Омутнинское духовенство в годы гонений

В годы гонений на веру Омутнинское духовенство в полной мере испытало на себе всю их тяжесть. Здесь  служило немало исповедников веры. В то же время сам город был как бы местом ссылки для неугодной власти лиц, не исключая  и духовенства…

Одним из первых пострадавших от новой власти стал священник села Красноглинье Глазовского уезда (теперь Омутнинский район) Константин Андреевич Андреев, ставший жертвой «красного террора». До этого он служил в селе уже много лет и был очень уважаем прихожанами. Родился батюшка не в духовной семье - 27 мая 1873 года в семье отставного солдата в деревне Чуза Панинской волости Лайшевского уезда Казанской губернии – и поначалу не помышлял о духовном пути. 4 июня 1892 года он закончил Казанскую учительскую семинарию, после чего был направлен учителем в школы Глазовского уезда Вятской губернии – Красноглинье и Песковское. В Красноглинье Константин Андреев начинал свой путь и, после рукоположения в сан священника, видимо, по своему желанию решил вернуться обратно в это село. Это произошло 30 ноября 1905 года. Параллельно с духовным служением о.Константин занимал разные должности - член ревизионной комиссии при Глазовском духовном училище, ревизионной комиссии при Песковском свечном складе, депутат епархиального съезда, председатель совета кредитного товарищества при Пермском кредитном товариществе. Имел две церковные награды – набедренник и скуфию. Вместе с матушкой Софией Дементьевной батюшка воспитывал двух детей – Николая и Ольгу.

После большевисткой революции, о. Константин, по его словам, «сочувствовал власти народа», но этого его не уберегло от «красного террора». 10 сентября  1918 года священник Андреев был арестован местным исполнительным комитетом. Как оказалось, на священника имели «зуб» некоторые представители местной власти и при первом удобном случае постарались обвинить его в «контрреволюции».

Секретарь Пермского волисполкома Г. на допросе в ЧК 23 сентября 1918 года показал:

«Я знаю и лично слышал на одном церковно-приходском собрании священник Андреев на слова т. Барышникова, призывавшего  прихожан  идти на защиту советской власти, сказал, что нам предлагают опять жить по старому,  дожидаясь указок сверху, как это было при самодержавии.

Мне, Г. передавали, что на одном из собраний священник Андреев, сказал «злые люди свергли царя земного и хотят свергнуть царя небесного». Кроме  того, хотя я сам лично не был и не слышал, передавали, что священник Андреев по выходе из церкви на площадь, начал говорить, что исполком отбирает у меня дом, землю… При таких условиях, я говорит, служить здесь не могу и буду проситься в другое место. Другой священник тоже переведется, а другого нам не пришлют. Андреев действительно человек контрреволюционного направления и агитация с его стороны действительно ведется. Мне передавали, что священник Андреев, когда ездил с напольными молебнами, то он агитировал и говорил, что исполком не вправе отбирать у меня дом. Андреев собирал попечительские собрания и выносил свой протест по поводу взятия его дома. Некоторые деревни также выносили по этому  поводу свой протест и я, Г., уверен, что это делалось по инициативе священника Андреева.

С дочерью священника Андреева я знаком давно, с 1914 года. Никаких симпатий я к ней не имею. Я писал ей одно письмо на пасхе, открытое письмо с поздравлением, подписался, наскольку помню, Петр Г. Бывал я у них в доме всего 2 раза.

Письмо вскрыли для того, чтобы узнать, не скрывается ли там контрреволюционная агитация. В письме было написано, между прочим, следующее: «Большевики говорят, что мы идем против монархистов, мы уничтожим их с корнем, хотя и сами помрем, так за революцию. Они считают себя защитниками революции, а кто против их бесчинств, хоть монархист. Духовенству живется плохо, на квартиры большие налоги в Глазове (собрали контрибуцию) не помню, сколько написано. И хотят собрать вторично и хотят всех разорить, неужели не понимают, что без имущих классов нам не прожить».

Сам священник на своем допросе говорил:

«Я, Константин Андреев Андреев, священник с. Красноглинья, заявляю, что я никогда и нигде контрреволюцией не занимался. На общих собраниях, кроме церковно-приходских сходов, нигде никогда не выступая. На церковно-приходских сходах у нас обсуждались дела чисто церковного характера, так что я не знаю, что именно мне ставят в вину, где я агитировал, когда не знаю.

Мне приписывается фраза, из произнесенной мною проповеди в Вербное воскресенье, что будто бы я сказал: «Злые люди свергли царя земного и хотели свергнуть царя небесного». Между тем, я говорил совсем в том смысле и смысл моей проповеди искренен. Я говорил: «церковь служила не столько царю небесному, сколько царю земному и своим служением царем заслонила царя небесного». Вот что мое дело право привести фразу из лекции Шпицберга в Михайловском музее в Петрограде, который, между прочим, говорил,  мы свергли земного идола-царя, а свергли и небесного. Говоря эту фразу, я бросал упрек не темницам, кои отвергли существование Бога, а упрек всей церкви, которая, отчасти была вынуждена иногда из подобострастия служить царизму.

