Дневники вятских гимназисток. Часть 2. Дневник Ольги Долговой

Дневник Ольги Долговой 1896–1897 гг.

1896 г.

Введение

В этом дневнике я буду писать не каждый день, как пишут обыкновенно, а только тогда, когда будут какие-нибудь более или менее из ряда вон выходящие впечатления (вы видите, что и я размазывать фразы умею). [Далее приписка сверху: «Тут я страшно себе противоречу».] Пишется этот дневник не для того, чтобы его кто-нибудь прочел, а для того, чтобы, когда я вырасту, я могла знать то, что думает и делает четырнадцатилетняя [приписка: “из ряда вон выходящая”] (1) девочка и потом узнать, насколько верно судила я тогда о подобных предметах, как например: характер некоторых людей, добро и зло, взаимные отношения и т. д. Введение же это я пишу собственно для того, чтобы потом самой не отдаляться от раз намеченной цели, для, ну да теперь-то я знаю для чего, а потом как-нибудь уж догадаюсь! Сюда иногда буду записывать и вещи своего сочинения, хотя это тоже некоторое отдаление от цели – ну да все равно!..

О. Долгова (3-я слева в среднем ряду) в группе гимназисток. 1896 (?) г.

27 марта То ли было, когда был жив Володя! Только бы мне найти здесь такого же человека – да нет, куда – разве здесь, между здешней молодежью, найдешь хоть одного человека, который относился бы ко мне так, как Володя? Разве решится кто-нибудь из них поверить мне свои тайные мысли? Разве, если я кому-нибудь из них открою свои, отнесутся они к ним так, как Володя [приписка: «Почему же нет? Быть может, отнесутся так же хорошо, как и он (Володя)]. Они или рассмеются, или просто-напросто не обратят на них никакого внимания, или отнесутся к ним насмешливо (что всего хуже), считая их «детскими шалостями» [приписка: «Неправда, неправда!!»] «Детскими шалостями!» - в двух этих словах высказываются все отношения ко мне здешней молодежи: они считают меня еще ребенком – напрасно! Вскоре, Бог даст, мне удастся им показать, что и «маленький человек» (это одно из моих, данных мне здесь названий) может тоже кое-что да сделать! Я не говорю – есть исключения, но исключение не составляет общего правила и всегда так исключением и останется. Здесь у меня нет поддержки, а как трудно одной додумываться до всего, что кажется смутным, разъяснить себе то, чего не понимаешь, – сколько приходит в голову вполне вероятных предположений, и даже не знаешь, на котором из них остановиться, и часто-часто так и оставляешь этот вопрос неразрешенным!..

28 марта Коля Рудницкий (2) очень славный мальчик, хотя и любит подразнить, но ему я готова простить это скорее, чем другим – на него я долго сердиться не могу: он мне нравится. 15 апреля На меня с первого числа нашло что-то новое: если даже и хочу – не могу ни на кого сердиться [приписка: «Это и хорошо!»]. Я сама понимаю, что это очень хорошо, но между тем не могу себе хорошенько объяснить этого. Замечательно то, что на меня подействовал таким образом Коля Рудницкий – он надо мной смеялся, дразнил меня, но с таким видом, что я решительно не могла на него сердиться, – и с тех пор я перестала сердиться и на других. Отчего это так вышло – решительно не понимаю. Впрочем, может быть, это отчасти следствие того, что я желаю исправиться для достижения своей цели, но тогда это выходит что-то уж чересчур скоро, потому что я начала это делать не более месяца тому назад. Мы уговорились с Соней (3) действовать заодно, но я, кажется, этого не смогу и буду опять действовать отдельно: я думала, что вдвоем легче, но оказывается, что гораздо труднее. Жаль, что я ей о своей цели уже сообщила, потому что она не только не подвигает нашего действия вперед, но замедляет его ход. Буду действовать одна. Теперь я знаю почти наверное [подчеркнуто], какого пути надобно держаться для достижения цели. Почва подготовлена. Летом буду действовать в Москве, без свидетелей – так легче, да и потом будет заметнее, когда опять сюда приеду. Но однако как трудно себя переиначивать, исправлять, особенно без помощника. Не говоря ничего с Колей Рудницким об этом, я все-таки нахожу в нем поддержку, для того, чтоб не оставлять раз начатого дела. Он мне сильно помогает, сам даже не подозревая этого. Мне бы хотелось до отъезда в Москву еще раз также поговорить с ним, чтобы разъяснить себе одну вещь. Одного я не понимаю в нем – отчего он отрекается от Леночки Головиной – ведь это же всем ясно. Нет! На его месте я бы этого точно так же не стала бы делать, как не делала и на своем. Вот что значит давно не писать – ишь как расписалась. Будет!

16 апреля Сегодня два раза видела Колю Рудницкого: на улице и в окне Гимназии, когда шла к Казариновым на урок. Он меня оба раза не видел, а если даже и видел мельком, то не узнал. Лелька вчера брал задачник для Славолюбова (4). Я в это время играла на рояли, и он сам лазил в мой ящик, но ничего не перерыл, а все оставил на месте. Я его люблю! Вот, право: Коля Рудницкий мне очень нравится, а Лелю я люблю, и какая громадная разница между этими двумя словами. Я скажу правду. Теперь я больше думаю о Коле Рудницком, чем о Леле. А между тем я его не люблю! Соня с Маней навязывают мне Колю Лаженицына (5), говорят, что я его люблю, но только скрываю это, до чего же они глупы: неужели они думают, что я такие вещи скрывать стану! А главное, я знаю, почему они так думают: они навязывают мне его потому, что сами влюблены в него по уши, и думают, что если уже они его любят, так и я тоже должна! Ужасно глупо! Что мне любить мальчишку, кривляку, гримасника, который меньше меня и, скажу не хвастаясь, глупее, корчащего из себя дурака, Бог знает для чего? Я, кажется, не настолько глупа для этого!!! Теперь занята разработкой своей цели: доказать Вите Казаринову (6), Шуре Рудницкому (7), Боре и Мане Лаженицыным (8), а также отчасти и Леле с Саней, что не все маленькие бывают глупы, неразвиты; что не все девочки плаксы и трусихи; что не одни старшие могут довести дело до конца; что маленькие часто имеют более твердую волю, чем большие; что при желании можно все сделать, даже искоренить предрассудок; что судить о человеке надо не по годам, а по уму, способностям, качествам. Если только мне удастся доказать им это на примере, то не только мне, но даже всем будущим дитятям в этом доме будет гораздо лучше житься (конечно, в этом отношении), чем живется мне теперь. 16 апреля Снова принимаюсь за письмо, потому что случилась вещь прямо-таки из ряда вон выходящая: я решила погадать и задумала, удастся ли мне когда-нибудь вполне исправиться и совершить задуманное? Гадала я так: взяла сочинения Пушкина и открыла наугад в двух местах и заметила главу и отделение (попала оба раза я на «Евгения Онегина»), у меня вышло: а) 4 глава 15 отдел, б) 8 глава 44 отдел. Прочитав вышедшее мне и найдя это довольно подходящим (не к этому вопросу, а вообще так), я решила записать это на бумажке. Решив, я начала записывать: гл. 4-15, гл. 8-44, но, вспомнив, что надо подписать, из какого это сочинения, написала для сокращения наверху только «Ев.». Только что хотела я дописать «Он.», как вдруг мне бросилась надпись «Ев. Гл. 4-15, гл.8-44»; слово «Ев.» можно было прочесть Евгений, а можно было прочесть также и «Евангелие»! Я тотчас же пошла, взяла Евангелие и открыла. Вышло Евангелие от Матфея. Найдя 4 главу 15 стих, я прочла: «Земля Завулонова и земля Нефалимова на пути приморском, за Иорданом, Галилея языческая, народ, сидящий во тьме, увидел свет великий, и сидящим в стране и тени смертной воссиял свет». Это подходило как нельзя лучше, и я решила открыть главу 8 стих 44. Открыв наугад, я попала на Евангелие от Луки: «И женщина, страдавшая кровотечением двенадцать лет, которая, издержав на врачей все имение, ни одним не могла быть вылечена, подойдя сзади, коснулась края одежды его; и тотчас течение крови у ней остановилось». Итак, мне надо уповать на милость Господню, и только при помощи Его я могу достигнуть желаемого. Это верно, верно и тысячу раз верно!..

20 апреля Снова сажусь за письмо. Сегодня Свистунья (9). Я была на ней, но ничего себе не купила. Хотела было купить себе лошадиную голову, но, хотя и были очень хорошенькие, но все слишком велики – так и не купила. Ходили мы впятером: Любовь Ивановна, Соня, Маня, Коля и я. По дороге мы много говорили, особенно Маня и я, Соня все куксилась, хандрила, по нашему выражению, – и между прочим Маня говорит мне: «Я нахожу, Оля, что ты очень изменилась. Теперь ты стала лучше». Неужели же это правда?! Неужели одно сильное желание может так сильно действовать на дело? Ах! Если только мне удастся это, задуманное мною, я, кажется, никогда не стану отчаиваться и отступаться от раз начатого дела. Лето начинает оказывать на меня уже свое действие, и я, в ватном пальто, лазаю по заборам и деревьям.

9 мая Однако, давно же я не писала! Вот на прошлой неделе зубы болели, писать не могла, а на нынешней-то что же? Ровнешенько ничего! Сегодня Коля Лаженицын именинник – придется поздравлять идти – вовсе не интересно: терпеть не могу ходить к Лаженицыным! Вчера видела два раза Колю Рудницкого: первый раз когда шла в Гимназию, а второй раз из окна. Кланяется, смеется, дает руку и говорит: «Здравствуй!» Такой смешной, а, впрочем, хорош. Лельку мало видела: у него теперь экзамены. Ужасно досадно – у него за русское сочинение 3, а у Шуры Рудницкого 5. Тетя (10) и Боря путешествовать отправились: один в Крым, а другой по Волге. Поскорей бы хоть ворочались-то, а то мне ничего делать нельзя будет. Однако, наши идут; пора кончать.

24 мая Давно же я не писала! Новостей пропасть: Петя (11) уже с неделю как приехал, а я еще и не принималась за дело. Странно, когда я до него рассуждала, – все было отлично. А как он приехал, положительно не знаю, что делать. В воскресенье была у нас Соня, а в понедельник тетя на меня за нее рассердилась. Надоело писать: Петя тут сидит.

