Продолжение истории о подосиновской деревне Толстое Раменье. Точнее о том что было после публикации в журнале "Вокруг Света" очерка "Стоит дом на угоре". Оказывается, главный герой очерка Николай Васильевич Окуловский после публикации в московском журнале написал письмо в редакцию Кировской правды. В нем он рассказал о судьбе своей деревни на протяжении XX века. Текст статьи ниже:
И один в поле…
Кировская правда, №241 21 октября 1989
Под угором звенит торопливая речка Раменка, качают мохнатыми лапами ели. А на угоре, на самой его макушке, толпятся избы деревеньки Раменье. Избы северные, обстоятельные. Многие из них срублены топором, чтобы внутрь бревен не проникала влага, чтобы не гнили они, чтобы служили людям веками.
Но сегодня в деревне пусто. Люди покинули ее. Когда, в какие времена это началось? Почему так нескладно сложилась судьба старинного поселения? В чем причины упадка и запустения? Об этом рассказ последнего жителя деревни Николая Васильевича ОКУЛОВСКОГО.
В начале тридцатых годов стали в наших краях создавать колхозы. И до этого были уже попытки. Сначала пробовали тозы – товарищества обработки земли. Не получилось. Потом коммуны. Стащили все в кучу: плуги, бороны, пилы, скот. Пробовали организовать и еду общую. Но здесь что-то не ладилось. Потом уже колхозы. Тут, которые мужики поумнее были, уперлись окончательно.
Стали агитировать. Приезжали уполномоченные из района, собирали всех мужиков и агитировали. Держали сутки, двое пока не напишут заявления в колхоз.
Уедут. Мужики идут в сельсовет и забирают свои заявления обратно. Молча. Молча приходят, молча уходят. В районе как только об этом узнают, опять приезжают. Опять «агитируют». Потом видят: не выходит так. Начали тех, кто особо много спорил (мол, дайте время – мы сами подумаем и решим), по-твердому обкладывать: двойные налоги, зерно забирать в фуражные фонды, в семенные. До того обложат, что другого выхода нет как в колхоз вступить. Ну а самых упорных стали привлекать как кулаков. Оформляли дела и увозили. Не знаю куда, только больше их не видели.
Я тогда в шестом классе учился. Помню, как ввели эти налоги обложения, так и начали все жить одинаково. Ни у кого ничего не осталось.
Отец мой поехал в Подосиновскую школу, говорит директору:
- Я парня забираю.
Тот протестовать:
- Зачем забираешь, ему учиться надо, еще чуть-чуть-то и осталось чтоб семилетку закончить.
А в то время семь классов большое образование было. С ним люди уже учителями начальных классов работали. И все же отец меня увез. В доме нужен был работник и помощник. В моих обязанностях была, например, покупка хлеба. Зерно все забрали, муки не было, свой хлеб печь перестали. Приходилось бегать за тридцать с лишним километров в Подосиновец. Очередь занимали накануне, на следующий день бежишь и думаешь: достанется или нет? На всех хлеба не хватало, разбирали моментально.
Так мое образование на этом и кончилось. И все же я в деревне самым грамотным оказался. Ходили ко мне те, кому надо письмо написать или газету прочитать. И работать поставили счетоводом. Это была уже специальность! Навалили мне гору документов, а я и не знаю что с ними делать. Но постепенно разобрался, привык. К одному только привыкнуть никак не мог – все в конторе курили, да к тому же самосад. Так надымят, что я после работы по улице иду, а меня шатает. В конце концов отец пошел, попросил:
- Вы курите-то поменьше, а то парня уморите.
Бедно жили тогда. Народу по деревням заметно поубавилось. Кто по своей воле уехал искать где лучше, кто не по своей.
Потом война началась. В 41-м и мне повестка пришла. Увезли сначала в Киров, а оттуда мы под Волоколамск попали. Тяжелые там бои были, немец укрепился сильно, никак его выбить не могли. Транспортная рота, где я служил, вся почти полегла. А закончил войну в Прибалтике 15 февраля 1945 года, досрочно для себя, и память о ней на всю жизнь осталась – нога искалеченная.
Вернулся после госпиталя в свою деревню, а там одни старики, да, кроме меня, еще один калека пришел. Совсем с народом худо стало. Женщины-то молодые еще были, они и тянули воз. И опять ни зерна, ни муки, ни хлеба. Старики буквально с голода умирали.
Поехал я в райсобес, но и там какие тогда возможности были. Все-таки, как фронтовику и инвалиду войны, выписали мне в нарушение всех правил 30 килограммов овса. Вот с этим овсом и вернулся. Подсушили его, смололи на ручной мельнице – тем и жили.
Прибыли в людях, конечно, и потом большой не было. Но все же ребятишки подросли, стали потихоньку выправляться, зажили получше. А тут – новая беда. Объявили нашу деревню неперспективной. Приехали начальники из района:
- Переселяйтесь, а то, - говорят – пришлем тракторы и деревню под угор столкаем.
Стали прижимать то тем, то этим. Была у нас ферма очень хорошая. Первые места по надоям в районе брала. И заведующая очень хорошая. Вот, пока она оставалась, так и остальные в деревне держались. А как допекли ее окончательно, уехала она, разъехались и остальные. Хотели чтоб ехали все в Яхреньгу, на центральную усадьбу, а поехали кто куда.
Не так давно приезжала к нам экспедиция. Искали старинные постройки. Нашли и у нас в деревне избу, определили, что рублена в 1829 году. Написали об этом в журнале. И меня помянули, и начали ко мне приходить письма – давай, сообщи, можно ли к вам приехать, восстановить деревню. Что я мог ответить – мои полномочия на этом кончались. Пошел в партком колхоза, в сельсовет, передал письма. Через месяц, примерно, поинтересовался:
- Ну как, что решили?
Толком мне ничего не ответили. Можно было бы что-то сделать, но, видать, денег в колхозе не хватает, хоть и считается он небедным.
А ведь земля у нас плодородная, сенокосы, разнотравье. Самые целебные травы у нас растут. Все подзапустили, но надо же какие-то меры принимать. Ведь столько труда было вложено в эту землю, и все пропадает, зарастает лесом.
Вот это-то мне и обидно, что пропадает труд моих дедов и отцов.
Подосиновский район, колхоз «Маяк», деревня Раменье
К данному материалу не добавлено ни одного комментария.