Владимир Александрович Любимов (1952–2019)

«Жил на свете рыцарь бедный…»

          Вышла совсем недавно последняя, посмертная, книга Владимира Александровича Любимова «Старая Вятка». На книжной полке краеведа теперь стоит его трехтомник – выполненные в одинаковом черно-белом стиле книжки под одним названием, столь дорогим автору. Первый том трилогии выдержал три издания – случай беспрецедентный для краеведческой книги в наше время, «безразличное ко всему, кроме собственной выгоды», как сказала одна журналистка в статье о другом краеведе. И это не случайно. В свой главный труд автор вложил не просто душу. Пером его водила «одна, но пламенная страсть» – любовь к старой Вятке, которую он, собственно, почти не застал. Но богатое воображение (он был поэт, автор нескольких сборников) дорисовывало такой милый для него образ патриархальной Вятки, и он сражался за нее бескорыстно, преданно и… безнадежно. У кого-то его образ ассоциируется с Дон-Кихотом, а мне вспоминаются пушкинские строки:

                    Жил на свете рыцарь бедный,

                    Молчаливый и простой,

                   С виду сумрачный и бледный,

                   Духом смелый и прямой.      

          И ведь он в конечном итоге победил. Он оставил нам Вятку, она живет в его книгах со множеством населяющих ее старые ветхие домики людей всякого роду-племени и звания – достаточно посмотреть подробнейший именной указатель, одно из главных достоинств книги. Их он тщательно выискивал в толщах архивных дел, справочниках, словарях и прочей литературе.

Архивы  он знал как никто. Как-то я писала об одном поляке – знакомце Герцена в Вятке. Конечно, были просмотрены дела канцелярии губернатора и  полиции, которые  занимались ссыльными. Но Владимир Александрович сказал, что  видел «моего» поляка совсем в другом месте – в фонде дворянской опеки. Там открылась целая история, тянувшаяся несколько лет. Надо отметить, что дела дворянской опеки – пухлые, толстые, и все они были проштудированы Любимовым. Таких подсказок была не одна. Он помог найти интересные материалы о шведском пасторе Алберге, открывшем в Вятке пансион для детей вятской элиты. Поражаешься памяти этого человека. Помню его в читальном зале архива стоящим над огромными делами высотой сантиметров 20-30. В этом заключалась как бы и метафора – перед такой ценностью надо стоять. Помню его обгоняющим меня по дороге в архив. Задержался, обернулся:

– В архив? – и дальше побежал.

В последние годы, когда тяжело болела его мама и могла отпустить  сына только на два часа, он уже не бежал, а ездил на автобусе, экономя время. 

О родителях он пишет скупо. Лишь брошенные на ходу как бы вскользь детали говорят об отношении к ним. Вот пишет о матери (чаще называет ее матушка): «…родилась в  деревеньке с пронзительным названием  Родителевщина». А вот об отце: «Помню, когда провожали родственников, отец шел за набирающим скорость поездом и махал рукой или шляпой, потом даже бежал, махая. Наблюдал эту картину и из окна, когда сам отъезжал куда-то…»

Отец – фронтовик, а после войны учитель. В первой книге есть его портрет, и в каждой из трех – начерченная им от руки табель о рангах, последняя страница всех трех книг. Как память? Или возвращение к истокам? Об этом уже не спросишь…

В последней книге больше личного, чем в первых. Это и понятно: он писал ее, по собственному выражению, «на подходе к уходу». Здесь воспоминания о прошлой жизни, раздумья о будущем: «Помянут ли нас? И помянут ли добром?» Участники портала «Родная Вятка» уже ответили на этот вопрос, помянув автора добрым словом. Хочется добавить к нему свое.

Владимир Александрович был неординарным человеком. Он всегда и везде отличался (и не только длинными волосами и лейтенантской шинелью). Его невозможно было причесать под общую гребенку. Уже в детстве это проявлялось. Когда в детском саду одногруппник-лидер Кобылянский призвал каждого к ответу: «Ты за Ленина или за Сталина?», Володя Любимов в отличие от большинства (и именно поэтому) ответил: «За Сталина». И свои воспоминания он построил не по накатанной схеме, а как путешествие по знакомым местам города. Оттуда же, из детства, и критический ум, не привыкший верить на слово, ясно видящий ложь и фальшь. Как поворотный в жизни описывает он случай из пионерского детства. Пионерский отряд, где он был председателем совета, заработал честным трудом первое место в школьном соревновании. А призом – путевкой в Севастополь – наградили другой класс, где учились дети заводского начальства. Из той истории он вышел «закоренелым нигилистом и пофигистом (хотя этих слов еще не знал)».