24 августа Вот уже три месяца, как я ничего не писала в свой дневник, а, признаться, много было того, что я хотела бы написать, а теперь сразу всего не напишешь; особенно если по своей манере размазывать примешься. Перечитав написанное прежде, я нашла там много неверных мыслей, и мне страшно хотелось уничтожить их, но я все-таки решилась оставить их, чтобы потом мне было легче наблюдать за развитием своей мысли. Лето я жила в Зонине на даче и провела его так весело и хорошо, что никогда в жизни не забуду. В отношении «этого» я много сделала в продолжение этого лета и немного подвинулась вперед. Так Соня говорит, что я успела в отношении к старшим, и потом у меня за все лето «сорвалось» только два раза, и я научилась теперь лучше сдерживаться. С 1 сентября я решила как следует исполнять все свои обязанности, как гимназические, так и домашние. Буду записывать по числам в общую тетрадку, что я сделала против своего решения. С Соней наши отношения значительно улучшились благодаря тому, что меня летом не было, и тому, что Соня поумнела и перестала думать обо мне то, чего на самом деле не было, и тому еще, что я поумнела и перестала поддразнивать ее и злиться на нее. Хотя мы и не показывали друг дружке виду, что сердимся друг на друга, но все-таки это как-то само собой узнается, и раз знаешь, что человек на тебя сердится, да еще без причины, невольно сам начинаешь сердиться на него, а теперь ни я, ни она друг на дружку не сердимся, и все идет как по маслу. Надеюсь, что прошлогодних отношений между нами не будет, по крайней мере, с моей стороны (за себя я теперь ручаюсь), ну и раз уж один человек относится к другому хорошо, то как-то и другой тоже изменяет свои дурные отношения на хорошие. Теперь я не имею права сказать, чтобы Соня относилась ко мне дурно. Я думаю, что мы с ней можем подружиться. Все почти, что я писала про К. Р., – глупости. Не знаю, отчего это мне тогда померещилось. Успех в отношении «этого» может зависеть только от самого себя, т. е. от желания и старания, да еще от помощи Божьей. Я теперь обращаюсь с просьбами об исполнении своих желаний к Богу очень часто, и Он до сих пор исполняет их или помогает мне самой исполнять их. Мы с Соней условились, что нашу цель и действия к достижению ее мы будем обозначать словом «это», наши сердечные дела – словом «то», главные мечты относительно будущего – словом «сё», а другие – словом «второстепенное». Я приобрела себе в Зонине другую подругу, Тоню Соболеву, девочку 14 лет, но чересчур ветреную и легкомысленную в отношении знания жизни и «этого», хотя опытную в отношении «того». Брат ее очень симпатичный и умный мальчик 17 лет, и я люблю его так же, нет, должно быть, меньше, как и он меня. Зовут его Тихон, имя вполне к нему подходящее. Теперь я не интересуюсь русскими писателями и книгами научного содержания, а стараюсь как можно больше читать таких книг, где описываются дети моих лет, их характеры, мысли, желания и стремления. В этом отношении для меня очень хороши повести Л. Олькот (12). Кстати, относительно слова «характер». Мы с Соней подразумеваем под этим словом то, как человек владеет или умеет владеть своими качествами и недостатками, тогда как другие понимают это слово совсем иначе, больше по отношению внешнего, а не внутреннего. Интересно знать, кто понимает вернее: мы или все нас окружающие? С П. Б. условились, что тот из нас, кто раньше умрет, явится другому за три дня до смерти. Моя цель изменилась – прежде я желала изменить к себе отношение здешних мальчиков, а теперь желаю исправиться. Буду действовать с Соней заодно и не жалею, что сообщила ей свое желание, потому что вдвоем легче.

31 августа Все идет довольно добропорядочно, отношения не ухудшаются, напротив немного начинают поправляться. Вчера мы говорили об этом с Соней, и она, оказывается, и сама это заметила. Вчера мы много говорили с ней о Коле Рудницком. Мне он положительно страшно нравится. Кажется, ему плохо живется, и мне страшно жаль его и хочется ему помочь, да не знаю чем. Я решилась рассказать ему свое «то» и «это». Я знаю, что это ему будет очень приятно: ему очень обидно, что никто не хочет поделиться с ним своими мыслями и делами, тогда как он сам готов все рассказать. Ему страшно хочется поговорить с кем-нибудь по душе, а никто не хочет сделать этого с ним. Хотелось бы мне, чтобы и он был со мною пооткровеннее, и я думаю, что достигну этого, если расскажу ему свое. Так жаль было мне его, бедняжку, когда он в прошлый раз сказал: «Я часто всем рассказываю свои тайны и почти всегда в этом раскаиваюсь, а мне никто ничего не хочет сообщить». И потом, когда я отказалась сказать ему свои, он прибавил: «Ты не думай, я не такой уж плохой, как обо мне все думают». Бедный Коля, как, я думаю, ему тяжело жить. Если бы не было в его фразе слова «уж», то ее можно было бы понять иначе, но это словечко и тон его голоса, когда он говорил эту фразу, тронули меня до такой степени, что я была готова тотчас же рассказать ему все, если бы не мысль о том, что у меня может произойти от этого ссора с Соней. Теперь же я заручилась ее согласием и непременно расскажу ему все. С Соней дела наши идут, как, по-моему, дай Бог, чтобы и со всеми так было!..

7 сентября Сегодня опять произошло у меня столкновение с тетей из-за моего письма к Тоньке. Дело было так. Тетя приходит и говорит: «Ну-ка, Леля, дай мне три рубля», а я ей говорю: «Трех рублей у меня нет, а два осталось, да еще несколько мелких». Она, видимо, рассердилась и спросила: «Куда это ты уже успела истратить?» – «Да вот конвертов купила и марку». Тут дело пошло дальше, тетя чуть из себя не выходила, но однако, когда я ей сказала, что в прошлом году я, например, покупала сама тетрадки, потому что она заметила мне, что что-то уж чересчур много тетрадок выходит, и что теперь купила марку и конвертов во избежание того же, то она поприутихла. Впрочем, теперь я не сержусь: во-первых, я этим снова отдалилась бы от цели, а, во-вторых, кроме худа себе я ничего бы не сделала. Впрочем, тетя заметила: «А я-то думала, что ты начала лучше становиться». Хорошо, что и она это заметила. Авось, теперешние отношения не изменятся. Надо будет об этом хорошенько Богу помолиться. Может быть, это Он сделал для того, чтобы снова повести меня на путь истинный, с которого я начала было удаляться.

7 декабря Отношения вообще начинают улучшаться, хотя на самом деле я нельзя сказать, чтобы далеко подвинулась в отношении «этого». Правда, прорываться стало редко, но зато у меня появилось много нового, что даже хуже, пожалуй. Так, я решила по возможности сделать жизнь Сани более приятной, а для этого хотела отдавать ему как можно больше своих гостинцев и хотела действовать так, чтобы он этого не узнал. Вначале я не отдалялась от своей цели, но потом как-то раз отдала Сане яблоко сама, так что он это узнал и сказал мне: «Спасибо». Это мне понравилось, и хотя в следующий раз я и могла положить яблоко ему на стол, но поджидала его самого для того, чтобы похвастаться своим великодушием [приписка: «Нехорошо, нехорошо!»], которого на самом деле нет, а если и бывает, то изредка, а так как Саня не пришел при мне в тот вечер, то я яблоко не отдала. И так случалось уже два раза. Значит, что я даю ему не для него, а для того, чтобы похвастаться [приписка: «Это тоже гадко! Когда человек хочет самосовершенствоваться, он не должен так делать!»]. Коля Лаженицын прочел мое мнение о нем (я дала ему дневник), но, молодец, право, не обиделся и не рассердился. Мне стало ужасно досадно, что я так страшно хвасталась, говоря, что не хвастаюсь. С Олей Шляпкиной (13) я не помирилась по-настоящему, то есть я не попросила у нее извинения за то, что я ее обидела. С Соней говорили о друзьях, бывают ли настоящие друзья, которые бы никогда не ссорились, а если и ссорились, то сейчас же бы и помирились, но все же искренно бы любили и были преданы друг другу и вполне бы оправдывали свое название друга, что значит «другой я». Я говорю, что бывают, но редко и могут быть во всяком возрасте, а Соня говорит, что не бывают, а если бывают, то, вероятно, в зрелом возрасте, когда все отношения уже установились; но разве в зрелом возрасте отношения не могут изменяться?

13 декабря Как сегодня весело! Уже давно, месяца два тому назад, я повздорила с Олечкой Шляпкиной, пансионеркой, восьмиклассницей. Начала, конечно, по своему обыкновению я. Дело было так. Лиза Бердникова (14), одна из наших учениц, попросила Олечку объяснить, в чем ошибка в ее письменном из геометрии. Олечка просмотрела и говорит: «Да здесь все неверно», – и не объяснила хорошенько, да торопилась, как бы не опоздать на урок. Тут я, чтоб мне пусто было, и говорю: «Потому и не хотите сейчас объяснить, что сами не знаете, в чем тут ошибка». Она, понятно, на меня рассердилась и для того, чтобы доказать, что я говорю неправду, стала объяснять ошибку, рискуя опоздать на урок. Я отошла и поэтому не знаю, объяснила ли она ошибку или нет, но только после этого мы с Олечкой не здоровались и не говорили друг с другом ни слова. Она на меня сердилась за мою грубость и как старшая и правая не подходила ко мне первая, а я злилась на нее за то, что она на меня сердится. Сколько раз за это время я раскаивалась в своем поступке и желала исправить его, то есть попросить у Олечки извинения. Вечером я всегда почти рассуждала на этот счет и почти всегда решала извиниться перед Олечкой, но лишь только приходила в гимназию, вся моя решимость исчезала куда-то, и я не делала того, что хотела. Сначала вечером хотела как следует извиниться, но потом начала делать себе послабления: сначала вместо того, чтобы извиниться, я решила только попросить ее не сердиться (чего, впрочем, не сделала), а потом просто поздороваться с ней, на чем и остановилась. Однажды утром я подошла к ней, подала ей руку и сказала: «Здравствуйте, Олечка», она отвечала тоже: «Здравствуйте». После этого мы уже каждый день здоровались и разговаривали друг с другом: Олечка – как будто ничего не было, а я – все еще чувствуя себя виноватой перед ней, отчего я при ней чувствовала себя всегда не совсем ловко. Сегодня утром я по обыкновению гуляла с Олечкой и пансионерками. Разговор зашел на эту тему. Между прочим, Олечка говорила про Мари Зубелевич (15), что она ей не простила, потому что та, хоть и признавалась иногда, но с фокусами, неискренно, а, главное, только для виду. Тут я снова решилась попросить у Олечки извинения. Когда мы собирались домой, я нарочно подольше не шла одеваться, поджидала Олечку. Она не шла, ждать дольше было нельзя, и я хотела было совсем идти, как вдруг вижу Олечку, она была как раз одна. Я сказала ей: «До свидания, Олечка», – и протянула руку. Она подошла ко мне. Тут я и говорю ей: «Олечка, извините меня, пожалуйста, за то, что я вас обидела». Она меня переспросила: «Что вы говорите, я не понимаю». Я повторила. Она переспросила меня еще раз. Я просто не знала, что делать, отвечать или нет, но все-таки повторила еще один раз. Тогда она спросила меня: «Когда?» Я отвечала: «Когда я сказала вам, что вы ничего не знаете». Она сказала: «Я это совсем забыла», – и при этом прибавила: «Извиняю». Теперь мне так легко-легко, потому что я сделала то, что должна была сделать. Меня интересует только, переспросила ли меня Олечка два раза потому, что не слыхала или не поняла, или потому, что хотела испытать, насколько я искренно говорю и раскаиваюсь и смогу ли удержаться до конца? [Приписка: «Да поможет Бог тебе, молодой, хороший, благородный автор, достигнуть этой цели, постарайся сделаться человеком в полном смысле этого слова. Правда, трудно иногда бывает без помощников, но ведь найдутся и они, стоит только захотеть. Не уклоняйся же от этого стремления самосовершенствования. Пусть будет это твоим долгом! А свой долг человек обязан исполнять. В заключение скажу тебе словами Сенеки: «Хотеть сделаться добродетельным – уже стать наполовину им». Ну, не сердись на мое вмешательство и за мои советы. Но я от всего сердца желаю тебе только добра, добра и добра. Большое тебе спасибо за твое доверие ко мне».]

1897 г.