Я призывал своих прихожан решать чисто церковные вопросы самим, не ожидая указаний из центра.

Я считаю достаточно объяснения, данные мною, относительно надела землею, тов. Соболеву, причем при решении этого вопроса на приходском собрании председательствовал член земельного отдела Пермского волостного исполкома т. Кулаков и вопрос о земле вышел на обсуждение приходского собрания с его согласия.

… Я всегда поддерживаю Народовластие. Например, 4 марта 1917 года, еще когда не было официального известия о падении монархизма, я в храме приветствовал своих прихожан с наступлением новой светлой будущности.

На собрании 24 марта того же года я говорил народу о наступлении светлой зари, в присутствии делегата от Глазовского комитета солдатских депутатов прапорщика Агансяиса, о наступлении света новой жизни».

И все же батюшке посчастливилось избежать участи многих священников того времени – он не был расстрелян, а  в честь годовщины октябрьской революции был амнистирован и освобожден. Глазовская Чрезкомиссия вынесла следующий вердикт: «Освободить и дело прекратить, в ознаменование годовщины октябрьской революции амнистировать».

К сожалению, его дальнейшая судьба пока неизвестна. Известно, что сын батюшки впоследствии тоже стал священником…

В конце 1920-х годов в  городе Омутнинске отбывали ссылку два священника, присланные сюда из других частей страны - о. Михаил Добромыслов и о. Федор Литовченко. С точки зрения властей  Омутнинск наверное должен был показаться для них крайним севером. Священник Добромыслов родился в 1871 году в селе Котланово Валдайского уезда Новгородской губернии. Учился два года в Духовной Академии и до 1929 года служил в селе Высоково Новгородской губернии священником. В 1929 года по подозрению в доносе на учителя он был сослан в Омутнинск. Батюшка имел большую семью, которая проживала в Ленинграде – бывшем Санкт-Петербурге.

А вот Федор Литовченко был этническим украинцем. Родился он  в 1859 году в деревне Даниловка Полтавской губернии на Украине в семье крепостного крестьянина, работавшего ключником у помещика. Биография его была более разнообразна, чем у о. Михаила. Закончил фельдшерскую школу. До 1921 г. находился в монастыре и, по всей видимости, хотел принять монашество, но закрытие обители сорвало эти планы. Возможно, по этой причине он семьи не имел. После ухода из монастыря  служил священником в разных местах страны. В 1929 году по статье 58 п.10 был сослан на 3 года далекий Омутнинск.

В Омутнинске оба священника служили в городском соборе, который находился в сергиевской ориентации. Добромыслов был певчим и заведывал ризницей, получая жалование по 30-40 рублей в месяц. Литовченко исполнял свои прямые священнические обязанности. Правда, в большой дружбе, несмотря на общую ссылку, они не были. В протоколе своего допроса священник Литовченко говорил: «Отношенияу меня с Добромысловым товарищеско-служебные ...»  Омутнинцы всей душой полюбили новых служителей собора. Священник Добромыслов говорил в протоколе своего допроса: «Верующие отца Федора Литовченко очень любили...» Видя, нелегкую жизнь людей вокруг, священники не могли молчать и открыто высказывали свое возмущение по адресу власти, за что вскоре были обвинены в антисоветской агитации и снова арестованы. Случилось это в 1931 году, в разгар коллективизации.

В общем обвинительном заключении по делу  говорилось: «… Свое положение и церковь они стали использовать для антисоветской агитации, проводя ее попутно с поборничеством за религию. С целью возбуждения верующих против проводимого соввластью выселения кулачества из пределов края Литовченко среди верующих говорил

«Безбожники делают все для того, чтобы погубить православную крестьянскую веру, но бог их до этого не допустит. Кроме религии они хотят также и крестьян русских уничтожить, уже начали выселять целыми партиями. Выселяют не кулаков, а трудовых крестьян. Какой же он кулак, когда он своим умом и трудом нажил состояние – это не кулак».

Добромыслов, поддерживая Литовченко, заявлял:

«Вот выселяют кулаков, а после их будут выселять нас».

Видя в выселении кулачества гонение на крестьян, Литовченко говорил:

«Измучили весь русский народ, одних сюда шлют, других обратно, когда же мы переживем это. Выселение кулаков и еще готовят списки для выселения, дойдет очередь и до духовенства. Всех скоро посадят».

От своего единомышленника не отставал и Добромыслов, который говорил верующим:

«Не только мы живем плохо, но и в Сибири люди от большевиков тоже гибнут и бегут оттуда».

Надеясь на избавления от советской власти, Литовченко говорил:

«Недолго уже будет терпеть народ русский насилие над собой».

