Исполняется 50 лет с момента отмены крепостного права. Поэтому, радуясь отходу в вечность страшного кошмара, мы должны сохранить о нем и для истории и для назидания потомству рассказы очевидцев и свидетелей.
В этих видах я и записал рассказы стариков о прежних тяжёлых временах и в особенности о введение воли в Омутнинском заводе, Глазовского уезда, Вятской губернии. В передаче рассказов я держался иногда слов рассказчиков, а чаще передаю из своими словами, при чём, где возможно, я делал в архиве справки и ими дополнял речи рассказчиков.
Правдивость рассказов не подлежит сомнению, ибо мной она проверялась по рассказам многих лиц. Мне рассказывали лица, из числа рабочих и служащих конторы.
П.Голубев. 1911 год.
- Ты спрашиваешь, обрадовались ли мы воле? Да разве можно об этом спрашивать тех, кто испытывал неволи? Только тот не знаю цену воли, кто не испытывал неволи. А она у нас вот где сидит. Тяжёлое было время, не приведи Бог больше не только испытывать, а даже во сне увидеть его!
И старик охотно при каждой нашей встрече рассказывал мне о старине и первых годах воли.
Владельцы наши никогда не жили у нас в заводе. Первые из них Осокины ещё по временам наезжали к нам, но и в такие редкие посещения ничего кроме безотчетного страха к себе не оставляли в народе. Последний из Осокиных, Алексей Гаврилович, был ещё мягкий человек; впоследствии он был губернским предводителем дворянства в Казани. В 1848 году он приехал сам на заводы для сдачи их нынешним владельцам Пастуховых и вот как расстался с нами даже этот мягкий человек.
Выработанное вновь железо считалось уже Пастуховским. Раз Осокин заметил, что заводской приказчик Д.Г.Мечев велел приёмщикам внимательнее наблюдать за приёмкой железа от рабочих, велел после каждого взвешивания сметать сор с чашки весов.
Такая заботливость об интересах будущего владельца не понравилась Осокину. Прощаясь со служащими конторы, он всех их созвать. Те явились все на лицо в контору. Поблагодарив их всех за верную службу, он тут же обратился к Мечёву.
- А ты слишком рано начал угождать новому господину. Погоди, голубчик, ты ещё у меня в руках. На колени, такой – сякой! Тот встал при всех на колени. – казаки . розог! Принесены были розги, и Осокин тут же в присутствии всех раздеть и выпороть заводского приказчика, - это по нынешнему управителя, т.е. второго человека после управляющего, - который несколько лет служил ему верой и правдой.
При Осокине же часто ездил к нам Веймар Александр Федорович. Около 30 лет держал он наши заводы в аренде от Осокина. Это совсем был другой человек – добрый и простой. Ещё когда горным исправником он объезжал заводы, то бывало, и не узнаешь, кто едет. В полушубке, сверху азям, на одной лошаденке и сам на коленях правил лошадью. Потом, после окончания аренды, он долго служил в Петербурге сенатором.
А вот управляющий Веймара Серебряков Владимир Николаевич был другого сорта человек, настоящий зверь; рассказы про его грубость памятны многим ещё и теперь. Серебряков до того служил в Петербургской полиции, умел распоряжаться людьми и был тяжёл а руку. От прежней своей службы он приобрёл ещё привычку и к наушничеству, поэтому ябедники и доносчики у него были первыми людьми. Ко всему этому он был очень крутой человек. В его кабинете всегда висели две плети. Расправлялся он со всеми собственноручно и не любил лишних разговоров. Ты придёшь к нему с просьбой, а он тебя спервоначалу огреет раза два-три, да потом уже и о деле примется говорить. Впрочем, отходчивый был человек…
Раз к нему заходит мастеровой Артемий Низов просить денег на покупку коровы; - зверь задрал старую-то.
- Ах ты такой - сякой, знаю вас, пьяниц, - заревел на него Владимир Николаевич.
Мужик не поспел ещё встать на колени, чтобы попросить, - прежде ведь без земных поклонов даже к приказчику никакая просьба не обходилась, - как по спине его уже свистала управительская плеть. Низов был мужик самостоятельный, твёрдый. Как только его огрели раза два, он уже был за дверью; потом встал пред окна, да и ну кланяться.
- Благодарю, говорит, Владимир Николаевич, я не за этим шёл к тебе…
Такой грубости никто не смел высказывать тогда управляющему, и Серебряков опешил; кинулся было на улицу, но тот не стал его ждать. Тогда Серебряков в окно давай его звать обратно. Низов просит побожиться, что не тронет его больше. И Серебряков не только ласково принял его потом, а даже водки поднес и денег выписал.
Крутой, но и отходчивый был человек.
Да чего! Нагайкой своей он расправлялся и со служителями, - ни на кого не смотрел. Ведь все тогда были крепостные. Только Матвей Ермолаич Горбунов держал себя посмелее, иногда даже позволял себе спорить с ним, но и этого Серебряков умел обуздывать.