3 января До чего я рада, даже, пожалуй, счастлива! Я не ошиблась, и это лучше всего, пожалуй. В первый день Рождества Коля Рудницкий гулял с Александрой Александровной (16) по коридору, и они разговаривали друг с другом. Разговор зашел о том, какие теперь у нас барышни, о том, что они все почти ничего и ни о чем не думают кроме «тому» подобных вещей и, одним словом, стали чересчур, как говорится, «кисейные», или «кисельные», по моему выражению. В это время Ал. А. показала Коле на меня и говорит: «Обратите внимание вот на этого субъекта». Коля же отвечал ей, что еще совсем девочка, и девочка очень еще легкомысленная. Тут А. А. сказала ему, что эта девочка мыслит и думает гораздо больше, чем любая из этих «кисейных» барышень, и прибавила: «Одна ваша фраза заставила ее написать целую страницу в ее дневнике». Тут Коля стал просить А. А., чтобы она достала ему мой дневник, но А. А. отвечала, что она не имеет на меня такого влияния и что я, наверное, отдам скорее свой дневник, если он сам, Коля, меня об этом попросит. Вечером, когда Соня с Колей и Оля ушли, а Мальвина занималась чтением, я подошла к гуляющим Коле, А. А. и Наташе. Тут А. А. попросила меня показать ей одно место в моем дневнике. Я принесла и показала ей это место. Коля спросил меня, можно ли прочесть и ему. Я дала. Он прочел, сказал: «Какая наблюдательность», – и попросил меня дать ему мой дневник с собой. Я тоже дала, несмотря на то, что Коля Лаженицын меня отговаривал, говорил, что Коля всем покажет, что через несколько дней об этом узнают и Витя, и Женя, а через них и другие, но я не послушала его и дала, думая: «Будь что будет; если я не ошибусь, то моя вера в людей будет еще сильнее и тверже во мне укрепится, если же ошибусь, то пусть это мне послужит уроком на будущее». И я не ошиблась! Когда Коля мне отдал дневник и я прочла, что там было написано, я прижала его к себе и не хотела бросить ни на минуту. В это время тут были Саня, А. А. и Женя Р.(17) Они начали надо мной смеяться, что я Колю «того» немножко, и не слушали меня, когда я говорила «нет», ведь я же была рада не от того, что он написал, а от того, что он написал. Они начали было дразнить и Колю, но он ответил им: «Как вам не стыдно говорить такие глупости». Дальше я не слыхала, потому что ушла к себе вниз. Тут я сначала была чисто как сумасшедшая, смеялась, целовала и прижимала к себе тетрадку, без счету раз перечитывала то, что Коля написал в ней, иногда чуть не плакала, не слыхала, что мне говорили. Но это скоро прошло. Через несколько времени приходят вниз Саня с Женей, Саня в костюме, а Женя так, и зовут меня кверху танцевать, но я не пошла. Саня пробовал было со мной здесь потанцевать, но у него ничего не вышло, и он убежал, а Женя остался еще ненадолго, потанцевал со мной вальс и польку, спросил, можно ли с ним танцевать, а потом звал кверху, но я отказалась, говоря, что тетя рассердится. Он сказал было мне, что ее сейчас дома нет, но потом сам, видно, спохватился и не стал настаивать. Собственно говоря, я пошла домой не потому, а потому что боялась, как бы не сглупить. До чего мне сейчас весело, весело и весело, я просто сказать не могу. Поскорее бы пришла Соня, мне так хочется с ней поговорить. Коля Лаженицын говорит, что он читал, что Коля Р. написал, но я ему не верю. Не понимаю, почему он стал мне теперь наговаривать на Колю Р., неужели ему завидно, что я Коле Р. верю больше, чем ему, и что он (К. Р.) мне больше нравится?

31 января Сегодня я услышала новость, очень для меня и для всех нас неприятную: Анна Каётановна была как-то у Рудницких и слышала, как Коля, Саня и Башмаков (18) разговаривали о гимназистках. Они говорили, что вся наша гимназия никуда не годится, что все гимназистки ровно ничего не делают, а только и знают, что бегать за гимназистами, что они все и в особенности наш пятый класс никуда не годятся. Я удивляюсь гимназистам: неужели же они думают, что слова, которые они сказали А. К. «Ваша Маня все бегала с Андреевым (19)», будет гораздо правильнее сказать: «Андреев бегал за вашей Маней»? Кто первый захотел познакомиться? – Андреев. Кто, когда еще не был знаком, посылал каждый день поклон? – Андреев. Кто дожидался, пока Маня не выйдет из церкви? – Андреев. Наконец, кто провожал Маню с катка? – Все тот же Андреев. И это они говорят, что гимназистки бегают за гимназистами, а не гимназисты за гимназистками! Я удивляюсь еще тому, как Коля может говорить, что наш пятый класс всех хуже, когда в нем Лелечка Головина? [Далее шесть строк густо зачеркнуты] с теперешними шестиклассницами, как например, Ксенией Ливановой (20), Маришей Ивановой (21), которые, да еще с Лизой и Маней Салин (22), и «бегают», главным образом, [далее зачеркнуто] – приехали [далее зачеркнуто]. А остальные, если даже что-нибудь и было, то просто «бегают» как девочки – подурить захотелось. Счастлива Соня, что она так далека от всего этого! Мне еще очень интересно – говорили ли они обо мне или нет, мне кажется, что едва ли. Так как Н. М. Башмаков меня не знает, Саньке до меня, кажется, дела нет (чему я очень рада), а Коля Рудницкий – ну, да я его судить не берусь, да и не хочу и не могу. [Далее 5 строк зачеркнуто] В общем, дела мои идут довольно хорошо, хотя часто сердилась на Олю. Как мне станет тяжело, я сейчас вспоминаю о Коле, о Сане – и легче становится. Недавно я прочла в немецкой книжке: [нрзб.]. Я нахожу, что это правда, и теперь всеми силами стараюсь насколько возможно облегчать жизнь другим, только, к сожалению, не умею еще делать этого хорошенько. Мне очень бы хотелось знать, какой Женя Рудницкий, хороший или нет; прежде он мне не нравился. Но теперь он мне стал больше нравиться. Я теперь собираю о нем мнения. Валя Блудорова – за него; Ал. Ал. – за него; Евг. Ал. – за него, и только Коля Л. против него. 16 марта За это время много случилось вещей, о которых бы следовало что-нибудь написать. Во-первых, была свадьба Лидочки Клименко, приятная для меня главным образом тем, что я все время видела «шафера» (К. Р.). Он меня спросил, писала ли я еще что-нибудь после «того», и посоветовал писать побольше – не понимаю, что ему в этом за толк? Бронниковские девочки Мика «Чаревна» и Лида «Княжна» от меня теперь не отстают. Каждый день хожу их одевать, когда они идут домой, а иногда, когда их отпускают вместе с нами, иду вместе с ними до нашего дома. Они теперь каждый день ждут, чтоб я пришла их одевать, и сами не одеваются. «Княжна» зовет меня «нянькой». «Санька» мне недавно сказал «комплимент». Один раз я прихожу кверху. За столом сидит Саня, Ал. Ал. и Оля. Я подхожу, сначала делаю общий поклон, а затем здороваюсь с Ал. Ал. и Олей и хочу сесть к столу. В это время «Санька» говорит: «А со мной не желаешь?» – «Ты, как кавалер, должен бы первый подойти и поздороваться», - говорю я ему. – «Ну вот еще, – отвечает он, – ведь ты еще девочка!» – замечательно хороший предлог, чтобы быть невежливым. Правда, я еще не «барышня», но это еще недостаточный предлог для этого. В гимназию я теперь больше хожу с Валей Блудоровой, Верой Красовской (23) и, пожалуй, с Вандой Бендаржевской (24). Мне очень бы хотелось познакомиться с братьями Ванды, Эдей и Стасей (25), так как, по ее рассказам, они мне нравятся, особенно младший, Стася: Эдя, тот любит шикнуть, по заводу (26) иначе как на тройке ехать не желает. Идет в гости, так с полчаса одевается, читает немного, учится на «юридическом» факультете, куда обыкновенно поступают все лентяи, у него все напоказ, но все-таки добр, неглуп. Простой, веселый, как и большинство в Холунице. Стася, тот гораздо умнее, гораздо больше читает, серьезнее как дома, так и тогда, когда идет в гости, одевается просто, в обществе весел, характера сильного. Очень интересен один случай: все у них поехали кататься, на одной лодке мальчики, на другой – барышни. Что-то случилось (не знаю наверное что), но лодка мальчиков пристала к берегу, а лодка барышень пристать не могла; и барышни находились в довольно большой опасности, так как лодку их ежеминутно грозило или перевернуть, или снести в пруд. Стася тотчас же, не обращая внимания на то, что на нем была его единственная хорошая куртка (они все были тогда в гостях у Зигель) (27), пошел в реку и стал выносить барышень из лодки, а Эдя и не двинулся с места – как же можно было – того и гляди мундир испортишь!

