за опоздание на работу на 10 минут, и оттуда ушел на фронт в июне 1941 года
Семена забрали на фронт в августе 1943 года, когда уходил, сказал: «Мама, поминай меня тонкими блинами.» - она была в недоумении, какие блины, когда есть было нечего, а через три недели он погиб в Харьковской области, ему не было еще и восемнадцати лет. В 1943 году Зина закончила четыре класса и ей сказали: «Хватит учиться, иди на фабрику работать- фронту помогать надо». Как-то шла она на работу в начале сентября во вторую смену и слышит, что кто-то воет надрывно, подошла, а это ее мама упала в канаву и рыдает по погибшему сыну – на Семена пришла похоронка. Как пережили войну и вспоминать страшно, от всей большой семьи остались только Анастасия с дочерью Зиной да сыном Юрой. В пенсии за погибшего сына ей отказали, мотивируя тем, что ему еще не было восемнадцати лет и он на момент гибели не являлся кормильцем. Анастасия Тимофеевна плакала: - Как на войну идти в семнадцать лет, так годен, а пенсию платить, так молод…
Юра закончил десятилетку и поступил учиться в Горный институт на инженера в Свердловске, В 1958 году Зина вышла замуж за Михаила Васенина и через год родила дочку Леночку. Анастасия Тимофеевна застудила в войну на лесозаготовках почки и с возрастом болезнь стала прогрессировать. В пос. Озон ей сделали операцию в 1965 году, двадцать два дня пролежала в больнице и 25 декабря скончалась в больнице от послеоперационной пневмонии и сердечной недостаточности в 69 лет. Как ни просила дочь Зина ухаживать за ней по ночам, ответ был один: «не положено».
Крестная Леночки Степанида Васильевна Чуракова, дальняя родня из д. Мерзляки, частенько приезжала к Анастасии Тимофеевне в пос. Пызеп и в поселок Шур, где обосновалась Сашкина Лизавета после того, как ее старший сын Леня в 9 лет утонул, купаясь в реке Чепце. Степанида работала секретарем в областной санэпидемстанции г. Кирова, а в отпуске подрабатывала в фото ателье, ездила по родственникам и брала заказы на увеличение фотографий. Еще в 1970-е годы она приезжала и говорила, что родня спрашивает, когда приедут за «новиной». Сорок лет прошло и они все еще хранили оставленные вещи, но ни Анастасия Тимофеевна, ни Зина так и не смогли съездить в д. Мерзляки, чтобы навестить родных, а потом уже стало поздно, наступила перестройка и всех жителей д. Мерзляки разметало по России...
Вот она история семьи - история нашей страны...
Какая тяжелая доля досталась нашим дедам! И как Вы все это правдиво и трогательно описали!