Согласитесь, что человеку с таким умонастроением трудно реализоваться в жизни. Но это произошло. И здесь на сцену выступает музей. Слово это, а точнее само учреждение Владимир Александрович не любил. Проработав здесь 33 года, он ушел отсюда в первый же день по выходе на пенсию, и ушел с обидой, никогда больше не переступив музейный порог. Сам он о причине умолчал: «…расшифровывать пока не хочу…»

Да, музейных работников награждали почетными званиями и знаками, но среди них нет В. А. Любимова. Нет человека, на своих плечах принесшего сюда уникальную коллекцию крестьянской росписи, равной которой как по качеству, так и по количеству нет ни в одном музее России. И не только принес, он описал ее в сотнях каталожных карточек, которые потом вошли в составленный им каталог «И львы, и птицы, и цветы…» (1). О нем он вспоминал: «Когда держал в руках эту добротно оформленную книжицу, когда дарил ее, был, несомненно, горд… Практически все каталожные предметы (порядка шестисот, общим весом не в одну тонну) были обнаружены и доставлены вашим покорным слугой». А далее ирония, снижающая показавшиеся пафосными собственные слова: «Сейчас на пенсии сочиняю мемуары, и не грех выставить себя <…> в некотором смысле подвижником, обогатившим вятскую землю достойным собранием произведений народного искусства…»

Владимир Александрович, действительно, без всякого пафоса был собирателем и хранителем бесценной коллекции. В поисках этих сокровищ он прошел и проехал не одну сотню километров по бескрайним северным просторам. Конечно, у него были помощники, но они приходили и уходили, а постоянно при ней был только он.  В рюкзаке за плечами, на лошади, на хлипком музейном транспорте – как только не приходилось доставлять эти богатства в музей по нашему всем хорошо известному российскому бездорожью. Помнится солнечный летний день, зеленая лужайка около Приказной избы (ныне, увы, погибающей) и разложенные на травке потемневшие доски. Рядом ведро с шапкой мыльной пены и Владимир Александрович с засученными рукавами, аккуратно и бережно моющий свою «добычу». Еще тогда  обратила внимание на его руки – сильные, крепкие, настоящие мужские руки, большую редкость в наши компьютерно-бумажные времена.

Как-то я зашла в музей, когда любимовские филенки были выставлены по всему периметру второго этажа. Это было чудо! Стены как будто светились.  Веселый праздничный дух поселился в них. Цветики, потки, лёвы, «ехидной звиръ» и «мадам Тюрлюлю» – создания безвестных мастеров,  выражение богатства и талантливости народной души – из тьмы веков как бы обращались к нам: «Жизнь прекрасна!»

А какие надписи сопровождают изображения! Сколько в них искрометного юмора! «Печка не аптека, но делает облегчение для человека» или «Товарищ, здесь не заседанье, посидел и до свиданья».

«Огромная благодарность  В. А. Любимову за удивительные предметы крестьянского быта, собранные благодаря безграничной любви и несгибаемой воле и упорству!» – пишут посетители в книге отзывов (2).

Уже одно это достойно наград. Но Любимов спас и укрыл в стенах музея еще одну ценность – коллекцию метрических книг из районных архивов, которым они были не нужны. Что они востребованы – этого мало сказать. Приезжие из других городов и даже стран работают с ними.

А скопированные в виде микрофильмов и привезенные им из РГАДА (впоследствии опубликованные)  вятские дозорные книги XVII  века – они также хранятся в фондах музея.

Много, очень много дал музею рядовой научный сотрудник Любимов. Но много дал ему и музей. Это и возможность работать в архивах, и ездить по дальним заброшенным деревням, и писать замечательные книги  – одним словом, возможность Творчества. Думаю, он и сам понимал это и, забыв обиду, в воспоминаниях проговорился: «…то была любимая служба (даже скажу красиво: служение)…» Ушел, а душа болела за судьбу оставленных коллекций, которые перевезли из обжитого помещения фондов «куда-то на Латунку… А если вспомнить старую истину, что переезд сродни пожару…» Душа болела и за «матушкину совсем новую, неношеную шинель с петлицами (т. е. сшитую ранее 1943 года) и военное платье. Эти экспонаты стали обязательными на всех музейных выставках, посвященных Великой Отечественной войне… Правда, слышал, новенькую шинель погрызла музейная моль…»  

И все же в жизни В. А. Любимова настал звездный час. Пусть это случилось на ее исходе и не в музее, а в библиотеке имени А.И. Герцена. Именно здесь оценили заслуги не признанного музеем сотрудника, выдвинув его к награждению премией имени А. И. Герцена. Правда, наконец, восторжествовала. Послушаем  лауреата:

«Я рад, тронут, а потому не могу не поблагодарить всех тех, кто причастен к моему маленькому торжеству. Ту же власть в лице нашего губернатора. Спасибо. Всех, кто выдвигал меня на эту почетную премию, продвигал, отстаивал. Имею в виду сотрудников библиотеки имени А. И. Герцена, Надежду Павловну Гурьянову. Низкий вам поклон».

И Вам, Владимир Александрович, низкий поклон…

 

Примечания

 

1. И львы, и птицы, и цветы… Народная домовая роспись: альбом-каталог из коллекции Кировского областного краеведческого музея / Сост. и автор текста В. А. Любимов ; Кировский областной краеведческий музей. – Киров: О-Краткое, 2011.  – 160 с. : ил.

2. Дворецкая Т. А. По следам музея: очерки истории Кировского областного краеведческого музея. Киров: О-Краткое, 2011. С. 125-126.