11 апреля Много за это время случилось со мной интересных вещей. Во-первых, я «люблю» Аню Покровскую, шестиклассницу. Я ею не увлекаюсь; в ней нет ничего особенного – она не обладает никакими особенными талантами, нельзя сказать, чтоб она была очень умна, учится плоховато, лицом мила, но ни в каком случае не красива, но в ней есть что-то нежное, симпатичное, сама не знаю, что именно, но это «что-то» меня к ней притягивает. Я ей тоже нравлюсь, но она все-таки избегает много быть со мной, так как все шестиклассницы-пансионерки (Лида Романова, Галя Лаженицына, Тина Сенилова, Валя Шляпкина, Юля Зубелевич (28), Аня тоже пансионерка) над нами страшно смеются, называют нас «влюбленной парочкой» и так далее, хотя с Аниной стороны нет ничего подобного. Мы с Аней всегда здороваемся и прощаемся за руку. Я часто, когда иду домой, дожидаю, когда она пройдет в пансион, чтоб нам на свободе с ней проститься. В последний день я по обыкновению стою и жду. Выходят сначала Галя Л., Юля З. и Тина С. Мы с ними попрощались – поцеловались. Они стали перед дверью у пансиона и ждут, говорят: «Мы будем смотреть, как вы с Аней прощаться будете!» Выходит Аня. Мы с ней попрощались по обыкновению за руку. Она хочет идти домой – Юля, Галя и Тина стали перед дверью и не пускают: «Поцелуйтесь, мы хотим посмотреть, как вы целоваться будете!» Анька, не будь глупа, взяла да и ушла по черному крыльцу – молодец да и только! Я слышала очень интересное мнение о себе. Маня Лаженицына говорит, будто я «за всякими штанами бегаю». Ну можно ли до такой степени ошибаться! [Далее четыре строки зачеркнуто.] Положим, что и я могу увлекаться, но мое увлечение больше похоже на любовь, потому что оно гораздо продолжительнее, начинается не сразу и вообще гораздо сильнее и серьезнее, чем у большинства наших гимназисток, у которых – сегодня один, завтра другой, раз увидал, хоть и не знаком, все равно, – готово! Положим, я хотя и люблю теперь Колю Рудницкого, но разве это чувство у меня проявилось сразу? Сколько времени, как я уже с ним знакома. А у меня оно появилось только теперь, а нравиться Коля начал мне еще в прошлом году. Я теперь стала замечать за собой что-то новое – как ни сойдусь с мальчиками, невольно так и тянет кокетничать. Не хочу и не буду! Буду держаться совсем, совсем просто. Мне хочется знать, как ко мне мальчики будут тогда относиться? Дай Бог, чтобы поменьше внимания обращали, а то, пожалуй, не удержусь! 19 апреля Впечатление, которое осталось у меня от первого дня Пасхи, довольно хорошее, несмотря на то, что в самый этот день было «гадко». У Коли Рудницкого дела плохи: кажется, ему хотят вывести четверку из поведения за все года, а с четверкой из поведения нельзя поступить в столичный университет, а, следовательно, и его мечта о поступлении в земледельческую академию рушится (29). Бедный, как ему должно быть тяжело! У нас он сначала был ничего, но потом я просто не могу выразить, что с ним делалось – то он быстро идет и вдруг круто повернется или сразу остановится; иногда сядет, облокотится головой на руку, а то просто подойдет к шкафику, положит на него руки, опустит голову. Во всех его движениях, во взгляде выражается такое отчаяние, прямо отчаяние! Мне страшно хотелось подойти к нему, утешить его, но как сделать это здесь, в «сунцовском доме» (30) при стольких гостях? Жене и Вите было у нас очень скучно – ходят себе, бедненькие, из угла в угол, нигде места найти не могут, а подойти к ним, заговорить не разрешается, да и положительно не знаешь – о чем? Однако мы с Соней решились в следующий раз занимать их, но чем – до сих пор еще не додумались. Эх, мало мне здесь свободы! Дела надобно, дела, которое было бы мне по душе, на которое мог бы уйти избыток силы, который теперь задаром теряется и выражается либо в «дури», либо в «раздувании ноздрей»! Сколько силы чувствую я в себе подчас! И знать, что эту силу употребить не на что, некуда! Хочется борьбы, дела – ничего! Иногда подумаешь – хочется борьбы, а когда в мелочах приходится сталкиваться с неприятностями, надо себя побороть, - нет, тут хоть и борьба, да за нее приняться не хочется! Отчего? Не понимаю. Сила воли у меня стала проявляться довольно наглядным образом – т. е. я стала ужасно «упряма», конечно, другие это не замечают, так как я упряма только в мыслях, желаниях, и часто с дурной стороны. Соня это, конечно, уже знает – мы с ней об этом в прошлый раз говорили. Теперь зачитываюсь Никитиным (31) – чудно пишет! Вот тоже был сильный человек! В некоторых местах его мысли вполне сходны с моими, перемена настроения также ясно видна – то надежда, удаль, сила, – то раскаяние, сожаление, разочарование! «Кулак» написан прекрасно – взято из простой жизни. Притом характеры ясные, понятные для всякого и замечательно естественные. Лукич, хотя вначале и не нравится, но в конце с ним примиряешься, его становится жалко. Замечательно симпатичен столяр.

6 мая Сейчас прочла два Колиных (Коля Р.) сочинения. Одно – о связи между умственным и нравственным развитиями. А другое – о самопознании. Это последнее сочинение произвело на меня очень большое впечатление, так как оно ко мне очень и очень относится. Все мысли, высказанные им в этом сочинении, вполне сходятся с моими, но только мои мысли расположены гораздо беспорядочнее, и я не сумела бы теперь так ясно изложить их. Некоторое из написанного в этом сочинении я узнала на опыте уже давно, а некоторое, как например, то, что в других недостатки всегда гораздо легче замечать, чем в самом себе, – сравнительно недавно. Что в других недостатки легче замечать, чем в себе, узнала я таким образом. Один раз мы пришли к Клименко. Там были трое мальчиков Бронниковых: Саша, Коля и Володя (32), Манечка Шкляева, Малинка и Коля Лаженицын. Мы с Манечкой заметили, что, как только Бронниковские мальчики придут куда-нибудь, сейчас же начинают друг про дружку рассказывать, кто что сделал, кто что сказал и т.д. Мы, конечно, заметили им это и посоветовали им не делать этого больше. Сначала у них не удавалось, а чуть они начнут наговаривать друг на дружку, мы все засмеемся и останавливаем их. С них перешло и на остальных: кто чуть станет про кого рассказывать, сейчас над ним уж и смеются. Придя домой, я, конечно, стала об этом думать, сравнивать их с собой, увидела, что я тоже очень-очень часто рассказываю про других, чего бы рассказывать не следовало, так как тем, про кого я рассказываю, это бывает неприятно. Коля в своем сочинении находит, что самопознание вещь трудная, а, по-моему, так нет, по крайней мере мне гораздо легче «познать самое себя», чем других, так как себя я «вижу» постоянно, свои мысли, желания, стремления я знаю хорошо, а чужие – нет, потому что не всякий высказывает их. Коля говорит, что иногда, когда человек заглянет в самого себя и найдет там много вполне противуположного идеалу человека, то он как бы пугается и не старается смотреть туда, а готов заняться чем угодно, лишь бы отогнать от себя эту мысль, – но, по-моему, это возможно только у людей совсем слабых, у меня, например, совсем наоборот: если я вижу в себе что-нибудь противное моему идеалу, это возбуждает во мне желание как можно скорее избавиться от этого, чтобы стать ближе к идеалу, к цели, и чем больше вижу я в себе нехорошего, тем сильнее у меня это желание, а отчаиваться я еще никогда не отчаивалась. Чем сильнее у меня желание, тем старательнее, тем энергичнее принимаюсь я за дело, и только, когда цели бывает уж чересчур много, у меня происходит остановка за тем, с чего начать, так как все сразу было бы, пожалуй, мне не по силам. Себя я теперь знаю хорошо – всё знаю: и свои качества, и свои недостатки, которых гораздо больше, и свой характер. Характер свой узнала я еще недавно. Я много думала о Володе, его характер мне стал совсем ясен, так как это характер очень цельный, и я, имея перед собою один, хорошо известный, вполне понятный мне характер, стала узнавать свой посредством сравнения с ним. Я вообще очень часто для того, чтобы познать себя, сравниваю себя с другими.

16 мая Сегодня день довольно хороший. Все почти утро и весь день до трех часов разговаривала с Александрой Александровной. Она мне много что про себя рассказывает, даже такого, что не всякому другому рассказать решается. Это хорошо, отчасти, конечно. Вечером прихожу в детский сад (33). Ал. Ал. гуляет с каким-то гимназистом. Я хотела было пройти мимо, но она меня окликнула и познакомила с этим гимназистом, который оказался Долговым (34). Я никак не ожидала, что он такой, мне он в совершенно другом роде представлялся. Впрочем, он, кажется, ничего. Немножко на «Машку» смахивает. Мы походили немного, поболтали, тут пришла Соня, я, конечно, тотчас же пошла с ней гулять – нельзя же было ее одну оставить, когда она в саду еще ничего не знает, всего стесняется. Мне хоть и очень бы хотелось остаться с Ал. Ал., поболтать с Борей Д. (собственно, послушать, как они с Ал. Ал. болтают), но все-таки мне пришлось все время быть с Соней, и, несмотря на то, что мы с ней довольно порядочно разговаривали, меня всё тянуло «туда», но я, конечно, Соне этого не показала, ведь ей было бы неприятно думать, что она другим в тягость! Штука-то выходит вовсе не «таё», так как в саду мне почти все время придется бывать с ней, а не с мальчиками, так как она, наверное, знакомиться не захочет, да и им едва ли будет интересно с нею познакомиться, так как такая нелюдимка, всего и всех боится, а навязывать знакомства – мне не по сердцу. Коля Рудницкий сегодня все время был с Леночкой Прозоровой, счастливец – может быть с кем хочет! Интересно, о чем они с Леночкой разговаривают? Нравится ли ему она? Она, кажется, барышня неглупая, так что ему подойти может... Ну что же, Господь с ними, было бы только им, т.е. ему, хорошо, а больше мне желать нечего, нельзя же все о себе одной думать! Я сегодня услышала очень приятную новость: Боря Долгов сказал, что Коля Рудницкий первый гимназист и в нравственном, и во всех других отношениях. Ах, какой он славный, умный, хороший, как я его люблю! Допускается ли при истинной любви ревность? По-моему, нет, так как если любишь какого-нибудь человека, любишь по-настоящему, то надо желать и всячески стараться, чтобы ему было хорошо, приятно, а раз ему приятно быть с кем-нибудь другим, а не с тобой, то ты не только не должен ревновать его к ней, а напротив должен желать, чтоб они встретились, способствовать этому. Не скажу, чтобы я ревновала Колю к Лелечке или к Леночке П., но я была бы очень не против быть на месте одной из них, поговорить с ним... 6 июня Много вещей, стоящих внимания, случилось за это время, так что я давно уже собиралась написать о них в своем дневнике, но все лень было; но то, что я видела сегодня, не может не быть упомянуто. Что же было сегодня? Я видела, как Коля Рудницкий целовался с Леночкой Головиной. Да, они влюблены друг в друга, в этом теперь нет для меня никакого сомнения. Конечно, я никому, кроме разве его самого или Сони Тихомировой, не скажу об этом, тем более Ал. Ал., так как я уже часто раскаивалась в том, что многое ей говорила, зато теперь буду уж осторожнее. Я люблю Колю. Теперь я знаю, что он меня полюбить не может, так как любит Лелю, но люблю ли я его от того меньше? – Нет, конечно, нет! Правда, у меня сердце защемило, мне сделалось грустно, больно, когда я увидела, как он целовал Лелю, – но только на одно мгновенье. Это значит, что я люблю его именно потому, что «он сам» [подчеркнуто] мне нравится, что мне нравится его характер, его мысли, его качества, – а разве он стал хуже оттого, что любит Лелечку? – Нет, а следовательно, у меня нет причины разлюбить его, и я, надеюсь, буду любить его еще долго, долго!.. Мне кажется, что мы с Соней можем сделаться настоящими друзьями, ах, как бы это хорошо было! 17 июня В субботу к нам приехали тетя Саша и Лида (35). Время с тех пор идет шиворот-навыворот, только сегодня еще ничего, пожалуй, попорядочнее. С утра мы вместо того, чтобы заниматься, играли на рояли так себе, ходили по саду и вообще эти дни прожили как-то безалаберно. С Лидой мы ни то, ни сё; она, кажется, готова мне все рассказать, но я, если бы даже и захотела, не могу ей поверить многих, очень многих из своих мыслей, желаний, хотя, право, сама не знаю почему. Лиде еще хуже, чем мне: приходится жить у тети Саши, там её еще больше, чем меня, во всем подозревают, называют лгуньей, воровкой, не имея на это [сверху вставка карандашом: «почти»] никакого основания, а пользуясь правом сильного. Она думает, что ее в детский сад не будут пускать. Это было бы досадно: мне так хочется повидаться с Витей Рудницким (36). Лида меня боялась, когда ехала сюда в Вятку, потому что ей насказали, что я очень умна, не люблю наряжаться, никогда не сижу без дела, очень холодна по отношению к мальчикам, – это я-то! Я, говоря правду, считаю себя умной, но не очень, а чтоб я была холодна к мальчикам, чтоб я никогда не сидела без дела – это что-то очень и очень сомнительно! Наряжаться я люблю, но не так, как Лида: она любит, чтобы платье было нарядно, чтобы само платье было красиво, а я люблю, чтобы платье было как можно проще, но чтобы ко мне шло. Мне кажется, что я за последнее время снова стала отдаляться от цели, так как я сегодня уже несколько раз рассердилась на Лиду и не могла сдержаться, завтра надо быть поосторожнее, надо сдержаться во что бы то ни стало, потому что иначе я никогда не стану лучше. Я теперь твердо решилась никогда не лгать и до сих пор, кажется, еще не отступала от этого решения. Мне хочется, чтобы поскорее приехал Саша, потому что мне хочется узнать, как он будет со мной обращаться.