… Чтобы  воздействовать на руководителей соввласти в районе и не допустить закрытия церкви, Добромыслов пишет газетную статью и посылает ее в редакцию местной газеты «Голос рабочего» под заглавием «Реальное предложение», подписавшись «рабочий железной дороги на Нисаревском мосту Иван Цветаев». Расчет был, конечно, на то, что б к голосу «рабочего» должны прислушаться и воздержаться от закрытия церкви».

Не отрицая посылки этой статьи, Добромыслов  в своих показаниях говорит:

«Подписи в своей статье я не сделал умышленно с той целью, чтобы не навлечь на себя неприязненное отношение со стороны населения. Поступив таким образом, я не имел ввиду, что это преступно, а только лишь хотел оградить себя от неприятностей. Сейчас же я осознал, что сделал ошибку, не подписавшись собственным именем».

На своем допросе 18 августа 1931 года батюшка отрицал свою вину, говорил: «По существу дела показываю. С Литовченко Федором встречался каждодневно во время церковных  богослужений. На квартиру к нему я ходил очень редко 2-3 раза. Все время  проводили исключительно в церкви. Знакомство вели только со ссыльным Соловьевым. Недавно последний познакомил меня со ссыльной Ивановской, которая у меня была 1 раз. Раз в месяц не более ко мне на квартиру заходили Курбатов Андрей и Никитин Александр Николаевич. Особых разговоров с этими ссыльными я не вел. В связи с кампаниями в отношении закрытия церкви я действительно писал заметку в газету «Голос рабочего». Моя цель была – добиться слияния православной и единоверческих общин. Среди рабочих бесед по вопросу неправильного закрытия церкви я не проводил. Предъявленное мне обвинение в том, что я написал погромного, монархического содержания письмо в редакцию «Работница» неверно, т.к. почерк совершено другой. Содержания письма я не знаю. По моему мнению, письмо писал Федором Литовченко, судя по сравнению его почерка. Последний несколько раз поручал мне опустить его письма в почтовый ящик. В какие адреса шли письма, я не знаю. И внимания не обращал.

Обвинение меня в том, что я распространял среди верующих слухи о том, что раскулачивают кулаков, выселяют и еще составляют списки, неправильные, т.к. я это не с кем не говорил».

Из обвинительного заключения священника Литовченко: «Литовченко Федор Саввич, 1859 г.р., малоросс, происходит из крестьян бывшей Полтавской губернии, грамотный, беспартийный, холост, с военного учета снят по возрасту, служитель культа – священник, лишенец, проживающий в г. Омутнинске как  административно-высланный согласно постановления Особого Совещания при коллегии ОГПУ от 13 января 1930 года по обвинению по ст.58 п.10 УК. Лишен права проживания в 6 пунктах Союза ССР сроком на 3 года.

Обвиняется в том, что пользуясь своим положением как священник, использовал церковь в целях проведения антисоветской деятельности, направленной к возбуждению верующих против проводимых мероприятий соввласти по ликвидации кулачества как класса; распространении антисоветских монархических писем, направленных против диктатуры пролетариата, руководителей пролетарской печати и в скрытии бежавшей из концентрационного лагеря осужденной на 8 лет гражданки Галиной, т.е. в преступлении, предусмотренном ст. 58-10, 59-7 и 82 по аналогии 17 ст. УК».

Здесь следует пояснить, что батюшка дал приют бежавшей из северного лагеря монахине Галиной Марии, тоже уроженке Полтавской губернии,  и пытался ее уберечь от репрессии. Сама она рассказывала: «Находясь на работе на 4 подкомандировке 27.08. я решила бежать. Чем решила идти в лес рвать ягоды, конвой был далеко на вышке, я направилась в лес и шла лесом всю дорогу. Немного отдохнула, выдохнуласьиз сил. В лесу меня и встретили крестьяне, дали мне покушать и вечером отвезли меня в Омутнинск. Говорили, за что вас власть мучает. Я спросила, где живет священник, мне указали.  Я нашла у него ночлег. Священник среднего роста, борода седая, худой, волос длинной, возраст лет 60. Я у него прожила дня 3…» Когда по просьбе батюшки беглянка пришла в собор, там ее уже ждали сотрудники ОГПУ, под наблюдением которых находилась каждая церковь…

Особым Совещанием при Коллегии ОГПУ от 28 октября 1931 года оба священника были приговорены к высылке «через ПП ОГПУ в Севкрай, сроком на 3 года, считая срок с 19/8-31 г.». Дальнейшая их судьба – мрак…

 

Использованы судебно-следственные дела архива ГАСПИ КО:

Ф.  Р-6799 оп.3 д.СУ-4474 т.1 (священника Константина Андреева);

Ф.  Р-6799 оп.4 д.СУ-5117 (священников Михаила Добромыслова и Федора Литовченко).