Матвей Горбунов был доверенным по заводам от Веймара, а Серебряков хоть и управляющим был, но не имел доверенности, потому что был лишённый прав. Прямо надо сказать, он числился в умершим. Прежде это было сплошь и рядом.
За какое-то преступление по службе в Вятке Серебряков подлежал ссылке; но Веймар, пользуясь связями в Петербурге, помог ему укрыться и определил к себе на заводы. Матвей Горбунов знал эту историю, а потому частенько и бахвалился:
- На небе, говорит, пророк Илья, а на земля я! Но всё таки боялся плетей Серебрякова.
Раз на свадьбе у племянника Филиппа Леонтьевича Матвей поспорил о чем то с Серебряковым. Этот выскочил из – за стола, кричит казаков, требует Матвея в арестантскую отправить. Свадебное пиршество, разумеется, расстроилось, все повыскакивали из-за столов, начали уговаривать и просить за Матвея. Серебряков ничего и слышать не хотел. Делать было нечего, свои же братья начали разыскивать убежавшего Матвея, но он спрятался далеко.
На другой день Серебряков поднял молодого с подклету и приказал прежде всего отыскивать дядю.
- А тебя, говорит, самого отправлю в арестантскую.
Молодушка и её родня ударились в слёзы. Им дики казались такие порядки: они были вольные. Тут только они поняли что значит выдавать девок за крепостных. Однако, на этот раз удалось таки уговорить разгневанного управляющего. Да, хоть и бесправный был, а круто расправлялся со всеми. Его плетей попробовали все.
А вот другой пример того, как он круто расправлялся за всякие малости со своими подчиненными и даже с приказчиками.
Серебряков пошёл раз посмотреть домну, клали горн; под домной, где происходит плавка чугуна, земля рыхлая и неровная; чтобы не утаптывать её, были положены мостики из досок. Серебряков при своей тучности оступился на этих мостиках и расшиб ногу.
- Где приказчик, куда он глядит? А приказчик Мечёв в это время находился в меховой ( столярной мастерской). Негодованье Серебрякова на неповинного Мечёва было так сильно, что он, несмотря на сильную боль ушибленной ноги, отправился сам в меховую, - это почти за полверсты от домны, и здесь, найдя Мечёва и не разговаривая ни слова, избил его собственноручно железной палкой, с которой обыкновенно никогда не раставался.
Ко всему этому нужно ещё добавить, что на наш грех Серебряков считал себя зубным лекарем. Кто бы не пришёл к нему с подвязанной щекой, непременно должен был казать свои зубы,и он обязательно ловился за больной или здоровый зуб какими то клещами и, не смотря на мольбы, просьбы и слёзы своей жертвы, вырывал у него зуб, и только после этого отпускал больного с миром, иногда даже ещё награждая его рюмкой водки.
Ну как после этого не радоваться воле. И нежданно она подошла к нам! Разговаривали, бывало, промежду себя, да всё больше так, не верилось этому. Говорили больше для страху бабам: вот, мол, воля придёт, так мы оставим вас в заводе, а сами разойдемся по другим местам.
Как теперь помню, это было в начале апреля. Утром я только что воротился со смены, прилег и подумывал идти на пруд, посмотреть морды. Пред этим у меня кто-то из них вынимал рыбу. Я обдумывал какую-нибудь ловушку для вора. Слышу, под окном сучит нарядчик.
- Ну, думаю, совсем они нас хотят замаять на работе. Не успел я бабе крикнуть чтобы она выглянула в окно, как стук повторяется неистовее. Выглядываю.
- Иди к конторе на сход.
- На какой такой сход?
- Приходи, там узнаешь…чиновники приехали, кричит уже на ходу нарядчик. Смотрю, обходит всех по порядку в околодке.
Что мол это такое за сход. Никогда ничего не было. Наряжали нас прежде на работу, или на дела какие, а сходов никаких не бывало. Вскоре приходит сосед и тоже не понимает.
Уж не солдатчина ли за кой грех? Только зачем же всех вызывать? А солдатчины мы боялись, как огня, от неё бегали, в лесу укрывались и потому о наборе извещалось всегда секретно. Народ ничего не знает до тех пор, пока не заберут, кого наметит управляющий. Бывало, уходит рабочий куда-нибудь на работу, на фабрику, в домну или к себе на покос. Смотришь, несчастного уже и ведут прямо в контору, а оттуда в кузницу заковывать. Прежде многие бегали от солдатчины, а потом заковывать и держать под стражей было необходимо, пока не являлись поручители. Затем уже этого рекрута пускали на время домой. Ох, что рёву только бывало при этих наборах. Уж больно нас пугала эта таинственность и железо. Бабы, так те словно мертвых оплакивали рекрутов.
(продолжение следует)
К данному материалу не добавлено ни одного комментария.