21 июня За последнее время я порядочно думала, хотя время и проходило как-то без толку. Прежде я думала, что я не эгоистка, а теперь я знаю, что я эгоистка. Я теперь стала опять больше сердиться: все сержусь на Лиду, и всё из-за таких пустяков, что даже совестно становится. Только теперь, когда я стала разбирать свое обращение с ней, я поняла, что я эгоистична: я очень мало что ей уступаю, не доставляю ей удовольствия (в мелочах, конечно) только потому, что мне не хочется, и т.д. Иногда я начинаю оправдываться, говоря себе, что я иногда не доставляю ей удовольствия из осторожности, например, не хожу с ней не по тротуару, потому что она тогда все время смотрит на окна мальчиков и мы можем попасться, но это оправдание не подходит, так как за воротами стоять опасно, а я за воротами стою, потому что хочу, а в верхние окна мне смотреть не хочется. Это досадно. Сегодня я несколько раз решила удерживаться, но всё когда я замечаю, то уже бывает поздно. Завтра надо быть поосторожнее, хотя трудно будет. Вчера видела Колю Рудницкого. Какой он славный. Для него буду стараться стать лучше, хотя это и глупо, так как надо стараться именно для того, чтобы стать лучше, а не для какого-нибудь отдельного лица, хотя бы это был даже Коля.

24 июня В воскресенье Коля был у нас, и я ему сказала, чтоб он был поосторожнее и не садился бы с Лелечкой на лавочку за качелями. Я не сказала ему прямо, что я видела, как он с Лелей целовался, но, мне кажется, он понял, потому что весь вспыхнул. Вчера день прошел довольно хорошо, так что я на Лиду почти не сердилась, а вечер был такой чудный, такой приятный!.. Лида стала играть на рояли, а я села к окну и стала смотреть в него. На балконе у Свенторжецких (37) сидела «сама» и четверо Долговых. Я все время смотрела на них и не могла оторваться. Какая противуположность с нашим житьем! У нас, как я ни бьюсь, как я ни стараюсь, всё нет таких родственных, простых отношений, особенно у Лиды. У ней всё не так. Тетя Саша положительно и четверти часа не дает ей посидеть в покое – всё лезет со своими замечаниями. Дома она ни минуточки не чувствует себя свободно, каждую минуту должна бояться за себя. Ужас просто! А у Свенторжецких так все непринужденно держатся, так хорошо, так просто!.. Глядя на них, я как будто сама находилась среди них, я лучше поняла, чего именно недостает в нашей жизни, и почему-то мне стало так легко, так хорошо на душе, у меня появилась потребность жить в таких отношениях и любить весь мир, всех людей!.. Я им не завидовала, так как я вообще не завидую, я не хотела даже быть на месте кого-нибудь из них – может быть, каждый из них и не считает себя счастливым на своем месте, но мне страшно хотелось быть среди них, в той теплой, родственной обстановке!..

12 июля Вчера были мои именины. Днем вчерашним я очень довольна, хотя и не могу сказать, чтобы мне было весело. С Лидой мы вчера чуть было не поссорились из-за того, что я указала ей разницу между мною и ею, а она обиделась и, несмотря ни на что, не хотела отказаться от своего мнения, хотя, как мне кажется, и поняла, что не права. Вчера Витя назвал её очень «резвой», но понимал он под этим словом не резвость именно, а скорее резкость. Лида для того, чтобы больше о ней этого не сказали, хочет избегать общества, говоря, что иного средства для того, чтобы о ней так не говорили, нет; я же нахожу, что избегать общества ни к чему, а надо самой стараться перестать быть резкой – тогда и мнение переменится, тем более надо стараться, что ей самой это не нравится. Я сказала ей это, а она на меня и обиделась, целый вечер бегала от меня, не говорила и т.д. Вчерашним днем я довольна потому, что узнала, что еще есть во мне плохого, от чего нужно избавиться, и решилась стараться не делать этого больше. Дело было так. Мне с недавних пор стало казаться, что я кривляюсь, когда бываю с мальчиками, но наверное решить я не могла, правда это или нет. Для того, чтобы узнать это наверное, я вчера спросила Витю, и он сказал: «Да». Я не понимаю моих отношений к Вите: я его не люблю, но он мне нравится. Дневника дать я ему не решусь, но между тем я решилась спросить, кривляюсь ли я или нет, чего, мне кажется, не решилась бы спросить у Коли. Может быть, это потому, что мне перед Витей не так стыдно признаться в этом, как перед Колей, потому что Витя меньше, больше ко мне подходит, потому что я его не люблю... Кто знает? Сама я не могу еще решить этого! О Лиде говорят, что она резка, обо мне, что я кривляюсь. Лида для того, чтобы уничтожить это мнение, хочет избегать общества, сама оставаясь такою же, я же наоборот, хочу сама измениться, но общества избегать не нахожу нужным. Лида объясняет это тем, что я дорожу обществом, а ей общество – «тьфу» (по её выражению), но, по-моему, она любит общество более моего. Лида рассуждает так: «Какая бы я ни была, лишь бы обо мне плохо не говорили, а если я ни с кем не буду, то и обо мне никто говорить не будет». А по-моему, надо самой измениться, тогда и мнение изменится, а если будешь удаляться от общества, то и пользы нельзя никакой принести. Лида страшно самолюбива, обидчива и подозрительна, поэтому когда она бывает в обществе, то её самолюбие постоянно оскорбляется, потому что она думает, что все думают о ней не так, как бы ей хотелось. Для того, чтобы изменить мнение, нужно порядочно времени, и ей, пожалуй, не выдержать, так как силы воли в ней мало. Это только отчасти её оправдывает. Вообще она мне не очень нравится: она много думает о себе, но не сознается в этом, иногда она лжет, силы воли в ней нет, она очень ребячлива, мало развита, ленива, любит, чтобы за неё всё делали другие, обидчива, самолюбива, подозрительна, эгоистична, легкомысленна и не любит сознаваться в своих ошибках. В ней есть многие и хорошие черты, как например, её доброта, веселость, но в общем она мне почти [вставлено карандашом] не нравится. Взгляд на всё у неё совсем почти ещё детский, мысль о том, чтобы исправиться, она положительно гонит от себя. Самой мне надо стараться говорить всегда правду, не злиться из-за всяких пустяков, не быть эгоистичной, не передавать чужих секретов, не злить других, всегда делать то, что должна делать. Т.е. не быть лентяйкой, быть с другими поснисходительней и, наконец, не кривляться, когда бываю с мальчиками. Пока, кажется, всё; потом, наверное, еще что-нибудь найдется.

24 июля Ал. Ал. и Оля вернулись из Казани, а я до сих пор еще не бывала в детском саду, а мне так надо идти туда! Мне так хочется поговорить с Витей, с тех пор, как я узнала, что он напился пьян, а до сих пор всё не приходилось. Лида, как узнала, что Витя напился, не стала интересоваться им, и он перестал ей нравиться: это по всему видно, хотя она и старается показать вид, будто он ей нравится, потому что я прямо ей так и сказала, что несмотря на это Витя мне все-таки продолжает нравиться и что вследствие этого случая я не могу изменить своего о нем мнения, так как это еще в первый раз. Самой мне плохо за последнее время приходится: многое в Лиде меня страшно возмущает, и мне стоит страшных усилий, чтобы сдержаться и не сказать или не сделать ей чего-нибудь назло, и все-таки, несмотря на все мои старания, у меня за последнее время часто «срывалось». Сколько раз приходилось мне бороться с собою, и как трудно было, но, слава Богу, до сих пор борьба была всегда удачна. Желание мое сделаться «человеком» за последнее время очень усилилось, и оно-то и помогает мне главным образом в борьбе. Мне так хочется стать лучше, избавиться от своих недостатков, что я и высказать этого не могу. Мне хочется быть великодушной, научиться жертвовать собой, но всё как-то не выходит. В большом, мне кажется, я смогла бы быть великодушной, пожертвовать собою, но большого-то ничего не представляется, всё одни мелочи, а в мелочах как-то не действуется. Мне бы так хотелось чего-нибудь крупного, в чем я могла лучше узнать себя, где бы я могла испробовать свои силы! Мне ужасно досадно то, что мне все хочется сделать напоказ, иногда думаешь: «Вот если бы я сделала так, то поступила бы хорошо», а потом сейчас же мысль: «Да нет, не стоит, все равно никто этого не заметит, не узнает», – выходит, что мне хочется, чтоб другие считали меня великодушной или хорошей, хотя это великодушие у меня только напоказ. Я всегда сейчас же стараюсь отогнать от себя такие мысли, но все-таки они иногда приходят в голову. Так досадно, право! [Далее пять строк зачеркнуты]

3 августа Сегодня уезжают тетя Саша с Лидой. Я этому отчасти рада: спокойней будет, да и легче с собой справляться, а то Лида меня постоянно раздражает, и мне страшно трудно бывает сдерживаться. Коля числа десятого уезжает. Господи, как мне будет скучно, тяжело. Мне страшно хочется иметь его карточку, но я всё не могу решить, попросить ли или нет. Мне теперь очень нравится Женя Рудницкий, мне страшно хочется, чтобы он полюбил меня, но я положительно не знаю, как это сделать. Ал. Ал. говорит, что он интересуется мною, но, по-моему, это неправда, потому что если бы он мною интересовался, то я бы это заметила, а то я не замечала до сих пор. Страшно хочется [далее зачеркнута строка] и чтобы [зачеркнута строка] и чтобы [строка зачеркнута] всех здешних мальчиков [зачеркнуты три строки], поэтому мне хочется [строка зачеркнута] Если бы Тишка был здесь, то мне кажется, мы бы еще долго любили друг друга. [Далее строка зачеркнута.] Мне кажется, что могу. Теперь я Колю люблю нисколько не меньше, чем вначале, я готова для него сделать все, все, что бы он ни захотел, мне кажется, что я если даже и полюблю другого, то все-таки его буду любить точно так же.

10 августа До чего сегодня гадко, тяжело. Коля пришел с прощальным визитом: во вторник 12-го он уезжает. Мне так и не удастся, должно быть, попросить его карточку. Не знаю, как сошел у Вити вчерашний экзамен. Вчера тоже было страшно тяжело. Коля скоро уезжает, Витя ушел на экзамен, народу много, дурят, а у тебя на сердце так тяжко! Такое неприятное настроение – просто ужас!

17 августа За последнее время я всё больше думаю о Пете, и вот по какой причине: однажды он стал рыться у меня в столе и отыскал начало одного моего стихотворения. Оно было написано на клочке бумаги, и он утащил его с собой. Потом он стал читать его вслух «с чувством», т.е. размахивая руками и т.д. Я старалась вырвать их у него, но, конечно, не могла. Наконец я не выдержала и сказала ему: «Слушай, Петрушка, эти стихи, какие бы они ни были, для меня дороги, а смеяться над тем, что для человека дорого, – глупо!» Сказала, повернулась и ушла. Петрушка успел только сказать: «Ого!?» После этого он стал избегать смотреть на меня и перестал заигрывать со мной, и стихи оставил в покое. Я сама [приписка сверху: «Такая дурища!?»] стала заигрывать с ним, ну тогда и он опять начал, но гораздо меньше, чем прежде. Мне очень хочется знать, почему тогда он перестал заигрывать со мной – потому ли, что сам рассердился на меня, или потому, что боялся, что я сержусь на него, но до сих пор я никак не могу решить этого.

