Страшная история. По материалам научно - фольклорной экспедиции Кировского пединститута

Это было давно. Селение Осокино (так тогда называли Омутнинск) окружали дремучие леса, непроходимые топкие болота. Население его — кержаки, поморы и люди, преследуемые царским правительством. Они находили здесь свое убежище.

Любили мы свою бабушку Матрену за её сказки, побывальщинки и песни. В зимние длинные вечера  сядем, бывало, в кружок, а старшие займутся домашними делами: лапти плетут, белье чинят, а бабушка с мамой вечно сидели за прялками.

И начнем мы к бабушке приставать со своими расспросами. — Расскажи нам, бабушка, какую-нибудь сказку или побывальщинку.

Бабушка задумывается, как бы припоминая, что она еще не рассказывала нам.

— Ну, хорошо, расскажу я вам, как мы жили в старину. Но вы слушайте внимательно и не перебивайте.

— Вот вы любите сказки, песни, а нам в ваши годы было не до сказок: в горе, в нужде мы жили тогда, и больше всего сокрушала нас тяжелая работа. Бывало, так наработаешься,  домой придешь, пока снимешь лапти — и уснешь, не помнишь, как тебя на соломенную дерюгу положат.

О х и тяжело жилось в те поры людям! Как сейчас помню. Мне тогда было не больше десяти лет. Мы в эти места приехали, вернее сказать, прибежали летом, не больше десяти семейств. А поселились на этом месте из-за речки Омутной и ручейка Шехровки. Кругом нас был густой -прегустой лес. Первое время жили под развесистыми елями, а потом в земле вырыли землянку. Река была богата-пребогата рыбой, леса — ягодами, грибами, дичью и зверьем.

Не вытерпел мой братишка Васька, спросил бабушку:

— Откуда ты, бабушка, бежала и зачем?

Бабушка смутилась, не зная, как ответить. Потом сказала:

 — Кержаками мы были.  Вы слушайте, не перебивайте. Прожили лето, зиму, а на следующее лето начали вырубать лес, жечь его, придумали сеять, в котомках из сел по горстке обманным путем собирали семена ржи, овса. Начали обзаводиться скотиной. Но посеянного  хлеба хватало только до Рождества. Болезни нас сковывали. Нападет на человека какая-то короста, исковыряет лицо и сделает его ни на что не похожим, все равно что червяки-скрипуны исходили его. — В подтверждение она указывала на дедушку Афоню:

— Вон, смотрите, какой дедко: лицо, словно лапоть исковырянный. Прожили мы лет десять, может — больше, а может — и меньше. В наше село Осокино прибегли три пары: Гриша Мохов, Гаврил Бушмакин и Осип Раков с женами. Случайно набрели они на наше поселение, беглыми они были тоже. Из острога убежали, политиканты  какие - то.

Ох и боялись мы тогда их. А пришли они уже по снежку, худые, оборванные, никто ночевать не пускает. Христом-Богом просили пустить в дом, но никто им не верил. А нам со стариком жалко их стало. Люди ведь они. А бабёнки у них были уже на сносях. Мы посоветовались со стариком и пустили. Я в те поры ночи не спала, все боялась их, — а напрасно. Обмылись они, обшились и оказались такими хорошими людьми, грамотными. Порассказали они нам про свое житьё - бытьё, как из тюрьмы бежали, за что попали туда и как к нам пришли. А жены у них были раскрасавицы,  рукодельницы,— Бабушка указывает на тетю Машу:

— Вон, даже Машка от них рукоделью научилась. Кружева красивые вяжет. Прожили они зиму у нас, летом сколотили своими силами домишко для всех трех семейств и начали заниматься ловлей рыбы. Ну и покормили они нас досыта рыбой! А потом пошли у них ребятишки.

А вот надо же быть такой притче: все три жены в один год родили по девочке. У Гриши звали Машенькой,  у Гаврила —  Настенькой,  а у Осипа —  Олёнушкой. Начали уже девчонки ползать, лепетать к  полгодику.

Денек выдался хорошим, солнечным, теплым. И решила Гришиха вынести девчонок на свежий воздух. Постелила полог и посадила их, а присматривать за ними приказала Гаврилкову сынишке — Ванятке. Парнишка так парнишка, заигрался с соседними ребятёнками в лапту, шум да крик, споры — и прокараулил Машеньку.