2 сентября Ученье у нас началось уже по-настоящему, а мое решение заниматься как следует, т. е. не ложиться, готовить как следует уроки, так, кажется, совсем и пропало. Много у меня за последнее время было нового. Колю Рудницкого я уже не люблю, пожалуй, с месяц, а недавно у меня появилось новое чувство – к Пете. Да, я теперь [зачеркнуто] его люблю. Долго я не могла решить, люблю я его или нет, но теперь вижу, что люблю: если он на меня внимания не обращает, мне делается страшно тяжело; мне становится так приятно, так хорошо, когда он бывает хорош со мной, и, наконец, в тот день, когда он уезжал, я не могла удержаться от слез (а между тем, я почти никогда не плачу, только разве когда читаю что-нибудь) и весь тот день была сама не своя, да и теперь так грустно, тяжело станет, когда вспомню, что он уехал. Петя узнал, что я самостоятельно начала изучение латинского языка, одно время я чуть было не бросила его, но теперь непременно буду заниматься им для того, чтобы доказать, что я могу трудиться по собственному желанию. Да не только латинским, и всем буду стараться заниматься прилежней, так чтобы нынешний год не задаром прошел. Один раз Петя взял было у меня ключ от ящика и хотел посмотреть, что там лежит, но я сказала: «Ты не посмотришь», – и ушла в другую комнату. Он, конечно, ящика не тронул, так как ему нельзя было обмануть мое доверие к нему. Отличное средство для того, чтобы защитить свои ящики, только жалко, что его не ко всем применять можно. Женька Рудницкий был у нас в субботу и стал читать Никитина. Я дала ему прочесть одно из моих любимых стихотворений «Поэту-обличителю», и у нас с ним вышел небольшой спор, в котором я (?!) осталась победительницей (кажется, еще в первый раз). После этого Женя попросил у меня прочесть мои сочинения. Я дала. Почему не дать? Женя возился с Колей Тихомировым и ушиб его. Коля страшно взволновался и непременно хотел отомстить Жене с Саней, как мы с Соней его ни уговаривали, ни убеждали. У них, мальчиков, установился такой взгляд: если спустить, так к тебе приставать будут, скажут: «Мямля, баба, за себя постоять не может», – и Коля не хочет понять, что такое мнение, если даже оно и применимо среди них, мальчиков, то в этом случае никакого основания не имеет. Мы с Соней разговаривали о мести. По-нашему, если человек, который причинил тебе неприятность, потом раскаивается, то отплата злом не только причинит ему неприятность, но заставит его сожалеть о своем раскаянии и наведет его на месть в свою очередь, тогда как отплата добром, хотя и причинит виноватому неприятность, так как совесть не будет давать ему покоя, но эта неприятность побудит его к добру. В этом и заключается вся разница между местью добром и злом. Женя не понимает, что их постоянное приставание к маленьким развивает в них мстительность, а это ясно, так как не только Коля Тихомиров, но и Мальвиночка тоже такого же мнения, что если не отплатишь, то тебя в покое не оставят. Мне кажется, что если бы Женя понял это, т. е. обратил бы на это внимание, то он перестал бы дразнить маленьких. Хотелось бы мне знать, какого обо мне Женя мнения? А узнать никак ни через кого нельзя, так жалко! 10 ноября Давно же я не писала! Да, по правде сказать, и писать-то нечего было: у меня было «затишье». Да, затишье! Я почти ни о чем не думала, почти ничего не желала, почти ничего не делала. Отчего это? – Не знаю. За последнее время все мои желания сосредоточивались на одном: стать великодушной, благородной. Но я все-таки, хотя и хочу стать благородной, но не могу себе хорошенько уяснить, что такое благородство. Если я читаю, то многие поступки и лица я называю благородными, но что такое благородство, все-таки не могу себе уяснить. В нынешнем году в классе у нас тихо: ни ссор, ни споров нет, все находятся в довольно хороших отношениях друг с другом. Многие из моих мнений о наших ученицах неправильны – все они гораздо лучше, чем я прежде думала, особенно Вера Красовская. С ней я особенно сошлась. Она девочка сама по себе очень славная, почти еще не испорченная. Главный ее недостаток – это ветреность. Она не может сосредоточиться на чем-нибудь. Сама она вполне еще не сознает необходимости самосовершенствования, так как мало об этом думает, а если у ней иногда и явится желание избавиться от какого-нибудь недостатка, у нее все-таки ничего не выйдет – она через десять минут уже забудет об этом. Мне кажется, что она лучше меня (теперь, по крайней мере), но что если она не переменится, то много пользы ей никогда не принести. Лида Васильева тоже ничего. Галя Абрамова (38) хуже всех их. В первую четверть первой была Подымовская (39), а я второй, Соня Тихомирова – пятой. Теперь мы с Соней будем стараться, чтобы у нас была круглая пятерка, так чтобы никто не был выше нас. Я знаю уже довольно много чужих секретов: во-первых, Сонин, во-вторых – Ал. Ал., в-третьих, Вал. Ал., в-четвертых, З. У., в-пятых – Жени Кочевой (40). Но всё это такие секреты, которые для меня особенного значения не имеют. Мне бы хотелось знать секреты Пети, Вити Р., Жени Руд., Коли Руд., Андреева, Мургина (41)... Мне хочется, чтобы к [нрзб] пришли Витя и Женя Руд. ... Я читала Надсона (42). Сам он мне не особенно нравится, но я его вполне понимаю. Из его стихотворений мне больше всего нравится «Из тьмы времен».

26 декабря Вот уж и Рождество! Что-то я за это время сделала? Подвинулась ли хоть на сколько-нибудь? – Всё одни желания, и, пожалуй, попытки, впрочем, довольно удачные. Я теперь решила заниматься как следует рисованием. Почему? Во-первых, потому что нахожу, что у меня ни к чему нет таких способностей, т.е., что у меня больше способностей к рисованию, чем к чему бы то ни было другому; а во-вторых, потому что Андреев!? Не тот, не здешний, а Андреев из повести Григоровича (43) «Неудавшаяся жизнь». Почему он повлиял на меня таким образом, право, не знаю, но только это решение приняла я после того, как прочла эту повесть. Кроме этого благодаря Андрееву я решилась в будущем помогать насколько возможно бедным людям с талантом. Впрочем, это еще отчасти потому, что я убедилась, что у меня у самой никаких талантов [подчеркнуто] нет, и поэтому решила взамен своего предполагавшегося таланта сохранить миру хоть один другой, если он бы мог для него погибнуть, как погиб талант Андреева. Была я в театре на «Князе Серебряном». Вещь переделана и испорчена до невозможности. Характеры не видны. Серебряный на втором плане. Играют плохо, видно, что ролей не понимают, да и не стараются понять, вникнуть в роль. Мне кажется, что я бы сыграла гораздо лучше все роли, какие там ни были. Сцена, где на Морозова надевают шутовской кафтан и он рассказывает «сказку», чтобы «потешить» Государя, вышла ничего, но все-таки не так, как я ее себе представляю. Моя гораздо лучше. Иоанн был смешон и непохож. Теперь приехал Петя. Первый год еще он ездит зимой в Вятку, раньше не ездил. Чувства мои к нему не изменились, я «по-прежнему люблю его». Мне так хочется, чтобы он обратил на меня внимание, заинтересовался мною, но нет. Даже иногда, пожалуй, у меня стала появляться ревность, мне страшно досадно или скорее грустно, тяжело, тоскливо бывает на сердце, когда он говорит с Маней, Юлей, а на меня и внимания не обращает. Ему с ними весело, он к ним больше привык, больше у него с ними общего. [Далее зачеркнуто.] Нет.

О. Долговой. Записки. 1898-1899.

Год 1898.

11 апреля Много случилось со мной за это время, много нового узнала, передумала я, но всё это я не стану записывать – не хватило бы у меня умения проследить за всё это время свои мысли, поступки, обобщить их, выбрать из них только необходимое, не вдаваясь в мелочи. Старого поэтому я записывать не буду, но зато вновь буду писать часто, даже, если можно, каждый день записывать всё, что случилось, что я делала, о чем думала. Мне кажется, что этот пропуск не будет иметь большого значения, так как потом, сравнивая написанное, я все-таки смогу узнать, какая я была в то время, тем более, что никаких резких перемен со мною не было, а всё шло потихоньку-помаленьку, как и быть подобает. Вообще этот год мне пока благоприятствует, только в одном не могу понять себя, – мне кажется, что я люблю Андреева [приписка карандашом: «Глупости!»]. Не могу понять, откуда могло явиться у меня чувство к человеку, которого я считаю гораздо хуже многих других известных мне лиц. Правда, что я мечтаю о том, что мне удастся переделать его, что он тоже полюбит меня, и вот, размечтавшись об этом, я начинаю любить его, не этого, теперешнего Андреева, а Андреева будущего, которого я вижу в своих мечтах. Тут во мне заметно сходство с Ольгой в «Обломове», так как мы обе любим не человека собственно, но мечту, разница же в нас заключается только в том, что я отдаю себе отчет в своем чувстве, а Ольга нет. Впрочем, иногда я люблю и не мечту, а настоящего Андреева, мне хочется увидать его, чтоб он увидал меня, полюбил меня. Мне странно – часто читаешь, что девушки до самого почти решительного момента, до какого-нибудь особенного случая не подозревают своего чувства, но тогда, когда они узнают это, – чувство у них уже в полном разгаре. У меня – наоборот. С самого начала чувство, когда оно еще в зародыше, я уже начинаю обсуждать, анализировать его, и часто бывает поэтому, что чувство у меня заглохнет, не развившись, а мне так бы хотелось любить по-настоящему. Пока сильнее всего я любила Колю Р., а с тех пор еще не было у меня такого, – к Пете начиналось, но тоже заглохло под влиянием анализа. Впрочем, не знаю еще наверное. Когда Петя приедет, тогда увидим, хотя едва ли будет у меня что-нибудь к нему – слишком уж оно расславлено, – все почти знают, а это сильно мешает его развитию. Пока с Андреевым чувство у меня еще тоже в самом начале, и я не знаю еще, что ожидает его в будущем, но во всяком случае ни теперь, ни потом я не скажу о нем никому ни слова, не хочу, чтобы другие знали. Да и вообще я теперь меньше стану сообщать свои мысли всем, кроме Сони, но и ей про Андреева ничего не скажу. Зато дневник у меня теперь станет полный – с ним буду делиться своими мыслями, а больше ни с кем.

25 апреля Сегодня день особенный, хотя «очень особенного» ничего не случилось – только два раза встретила Женю Р., да Алек. Ал. на урок не пришла, и мне из-за неё пришлось дома просидеть, когда наши гулять ушли. Мне теперь кажется, что у меня к Андрееву опять ничего нет, хотя я все-таки жду его. Мне кажется, что он подозревает мое чувство, и поэтому у меня – конец. Сегодня встретила Женю Р. и размечталась о нем. Почему мне так хочется, чтобы именно он, а не кто другой полюбил меня? Вот и сегодня на этот счет опять размечталась... Вообще у меня сегодня день хороший, потому что с собой бороться приходилось, а как-никак я это все-таки люблю. Я ужасно не люблю, когда кто-нибудь опаздывает, а Ал. Ал. имеет это обыкновение. Сегодня она ушла в гости и на урок ко мне не пришла, и меня об этом не предупредила, и мне по её милости пришлось просидеть дома, а на улице так хорошо, тихо. Вот меня сейчас и начало подмывать сказать ей это, заметить, рассердиться, но потом под влиянием погоды и Жени Р.!? [подчеркнуто] я решила, что не стоит. Никогда не покажу, что не люблю её, что даже не терплю, почти презираю, никогда! С Олей тоже я нахожу, что я невозможна: она всё лезет, надоедает, злит (какая она сама злая!), а я не могу выносить этого, злюсь на неё и вообще обращаюсь с нею отвратительно. Больше не буду, по крайней мере, постараюсь. Сначала мне казалось, что не надо потакать ей, и давала разыгрываться в себе дурным чувствам, но теперь я решила, что мне пока надо больше заботиться о своем усовершенствовании, а потом уже за других приниматься. Да и как могу я подействовать на Олю, научить её не злиться, не лезть, если сама буду злиться и подавать ей такой пример. Нет, эдак не ладно. Надо самой стать лучше. Который раз прихожу уже я к этому! Почему у меня даже и здесь Женя Р. на уме? Я ведь не люблю еще его! Неужели полюблю? Ну, что ж, полюблю, так полюблю, – беда не велика!

3 мая С Андреевым конец! Ну и слава Богу, а то что-то ни то ни сё было, гадко. Теперь, кажется, к Жене Р. начинается. Это ничего, можно, тут и человек лучше, которого я и уважать могу всё-таки. Но только кажется, что Соня его любит, да, любит. Хорошо ли будет с моей стороны, если я полюблю его и если он тоже меня полюбит? А как бы мне этого хотелось! Впрочем, ничего еще не знаю, что будет. Вчера отдала свои пять рублей Степановой жене, и странно – у меня нет теперь того приятного чувства, как когда я года два тому назад отдала свои два рубля арестантам. Отчего это? Оттого ли, что я дала «для виду», но мне кажется, что нет, потому что когда давала, я ни о каком «виде» не думала. По всем вероятиям, это от «невозмутимого хладнокровия», которое на меня иногда находит, а кажется, и теперь тоже нашло. Право, ни у кого я такого хладнокровия не видала. Я бы назвала его Обломовским, если бы чуть еще чего-то другого не было. Положительное безразличие ко всему окружающему, какое-то тупое, холодное чувство. Вчера могла бы рассердиться на Олю и в другое время рассердилась бы, а тут – хоть бы что! Даже похоже на то, что рассердиться – лень. Впрочем, долго этого не бывает. Скоро, должно быть, кончится. Насчет «медального вопроса» порешила, что надо «бить на золотую». Потому что она дает права, а потом это будет чересчур напоказ, если я откажусь от медали. А одно время я мечтала об этом! Про Андреева Соне рассказала, но теперь уже кончилось, – ничего, можно.

5 июня Вот я и дома. Да, тут всё по-другому, да и я сама даже какая-то другая стала – живая, бойкая, веселая, впрочем, это только тогда, когда бываю со старшими, – в душе всё та же. Прежде я не думала, что путешествовать так интересно. За это путешествие я многое узнала, сделала, испытала даже такого, чего никогда прежде не подумала сделать. Впрочем, всё это мелочи, ерунда – дорожные развлечения. Меня злит? [подчеркнуто] то, как на меня здесь папа, а особенно Анна Семеновна смотрят – совсем как на ребенка (в нравственном отношении), не умеющего себе ни в чем отказывать и т.д. Зато жить здесь хорошо. Кирпичниковы все такие милые, хорошие, а с Женей – можно поговорить. Мне она очень, очень нравится, особенно её терпение и умение не показывать, что ей что-нибудь неприятно. Вчера мы с ней поговорили «о будущем», и теперь у меня снова явилась энергия, сила, желание для борьбы с собой. Люблю борьбу! Да, Маруся – мой долг. Если это будет зависеть от меня, я её не оставлю, но только не знаю, допустят ли меня до этого. Подумаешь – способности у меня хорошие, силы, желания послужить другим – тоже хватит, а как раз это-то всё и не понадобится, если я посвящу себя Мурке, а понадобится одно терпение, которого у меня как раз и нет. Надо, чтоб было. Должно быть. Бог даст, будет.

30 июня Как здесь хорошо! Всё, всё: и место, и люди. Особенно Ал. Ив. Он такой чудный человек! Я еще никогда таких не встречала. И какое влияние имеет он на меня. Я верю всякому его слову. Мне страшно хочется ему понравиться, и мне кажется, что я ему нравлюсь. Он ко мне так тепло и ласково относится. Анна Сем. говорит, что он относится ко мне теплее, чем к Жене, да мне это и самой кажется: он со мной больше говорит, шутит. Вообще здесь меня все любят. Здесь все такие деликатные, и я между ними не кажусь грубой, резкой, и это мне даже почти никакого труда не стоит. Я, право, себе удивляюсь. И почему это я всем понравилась? Ничего я, кажется, особенного для них не сделала. Да, здесь лучше, чем в Вятке. Вчера Ал. Ив. говорил со мной о положении России, и я вижу теперь, что надо трудиться для народа, в народе, а я этого раньше не хотела. Я думала действовать в нашем кругу, думала, что он не готов для труда, но теперь я вижу, что ошибалась, и сильно ошибалась! Мне здесь приходится у всех самой учиться. Побольше бы у нас таких людей, как Ал. Ив. Да, я теперь буду заниматься, работать, потому что вижу, для чего это надо, не задаром на нас, молодежь, надеяться, мы свое дело сделаем. Я не буду теперь так часто увлекаться, искать любви. Правда, говорят, что так можно чувство растратить. Какая-то я вернусь в Вятку? Покажется ли другим, что я переменилась? Это интересно. Какая я была гадкая, когда приехала. Надо только прочесть, что я тогда написала про папу и Ан. Сем. Ничего этого нет. Если папа и заботится обо мне чересчур, то это только от любви. Ан. Сем. тоже такая милая, славная. А Женя хуже, чем показалась мне сначала.

1 июля Люблю я Петю или нет? Вот что меня теперь очень интересует, и всё не могу никак решить: да или нет. Сначала я им увлекалась (в прошлом году), потом это прошло. Одно время у меня совсем не было ничего, а теперь даже после такого здравого влияния, как московское, теперь точно опять начинается. Не знаю, оставить это идти по-своему или заглушить. Ничего, оставлю. Если полюблю по-настоящему, то, мне кажется, уже навсегда. Нравлюсь ли ему я? Ужасно бы мне хотелось знать его обо мне мнение, жаль, что никак нельзя. «Валиське» он тоже очень нравится. Она славная, лучше Ал. Ал., хотя и в ней мне многое не нравится: то, что она иногда слишком выставляет себя, и то, что, желая понравиться Пете и думая о нем, она говорит иногда, что ей всё равно, что бы он об ней ни думал. Надо бы получить золотую медаль для курсов, для Пети. Я всё, однако, о нём думаю. Две ночи подряд его во сне видела. Ужасная я болтушка. Надо побольше молчать и не всё Валичке рассказывать.

Аттестат об окончании Вятской Мариинской женской гимназии О. С. Долговой. 1899 г.

Год 1899.

Января 2-го Опять этот «свет», эти мальчики! Как они врываются! Кажется, всё было так тихо, кажется, я уже совсем почти отошла от всего этого, так нет вот, – ворвались! И ведь как тянут! Кажется, уже поставила я себе за правило не увлекаться этими ухаживаньями, этим весельем. Нет, так и тянет туда, к ним, без них так всё пусто кажется! И этот Женя! Ведь мне ужасно хочется ему понравиться, и еще не просто, а больше всех остальных барышень. И к чему всё это? Разве это жизнь, разве это цель? Ведь это только мешает, тормозит! А как мне к ним хотелось! Пересилила себя, пошла играть на рояли, а у самой слезы на глазах, «по-Щаповски» (44) начинаешь жалеть себя, «умиляться над собой». Даже почти завидно. Нет, не завидно, а досадно. Если человеку бывает завидно, то он хочет, чтобы другой лишился того, что возбуждает его зависть, а здесь только досадно, что и сам ты не можешь с ними веселиться, а чтобы они не веселились, этого даже вовсе не хочется. И так пусто, пусто на сердце, и слезы подступают. Это у меня-то? Вот Вера бы удивилась! А ведь я её люблю. Её одну из всех наших гимназисток.

11 марта Давно уже я не писала, а сколько раз уж перо просилось в руки! Много, много у меня нового стало: новые мысли, новые люди, новые желания! Так и хочется всё высказать, что на душе лежит; взял бы всё, рассказал: так-таки всё рвется куда-то, хочу высказаться, но что? – не знаю. Мне как-то очень теперь хорошо с Маней. Почему она мне не верит? Правда, я далека от идеала, но верить-то мне, моим словам, моим чувствам можно. Бедные те, кто в людей не верят: как им должно быть тяжело, безотрадно тяжело. Мне такое счастье доставляет эта вера: она всё, что во мне есть лучшего по отношению к другим. Я так бываю счастлива, так «спокойно» счастлива от сознания, что я могу что-нибудь дать людям, если не любовь, то хотя уважение, доверие. А доверие много значит для всякого человека: оно поднимает его в собственных глазах, дает ему новые силы, энергию, заставляет и его сочувственней, теплей относиться к другим людям. Да, счастливы те, кому верят и кто верит! Для неэгоистичных это последнее счастье важней, я верю, но не могу сказать, чтобы мне вообще верили так, как я хочу. Первое доставляет мне надежду, минуты чистого, тихого счастия, согревающего душу, отчасти платит мне за недостаток второго, который мне тяжел скорее из ложного самолюбия. Мне верят, но не те и не так, как хотелось бы. Как бы я была счастлива, если бы могла помочь им научиться верить!.. Они или знают, или не знают жизни, но не верят. Нина жизнь знает довольно хорошо. Но её наружность заставила в ней слишком сильно развиться самолюбию болезненному, составляющему её несчастье, заставляющему её считать себя лишней, не способной вызвать к себе полного чувства, отсюда вывод, что у людей нет этого чувства, по крайней мере, к ней не может быть, отсюда недоверие к людям, недоверие к их искренним влечениям, чувствам, недоверие, способное их заглушить, заставляющее её всё больше разочаровываться и замыкаться в себе, в свою жизнь, и жалеть, страдать, но не действовать, не любить, не верить, не надеяться! Это недоверие способно развить эгоизм, способно сделать натуру страстную, т.е. способную безотчетно и всецело отдаться чувству и любимому человеку, способно такого человека, чуткого, сделать бесполезным в жизни. Мне жаль её! А как заставишь её верить!? Я не знаю.

Приложение

О. Долгова. <Набросок рассказа>.

Он – князь небольшого племени, исповедующего христианскую религию, и сам глубоко верующий человек. Ему 23 года. Он человек увлекающийся, стремящийся к совершенству, желающий послужить на пользу своего народа, жаждущий подвигов, готовый даже пожертвовать собою для других. Его любимое изречение из Св. Писания – «больше сея любви никто же не имать, аще кто душу свою положит за други своя».