 

Егорихина свинья съела Машеньку, осталась от Машеньки ручка, ножка да головка. И остальных бы,  проклятая,  слопала, если бы мой старик не увидел. Собрали людей, погоревали. Но хоть сколь горюй, горем делу не поможешь. Решили убить свинью, пока она еще не сходила на двор. Достали из брюха косточки, вымыли, сколотили гробик и похоронили. Но Гриша, да и все они, не верили в Бога, не дали ее отпевать. И крестили-то мы этих девочек крадучись от родителей. Но мы все же отпели заочно. Ведь крещеная же девчонка была.

 — А как ты, бабушка, отпела Машеньку, какими песнями? — заговорили мы все хором. — Ох, и дураки вы. Не песни я пела, а молитвы. И запела она своим приятным старушечьим голосом: «Полетела  душа в рай, в рай, так и надо в рай, так и надо в рай»... А потом начала читать какие-то молитвы печальные, крестила рукой своей старческой лоб.

— А где сейчас все эти люди? — не вытерпели мы. — А вот эта-то история еще была страшней. Сколько бы мы ни скрывались, но нашла нас и царская власть. Пронюхал покойничек, не тем будь помянутый, старшина о нашем  житье - бытье. И приехал с урядником подати собирать. А мы ведь не на заработках. Где нам деньги брать? И начали у нас отбирать последних коровёнок,  лошадок и даже курей. Не вытерпели эти политиканты,  пристали за нас.

Гоните, говорят, их в болото Петушиное (а болото это было очень топкое), пусть они собирают подати на том свете. Погнали урядника со старшиной в болото, урядник-то и утонул в зыбуне, а старшина был хитрым, начал умолять мужиков:

— Простите меня, мужички, не только я, другим накажу, чтобы не ездили сюда подати собирать. Дураки так дураки, послушали его, отпустили подобру – поздоровому,  да еще и угостили. А через недельку к нам пожаловала полиция. Согнали мужиков к Петушиному болоту. Хлестали нагайками. Заставляли искать урядника. А где его найдешь, проклятого нехристя?

Сатана болотная его в свое пекло утащила, прости ты меня, господи, душеньку грешную. Грех ведь поминать покойника-то худом. Так отстегали наших мужиков и сами уехали. А мы, бабы, еле-еле разобрались в своих мужиках. Вот как они их разукрасили. Я старика своего только по голосу узнала.

А политикантам досталось больше всех. Били их пуще всех,  а потом сослали на каторгу. А через короткое время и семейство их упекли. Так мы и не могли узнать, где они.

 — Бабушка, а бабушка, а что это за каторга? — Не унимались мы под впечатлением рассказанного,  добивались от бабушки.

— Каторга — это такое место, где долго и тяжело заставляют работать, а ись - кушать плохо дают. Вот теперь и говорят в народе пословицу: «Хватит мне много работать, не - я ведь урядника утопил».

Хватит и с меня сегодня. Слушайте-ка: мы споем вам песню про каторгу. А ну-ка, старик, запой-ко. И запел наш дед красивым басом:

"На суд-то мальчишку приводили

В рестантском сером зипуне.

Кругом-то стражей окруженный,

Стоял я на высокой скамье.

И слышу я, приговор читают:

Меня-то в Сибирь сослать хотят.

Сошлют-то меня на край Сибири.

Ох, где бы да могила Ермака.

Но я Сибири не боюся,

 Боюсь я, боюсь лишь муки той:

 Дадут кайло, дадут лопату

 И руки к тачке прикуют.

И скажут: тут бейся же, несчастный,

Ох, да до двенадцати часов.

И час-то двенадцатый подходит,

И часовой обед несет.

Несет он ложку, корку хлеба,

Несет он чашку кислых щей.

Погляжу я в эту чашку:

Плывет тут стадо червяков.

Брошу чашку, брошу ложку

И вспомню я родину свою."

Предания подарены фольклорному фонду в 1960 году жительницей г. Омутнинска, сказательницей Е.В. Рудаковой.

Записаны  членом научно -  фольклорной экспедиции Кировского пединститута Гуриной Н.С.

Фото из открытых источников.