***

Его владения окружены владениями магометанского хана, его личного врага. Хан во что бы то ни стало хочет унизить князя, а для этого объявляет ему войну, зная, что князь не в силах ему противиться. Помощи князю ждать тоже неоткуда, так как все соседние князья боятся могущественного хана. Ищет князь и не находит выхода из этого положения. Придется ему, видно, вести войну с ханом, а это значит погубить весь свой народ: многие будут перебиты, а именно – обращены в магометанство. *** Но не этого хочет хан. Он посылает к князю послов, которые на тайной аудиенции объявляют князю: «Хан согласен навсегда оставить твоих подданных в покое и предоставить им свободу вероисповедания, если ты сам, князь, хотя для виду, примешь магометанство. Для этого ты должен перед всем народом отречься от христианства, сохраняя в тайне переговоры с ханом, и исполнять все магометанские обряды. Сроку хан дает тебе два дня».

***

Вот и подвиг, которого так желал он... спасти свой народ от погибели и ислама... Но для этого надо отречься от своей веры, перейти в магометанство! Хорошо ли поступит он, если согласится?.. На скрижалях Завета сначала помещены заповеди, определяющие отношение человека к богу, а потом уже – человека к человеку. Сам Господь говорит: «Аще кто любит отца своего, или матерь свою паче Меня, несть Меня достоин». Значит, Богу не будет угоден такой поступок. Но тут опять пришел князю на мысль его любимый текст. Да, тут, в этом случае, можно именно положить «душу» свою, не «жизнь», как понимают обыкновенно, а «душу» за други своя...

***

На другой день произошло всенародное отречение князя от веры... Народ, не зная причин, побудивших князя к отречению, проклинал его... Князь был свергнут с престола и, до сих пор обожаемый народом, принужден удалиться из отечества. Хан торжествовал...

***

Что должен был чувствовать князь, и что ожидает его после смерти? Вятка. 3-е января 1898 года.

Примечания

Дневник, записки, набросок рассказа О. Долговой публикуются по автографам, хранящимся в музее народного образования (№№ 54-56 о.ф.). Орфография и пунктуация приведены в соответствие с современными нормами. Материалы поступили в 1993 г. от Клобуковой Э. П. (внучки О. С. Долговой), г. Москва. Небольшие фрагменты дневника опубликованы (с ошибками) в: Касимова И. Дневник гимназистки начала ХХ века с комментариями гимназистки конца ХХ века // Вестник «Королевской гимназической Академии наук» (научного общества гимназистов Вятской гуманитарной гимназии). Вып. 2. Киров, 2001. С. 99–104.

1. Здесь и далее (до записи от 3 января 1897) приписки принадлежат Н.В. Рудницкому.

2. Рудницкий Николай Васильевич (1877-1953) – выпускник Вятской гимназии 1897 г. Ученый-селекционер, доктор наук, профессор, академик Всесоюзной Академии сельскохозяйственных наук имени Ленина, лауреат Государственной премии. Его имя носит научно-исследовательский институт сельского хозяйства Северо-Востока в Кирове.

3. Тихомирова Софья окончила 7 классов ВМЖГ в 1899 г. с золотой медалью, педагогический класс – в 1900 г. Преподавала французский язык в пермской частной гимназии Л. Барбатенко (1905).

4. Славолюбов Павел Николаевич – учитель математики и физики Вятской мужской гимназии в 1886-1904 гг.

5. Лаженицын Николай – выпускник Вятской гимназии 1902 г. Секретарь акцизного управления (1911).

6. Казаринов Виктор – выпускник Вятской гимназии 1896 г.

7. Рудницкий Александр – выпускник Вятской гимназии 1896 г. Драматический артист в Киеве (1911).

8. Лаженицын Борис – выпускник Вятской гимназии 1893 г. Товарищ прокурора (1911). Лаженицына Мария окончила 7 класс ВМЖГ в 1898 г. с серебряной медалью.

9. Свистунья (Свистопляска) – праздник горожан Вятки (Хлынова); отмечался в четвертую субботу после Пасхи у часовни на Раздерихинском овраге; сопровождался свистом из глиняных свистулек и большой ярмаркой. Характер Свистуньи со временем изменился: ранее она носила характер исключительно праздника, и на ней продавались изделия и игрушки, глиняные и гипсовые, работы дымковчан. Торг ограничивался одним днем в 4-ю субботу после Пасхи. Теперь это скорее народное гулянье, и торг продолжается и два, и даже три дня. Для торговли устраиваются несколько балаганчиков, торгуют в большинстве случаев вещами привозными самого различного сорта и преимущественно уже такими, которые обыкновенно можно купить всюду («Хроника общественной жизни города Вятки и Вятской губернии 1909 г.» // Памятная книжка Кировской области и календарь на 2009 год. Киров,2009. С. 318-319).

10. Сунцова (ур. Кузис) Ольга Ильинична (ок. 1853 – не ранее 1917) – жена Александра Степановича Сунцова (ум. 1912), вятского купца, совладельца вместе с братом Василием Торгового дома «Братья В. и А. Сунцовы» – мыловаренного, клееваренного, свечного заводов; сестра Долговой (ур. Кузис) Марии Ильиничны, матери автора дневника. Была членом совета Вятского благотворительного общества, попечительницей Прозоровского ремесленного приюта.

11. Сунцов Петр – выпускник Вятской гимназии 1894 г. Артист русской оперы (1911).

12. Л. Олькот – Луиза Мэй Олкотт (1832–1888) – классик американской литературы для юношества. Ее повести («Маленькие женщины», «Хорошие жены» и др.) пользовались огромным успехом и издаются до сих пор. После долгого перерыва вернулись в Россию: в 1998 г. опубликованы в СПб в серии «Незнакомая классика. Книга для души». В 1993 г. вышли в Минске в серии «Открываем великих классиков».

13. Шляпкина Ольга окончила 7 классов ВМЖГ в 1896 г. с серебряной медалью, педагогический класс – в 1897 г.

14. Бердникова Елизавета окончила 8 классов ВМЖГ в 1900 г.

15. Зубелевич Мария окончила 7 классов ВМЖГ 1896 г. с золотой медалью, педагогический класс – в 1897 г. Дочь лесничего Холуницкого лесничества Михаила Игнатьевича Зубелевича. В 1899 г. вышла замуж за лесничего Иосифа Павловича Рыбака.

16. Богородицкая Александра Александровна. О ней в письме Ольги Долговой к отцу 17.09.1895 г.: «К Оле верхней приехала гувернантка, весной окончившая курс Николаевская институтка Александра Александровна Богородицкая. Очень симпатичная барышня».

17. Рудницкий Евгений – выпускник Вятской гимназии 1898 г. Педагог (1911).

18. Башмаков Николай – выпускник Вятской гимназии 1897 г.

19. Андреев Николай – выпускник Вятской гимназии 1895 г. Присяжный поверенный (1911).

20. Ливанова Ксения окончила 8 классов ВМЖГ в 1899 г.

21. Иванова Мария окончила 8 классов ВМЖГ в 1899 г.

22. Салин Мария и Елизавета – дочери Генриха Андреевича Салин, с 1896 г. инспектора, преподавателя физики и математики, а с 1903 – директора Вятского Александровского реального училища. Окончили 8 классов ВМЖГ в 1899 г. В 1900–1903 гг. Елизавета Салин была классной надзирательницей ВМЖГ.

23. Красовская Вера окончила 8 классов ВМЖГ в 1900 г.

24. Бендаржевская (Бендажевская) Ванда – дочь заведующего лесами Залазнинских заводов наследников А. Ф. Поклевского-Козелл; окончила 7 классов ВМЖГ в 1899 г. с серебряной медалью.

25. Бендаржевский Эдуард-Иоанн Антонович – брат В. Бендаржевской, выпускник Вятской гимназии 1894 г. Земский начальник (1904), судебный следователь 3 участка Малмыжского уезда, с. Сюмси (1916). Бендаржевский Станислав Антонович, брат предыдущего, выпускник Вятской гимназии 1895 г. Врач (1911).

26. Холуницкие горные заводы наследников действительного статского советника А. Ф. Поклевского-Козелл, на которых служило много поляков.

27. Семья Андрея Андреевича фон Зигель (1845-1906), горного инженера, управляющего Холуницкими горными заводами наследников А. Ф. Поклевского-Козелл (1882–1901). На младшей дочери Зигеля Варваре был женат Станислав Бендаржевский (см.). Варвара Зигель окончила 7 классов Вятской Мариинской женской гимназии в 1894 г. с серебряной медалью, педагогический класс – в 1895 г. со званием домашней наставницы по арифметике; впоследствии стала врачом. В 1921 г. семья Бендаржевских уехала в Варшаву.

28. Романова Лидия, Лаженицына Галина, Сенилова Валентина, Зубелевич Юлия окончили 8 классов ВМЖГ в 1899 г., последняя – с золотой медалью. В 1903 году Юлия Зубелевич поступила в Санкт-Петербургский женский медицинский институт. Получала стипендию Вятского земства.

29. Н. В. Рудницкий был зачислен на физико-математический факультет (естественный разряд) Казанского университета 25.07.1897 г.

30. Сунцовым принадлежали дома №№ 14, 18 по улице Спасской.

31. Никитин Иван Саввич (1824–1861), поэт.

32. Бронников Александр – выпускник Вятской гимназии 1902 г. Судебный следователь (1911). Бронников Николай – выпускник Вятской гимназии 1902 г. Бронников Владимир – выпускник Вятской гимназии 1905 г. Медик (1911).

33. Современный сад Аполло.

34. Долгов Борис – выпускник Вятской гимназии 1898 г. Инженер путей сообщения (1911).

35. Приехали тетя Саша и Лида – Александра Ильинична Гейзеринер (ур. Кузис), сестра О. И. Сунцовой, и ее дочь Лидия (информация Р. С. Шиляевой).

36. Рудницкий Виктор выбыл из 6 класса Вятской гимназии в 1899 г. по прошению отца.

37. Свенторжецкий Ермингельд Петрович (ум. 1914), нотариус в Вятке. Свенторжецкие жили в доме № 37 по улице Спасской (напротив сунцовских владений).

38. Абрамова Галина окончила 8 классов ВМЖГ в 1901 г.

39. Подымовская София Станиславовна, дочь окружного горного инженера С. Л. Подымовского, окончила 7 классов ВМЖГ в 1899 с серебряной медалью, педагогический класс – в 1900. Окончила курсы французского языка в Варшаве и курс истории и литературы в Парижском университете (ГАКО. Ф. Р-1176. Оп.1. Д. 54. Л. 70 об.). Преподавала французский язык в реальном училище и ВМЖГ - затем вятской 2-й единой трудовой советской школе, 1-м Вятском школьном городке Университетского района (имени III Интернационала). Оставила службу 1 октября 1921. Жена Н. В. Рудницкого (см. сноску 2).

40. Кочева Евгения окончила 8 классов ВМЖГ в 1900 г.

41. Мургин Петр – выпускник Вятской гимназии 1898 г. Педагог (1911).

42. Надсон Семен Яковлевич (1862–1887), поэт.

43. Григорович Дмитрий Васильевич (1822–1899) – русский прозаик, один из главных представителей «натуральной школы».

44. Щапов Геннадий Матвеевич (р. 1866, сын канцелярского служителя Златоустовских казенных горных заводов) – преподаватель истории и географии ВМЖГ в 1895–1906 гг. Окончил Казанский университет, был профессорским стипендиатом (готовился к профессорскому званию по кафедре русской истории). Награжден орденами св. Станислава и св. Анны 3 степени. Умер 07.10.1906 г. от чахотки. Вдове и дочери назначена «усиленная пенсия» 420 руб. в год (ГАКО. Ф. 213. Оп.1. Д. 1264. Л. 1–124).